— В общем, хочу верить, что могу полностью на вас полагаться, соколы мои,
— произнес он не без металла в голосе. — Прав я, хочется думать?
Рыжов торопливо закивал. Вальяжный Карсавин пожал плечами:
— Какой может быть разговор, Павел Иванович? — и несколько вымученно усмехнулся: — Неужели вы сомневались?
— Ну, я не сомневался… — сказал Петр. — Просто в последнее время по Шантарску бродят разные идиотские слухи — Савельев-де здорово треснулся башкой об асфальт, сдал и пришел в постыдную слабость… Могу вас заверить, соколы, что ничего подобного нет. И башкой об асфальт не трескался, и, что гораздо более важно, прежней хватки ни в коем случае не утратил…
— Это ж видно… — заискивающе поддакнул Рыжов. — И я не сомневаюсь, и Олег Викентьевич нисколечко не сомневается… Верно? Вот видите, Павел Иванович, если вам кто-то что-то нашептал — не верьте вы, бог а ради, слухам… Мы все сделаем в точности, как было прежде оговорено. Можете на нас положиться.
— Ну смотрите, мужики… — Петр еще более подпустил металла в голос: — Давши слово — крепись, а не давши — держись…
— Павел Иванович, — вкрадчиво сказал Карсавин. — Но мы-то, со своей стороны, можем надеяться на скрупулезное выполнение… э-э, прежних договоренностей?
— Я вам, по-моему, твердо обещал? — поднял брови Петр.
— Да, разумеется…
— Тогда к чему экивоки? Как вы ко мне, так и я к нам. Как только — так сразу… — протянул он многозначительно. — Вы все выполняете в точности — и я делаю все, что обещал… Ну как, договорились?
Оба закивали.
— Рад, что не пришлось в вас сомневаться… — сказал Петр, кивнул им и вышел из беседки.
Он был доволен собой. Представления не имея, о чем вообще идет речь, блестяще провел партию, так, что оба они ни в чем не засомневались, ничего не просекли, прямо-таки на задних лапках ходили. Смотри-ка, не столь уж это и трудное дело — закулисные переговоры бизнесменов, финансистов и чиновников… Интересно, что они должны сделать и что Пашка им в обмен обещал? Солидные люди, в годах — а оба разве что хвостиками не виляли, исключительно по причине отсутствия хвостиков…
Музыка на веранде уже не играла. Там в одиночестве стояла Лара, облокотившись на перила, прихлебывая из высокого бокала. Больше никого в пределах прямой видимости не наблюдалось.
— А где общество? — непринужденно спросил Петр, поднимаясь к ней. Вот именно, побольше непринужденности, они же с Пашкой наверняка знакомы…
— Как обычно, лицезреют ботанические ухищрения Нины Николаевны, — кивнула Лара в сторону высокой стеклянной теплицы, изнутри сплошь затянутой до потолка какими-то вьющимися растениями. — Охают и ахают над цветочками, чтобы сделать приятное хозяйке… — Она допила, поставила бокал на широкие перила и с дерзкой ухмылочкой балованного ребенка глянула Петру в глаза. — А вы отчего бродите в одиночестве, господин Савельев? Вид вроде бы не скучающий…
Он пожал плечами, придумывая подходящую фразу, непринужденную, светскую. Лара опередила:
— Что, снова?
— Простите?
— Дорогой Павел Иванович, — протянула она с усмешечкой. — Бога ради, не начинайте. Я согласна, что я — жемчужина, но никак не согласна быть жемчужиной коллекции…
Он так и не успел сообразить, о чем идет речь, не говоря уж о том, чтобы ответить. Сзади послышались шаги, на веранду вышел Черский, остановился в двух шагах от них и, глядя в сторону, безразличным тоном сказал:
— Ларка, погуляй…
— Извините, — улыбнулась она Петру не без ехидства, спустилась с веранды и направилась к теплице.
— Слушай, Павло, — нехорошо выпятив челюсть, негромко сказал Черский. — У тебя с памятью что, в самом деле провальчики?
— То есть? — спокойно спросил Петр.
— Я же тебе, по-моему, говорил — если снова начнешь пускать слюнки возле Ларки… Организм может пострадать.
Несмотря на его неприкрыто агрессивный тон, Петру стало вдруг смешно — до того происходящее перекликалось с бессмертной кинокомедией. «Я тебе говорил, доцент, чтобы больше не приходил?», «Я тебе говорил, что с лестницы спущу?» И в кино, и в жизни никто не подозревал, что имеет дело с двойником, подменышем…
— Что-то такое помню… — сказал Петр, гадая, во что конфликт может вылиться.
— А что я с твоей мордой обещал проделать, часом, не помнишь? — нехорошо прищурился Черский.
«О господи, — подумал Петр без всякого страха, — угораздило же…»
Он попросту представления не имел, как держался бы в такой ситуации Пашка. Но сам он никак не хотел позволять, чтобы этот супермен с красивой проседью держался с ним, словно король дворовой шпаны, решивший постращать очкарика-вундеркинда со скрипочкой.
— Когда я бегал в школу, была такая поговорочка, — сказал он спокойно. — «У каждой морды хозяин есть». Не доводилось слышать? Мы с вами почти одних годочков, уверен, на одном дворовом фольклоре воспитаны…
Черский удивленно моргнул. Положительно, он ожидал другой реакции. Не теряя времени, Петр нанес следующий удар:
— Я охотно верю, что вы — супермен, господин Черский. Но не кажется ли вам, что на сей раз перегибаете? Или… — он дерзко ухмыльнулся: — Или настолько в себе не уверены? Испускать тарзаньи вопли из-за того только, что молодая жена перекинулась парой слов с посторонним мужчиной, — это, знаете ли, не о силе свидетельствует, а скорее уж о неуверенности в себе… Или я не прав?
И подумал про себя: «Если кинется, тут я ему и врежу. Вполне светски, без кровянки. Свидетелей нет, обойдется».
Черский, однако, не торопился лезть в драку. В глазах у пего явственно читалось недоумение. Полное впечатление, он не знал, что сказать в ответ. Закрепляя несомненный успех, Петр взял на полтона ниже:
— Данила Петрович, я вам могу нравиться, могу не нравиться… Дело хозяйское, я как-никак не дорожный чек «Чейз Манхэттен Бэнк». Но мы же не пацаны на танцульках, в самом-то деле… Я думаю, исчерпан конфликт?
— Н-ну… — растерянно пробормотал Черский. — Слушай, Савельев, а это точно ты?
Уже убедившись, что выиграл бой, Петр усмехнулся:
— А у тебя есть сомнения? Нет, не я. Марсианин, принявший облик Савельева. Не догадался?
Он видел, что Черский, растерянный непривычным стилем общения, ищет лишь достойный выход из ситуации. И не стал ему мешать — смотрел, чуть приподняв плечи, с простецкой улыбкой типа: «Ну, чего прицепился?»
Подействовало. Черский бормотнул что-то, неловко отвернулся и спустился с веранды. Не утерпев, хотел оглянуться на Петра, но вовремя справился с собой, преувеличенно деловито зашагал к теплице, откуда слышались громкие голоса бомонда. Петр смотрел ему вслед с усмешечкой. Что ж, первое явление господина Савельева на публике, такое впечатление, прошло успешно. И деловых партнеров Пашкиных привел к одному знаменателю, и ревнивца одернул, не прибегая к мордобою. Ставим себе пятерку за выдержку, хладнокровие и находчивость…
Глава восьмая СУПРУЖЕСКАЯ ЖИЗНЬ НЕГОЦИАНТА
Из-за сопок, заслонявших горизонт с северной стороны, целеустремленно наползала серая облачная хмарь, первый ветерок колыхнул сосновые лапы. Со своего места — узенькой бетонной галерейки над обрывом — Петр видел сквозь просветы в кронах, как посуровела широкая Шантара, медленная, могучая. Вода была серой и словно бы морщинистой, проплыл ствол дерева с одиноким корявым суком. Темнело. От дома доносилась тихая музыка, но он не спешил возвращаться к поредевшей компании — на душе было уютно и покойно оттого, что все пока шло нормально.
Сзади коротко простучали каблучки по невысокой лесенке из гладких бетонных плит. Катя остановилась рядом, чуть озабоченно спросила:
— Все в порядке?
— Ага, — сказал он, не меняя позы.
— Нет, серьезно? Мне показалось, ты так смотрел, когда мы плясали с Румянцевым… Это же все понарошку…
— Ну слава богу, — сказал он. — А мне-то показалось, что всерьез. Уже собирался вопросить: молилась ли ты на ночь, Дездемона?
— Паша, ну честное слово…
Петр повернулся и посмотрел на нее внимательно. Кажется, до нее так и не дошло, что он всего лишь шутил, она смотрела с тревогой. Надо ли это понимать так, что Пашка по любому поводу закатывал классические сцены ревности?
— Успокойся, — сказал он насколько мог убедительнее. — Я ж шучу, глупая. Как там светское общество?
— Разъезжается помаленьку. Карсавин набрался, как губка, его там транспортируют соединенными усилиями, а Вера почему-то с ним сегодня не поехала… Вы с ним обо всем договорились? Вид у него какой-то странный…
— Да нет, все в порядке, — сказал Петр. — Стороны пришли к полному взаимопониманию… Как настроение?
— Нормально…
— А почему напряг в голосе?
— Ой, да никаких напрягов…
— Врешь, — сказал он убежденно.
— Паша, ну брось ты насчет Румянцева… Ты мне когда-нибудь поверишь, что я — верная жена?
«Точно, — мысленно вздохнул он. — Так себя можно вести, лишь опасаясь сцен ревности из-за каждого пустяка. Ну, у Пашки всегда было чуточку обострено чувство собственника, даже по отношению к мелким домашним безделушкам. Что уж тут говорить о красавице жене? Определенно держался, как мавр венецианский».
— Успокойся, верная жена, верю… — сказал он убедительно, слегка приобняв ее и осторожно притягивая к себе.
Они стояли рядом под разлапистой пихтой, каким-то чудом оказавшейся среди сосен, мягкие иголки задевали лицо, снизу, от откоса, сладкой волной накатывал запах цветущей черемухи — весь крутой обрыв, до самой воды, был залит кудрявой пеной раннего черемухового цвета, в полном соответствии со старинной сибирской народной приметой обещавшего своим буйством новые холода. Катя замерла, прижавшись к нему, а у него сердце было готово выскочить из груди, мячиком запрыгать по обрыву. Никогда такого прежде не было, даже в горячей юности. Это и значит — женщина твоей мечты… И продолжалось это неимоверно долго, словно время остановилось.
Катя слабо пошевелилась, налетевший с Шантары порыв ветра бросил ее русые волосы на лицо Петру, он ослеп, на ощупь повернул ее к себе, прижал, прильнул к губам. Безумие продолжалось, они целовались яростно, исступленно, вцепившись друг в друга так, словно в следующий миг должен был грянуть конец света, разнеся планету в клочья вместе со всеми обитателями — без сортировки на праведников и грешников. В сладком запахе черемухового цвета все проблемы казались крохотными и неважными, кроме любви.
Он не знал, сколько это исступление продолжалось. Опомнился, когда Катя слабо охнула, легонько пытаясь высвободиться. Прижав ее голову к груди, тихонько спросил:
— Я тебе больно сделал?
— К дереву прижал, — откликнулась она, не шевелясь. — Чуть не сломал бедную пихту… И костюм, наверное, перемазался… и черт с ним.
— Вот теперь вижу, что настроение у тебя пришло в норму, — фыркнул Петр ей в ухо. — Коли уж женщина беспокоится о нарядах…
— Да ну его к черту… — счастливо засмеялась Катя.
— Слушай, — прошептал он ей на ухо, почти не владея собой. — Нам в этом коттеджике комнатенку не отведут?
— Конечно, как в прошлые разы, — прошептала Катя, чуть ворохнувшись, чтобы прижаться к нему поудобнее. — Нина так и спрашивала, не останемся ли ночевать…
— Пойдем? — сказал он, чувствуя, как тело становится невесомым настолько, что подошвы оторвались от земли. — Прокрадемся незаметно в ту горенку…
Сумерки еще не превратились в ночной мрак, но им было Положительно наплевать, действовала все та же магия речной свежести и черемухового цвета. Они словно стали единым целым, двигались, как один человек. Держась за руки и пересмеиваясь, побежали к дому. Катя уверенно втащила его на веранду, в низкую дверь, на боковую лестницу. Он успел заметить в полумраке, в большой комнате, которую они миновали на цыпочках, огромный, выложенный мрамором камин, какие-то статуэтки на нем, рысью шкуру на стене. Коридорчик, филенчатая темная дверь…
Катя втолкнула его в комнату, захлопнула дверь, прижалась к ней, заложив руки за спину. Ее голос подрагивал от сдерживаемого смеха:
— Пашка, что с тобой? Не узнать… Как школьники на танцах, честное слово…
— Ага, — сказал он, всей пятерней раздергивая узел галстука. — Значит, вы, мадам, именно так и вели себя на танцах? Интересно услышать…
— Ну что ты к словам цепляешься? Я имею в виду, как…
— Иди сюда, — выговорил он, задыхаясь.
— Неа, — мотнула головой Катя. — Ты меня будешь совращать, а я девушка застенчивая, благовоспитанная и где-то даже невинная…
— А где конкретно? Здесь? Здесь?
Она пискнула, забарахталась, но Петр уже не мог играть — притянул, целовал, пока она не стала задыхаться, не сразу справился с незнакомой застежкой шелковых брюк, но она помогла, выгибаясь и постанывая, сама сбросила остальное, белоснежной тенью скользнула в полумраке, отвернула покрывало на низкой кровати.
На сей раз он не оскандалился, был неутомим и ласков. Делал все, что позволяла Катя, а позволяла она все. Когда схлынула буря, они любили друг друга неспешно, до боли крепко, бледная полоса лунного света косо наползала через комнату, пока не залила их с ног до головы призрачным свечением. Они не оторвались друг от друга. Почему-то было очень важно неотрывно смотреть в ее запрокинутое лицо — словно это не позволяло миражу растаять. Он понимал, что женщина в его объятиях — не мираж и не морок, но все равно боялся проснуться…
Отставной подполковник Савельев, актер в диковинном театре, самозванец и подменыш, был опустошенно счастлив. Не было тревог и печалей, не было неуверенности, в его объятиях, тесно прижавшись, лежала женщина его мечты, столь же усталая и довольная. Даже в мыслях считать ее чужой он уже не мог. Это была его женщина, за которую он собирался драться со всем белым светом — и с черным тоже…
— Интересные дела, — сказала Катя, щекоча ему щеку длинными ресницами, не шевелясь. — На старости лет быть соблазненной собственным мужем по классическим канонам — от поцелуев под елочкой до постели в чужом доме…
— Жалеешь?
— Ни капельки, — она потерлась щекой о его щеку. — Почаще бы так… Пашка, ты не рассердишься?
— Смотря на что.
— А если я скажу жуткую глупость?
— Тогда не рассержусь.
— Мне иногда кажется, что тебя подменили. Совсем другой стал.
— Это плохо? — спросил он, впервые за весь день тревожно напрягшись.
— Наоборот, глупый… Такой мне гораздо больше по душе.
— Правда?
— Чистейшая. Правда, только правда и ничего, кроме правды… Паша… А всему этому — и правда конец?
— Честное слово, — сказал он сдавленным голосом. — Поиграли — и будет. Считай, на меня нашло затмение. С каждым может случиться. А потом все кончилось. Прошло наваждение.
— Ох, как верить хочется… — сказала она с надеждой, заставившей сердце бедняги подполковника заколотиться чаще. — Знал бы ты, как мне все это осточертело…
— Катенька, — сказал он тихо. — Не знаю, чем уж тебе и клясться, только все будет по-новому.
— Знать бы только, что наваждение не вернется…
— Не надо, милая, — сказал он, почувствовав в ее голосе тревогу. — Ты уж мне поверь.
— Только подумать, что для этого потребовалась всего-навсего дурацкая авария…
— Никогда не знаешь наперед, что потребуется, — сказал он рассудительно.
— Если помнишь Библию, с одним парнем кое-что и случилось по пути в Дамаск — тоже, знаешь ли, совершенно внезапно, все, в том числе и он сам, вряд ли могли угадать заранее…
— Ты как хочешь, а я завтра свечку поставлю, — серьезно сказала Катя. — Чтобы уж — наверняка…
Глава девятая КОРРИДА
Он проснулся в превосходнейшем настроении — спал без задних ног, не слышал, когда проснулась и ушла Катя. Все недавние воспоминания моментально нахлынули, и Петр ощутил себя столь счастливым, что даже испугался чуточку. Нехорошо, когда вокруг так хорошо…
Из суеверия даже хотелось какой-нибудь мелкой неприятности. Поборов это чувство, он встал, побрился в ванной до зеркального блеска, принял душ и вразвалочку пошел по широкому коридору, бодрый, свежий, окрыленный. Он понятия не имел, какие звуки издают цимбалы, кимвалы и тимпаны, но было подозрение, что в душе звучат именно они.
Бультерьер Реджи, стервец, опять принялся на него ворчать из своего закутка.
— Остынь, мышь белая, — благодушно посоветовал Петр и спокойно прошел мимо.
Дверь в Надину комнату была приоткрыта. Юная «падчерица» — если быть точным, неродная племянница — восседала перед компьютером с мерцавшими на экране строками и, судя по движениям локтей, по звукам, изволила завтракать прямо на рабочем месте.
Его переполняла любовь ко всему окружающему человечеству и невероятное благодушие. Хотелось шутить, каламбурить и острить. Недолго думая, вошел в комнату, легонько сжал ладонями худенькие плечи и весело сообщил:
— Говорят, читать за едой…
Все остальное застряло в глотке — Наденька взмыла, как подброшенная пружиной, тарелка отлетела в сторону, шмякнулись на ковер недоеденные макароны под красным соусом. В следующий миг тяжелая и острая антикварная вилка замаячила зубцами у самого носа Петра.
Он поразился, увидев лицо девчонки, искаженное нешуточной яростью. Могла бы убивать взглядом — убила бы. Не благонравное дите из богатого дома, а сущая мисс фурия…
— Эй, эй! — растерянно прикрикнул он, отступив к стене. — Это что за коррида? Я же не бык в конце концов… Ты меня ни с кем не перепутала?