Брионии до смерти хочет съесть картофелину.
“Не мучайся раздумьями, просто съешь одну картофелину. Не истязай себя, просто съешь одну картофелину. Не тверди себе: “Я никчемная гигантская кошелка с салом”, – просто съешь картофелину”. Так говорилось в той книге, почти слово в слово. Читать такое было очень приятно, это поднимало дух и заодно раскрывало множество загадок в жизни Брионии. Если поставить перед ней тарелку домашнего печенья с кусочками шоколада (в книге упоминались большие шоколадные коржики, но не все ли равно), еще совсем теплого, она: а) проявит равнодушие; б) не притронется, если не голодна, или в) затолкает в рот столько печенья сразу, что едва сможет дышать? Мы все знаем ответ, но причина, по которой она поведет себя именно так, согласно картофельной книге, состоит в том, что у Брионии выработалась зависимость от сахара. В том, что она жирная нервозная развалина, нет ее вины: она, как все американцы (в книге говорится только об американцах, но Бриония уверена – то же самое можно сказать и о жителях графства Кент), страдает от сахарной зависимости, и сахар, этот белый убийца, вот-вот… Погодите-ка. Разве она – нервозная развалина? Вроде бы не совсем. Но она жирная и готова слопать печенье с кусочками шоколада, а это уже два пункта из трех, значит, ей необходимо немедленно съесть картофелину. Правда, до уровня “съешь картофелину” Брионии следовало пройти долгий путь: примерно месяц она должна была вносить небольшие изменения в свой образ жизни и рацион, пока ее организм не научился с грехом пополам обходиться без углеводов. А еще она должна была уже несколько недель воздерживаться от спиртного и, уж конечно, не пить кот-дю-рон прямо сейчас, сидя за книгой.
Книгу прислали только сегодня, но Бриония прочитала ее примерно с тем же пылом, с каким стала бы есть воображаемые коржики, и в итоге почти ничего не запомнила. Впрочем, она запомнила вот что: непременно следует завтракать (балл засчитан! она всегда завтракает) и часто перекусывать (еще балл! Бриония никогда не обходится без перекусов). Ну а сейчас – время сна, а значит, близится час картошки, потому что одна картофелина, съеденная перед сном, как-то влияет на серотонин, активизирует его, что ли, Бриония точно не помнит. Да и вообще – КТО ЖЕ НЕ ЗАХОЧЕТ СЪЕСТЬ ПЕРЕД СНОМ КАРТОФЕЛИНУ? Бриония почистит и сварит себе картофелину (ну или, скажем, несколько картофелин, ведь какой нормальный человек станет варить только одну?), но тут обнаруживается, что в холодильнике с прошлых выходных осталось немного жареной картошки. Бриония до сих пор не ела ее из-за диеты. Но ведь тогда она еще не знала, что картофель-то, оказывается, помогает снизить вес. Бриония в курсе, что в каждой из этих картофелин – примерно сто калорий, а с гусиным жиром, в котором их приготовил Джеймс, так и все двести. Но кто станет смотреть на тупые цифры, когда главная наша задача – это повысить (или понизить?) серотонин. Бриония кладет в миску четыре – нет, пять – картофелин. Пока они подогреваются в микроволновке, она отрезает себе немного сыра (она его не взвешивает, но ломтик тянет граммов на 150, и это еще 500 калорий).
В кухню входит Джеймс.
– Ты не наелась? – удивляется он. – Не понравился ужин?
– Конечно, понравился. Было очень вкусно.
Из-за того, что Бриония сидит на диете, Джеймс начал готовить органическую куриную грудку и покупать у мясника только постные куски. Сегодня на ужин он подал куриное жаркое по-мароккански с абрикосами и зернами граната, а в качестве гарнира – кускус, который производит женский сельскохозяйственный кооператив где-то на Ближнем Востоке. Холли из всего этого поела только абрикосов и граната, но остальным вроде бы понравилось. Джеймс ничего не говорит. В сковородке осталось немного жаркого, оно уже достаточно остыло – можно накрыть пищевой пленкой и убрать в холодильник к прочим недоеденным блюдам: Джеймс постоянно уговаривает Брионию и детей брать их с собой на работу или в школу в коробочках для ланча.
– Вообще-то я не такая уж и голодная.
– Тогда что же…?
– Понимаешь, мне прислали сегодня эту книгу, и в ней говорится, что картофелина перед сном помогает справиться с депрессией. И еще снижает вес. Поэтому я решила так и сделать – съесть картофелину перед сном. Ну, парочку, они ведь довольно мелкие. Главное – не морочить себе голову и не терзаться сомнениями. Просто съесть, и все. И кстати…
Джеймс ставит на плиту старенький чайник со свистком.
– А у тебя что, депрессия?
– Думаю, нет. Хотя, может, конечно, и да – я вот почитала эту книгу и обнаружила у себя несколько симптомов. Но главное, что я усвоила, – у меня, вероятнее всего, сахарная зависимость. Это очень серьезная проблема, от которой страдает куча народу. Идея в том, что нужно постепенно исключить любые углеводы и оставить только одну картофелину перед сном. Скай Тернер рассказывала, что обычно она ест только стейк с салатом. Только вот не знаю, варит ли она себе картофелину на ночь. А Чарли с его палеодиетой – ты только взгляни на него.
Поминальный ужин на прошлой неделе удался. Бриония сидела рядом со Скай Тернер, и они не меньше часа говорили об одежде, диетах и сплетничали, причем беседа получилась такая тонкая, глубокая, не какая-нибудь там пустая болтовня. Скай поделилась с Брионией кое-какими секретами красоты, например научила наносить на кожу вокруг глаз канадский крем от геморроя, который состоит из масла акульей печени и дрожжевого экстракта – одним словом, получается такой, как бы, акулий “Боврил”[27], и вот эта штука помогает избавляться от темных кругов под глазами и убирает морщины. Бриония и раньше слышала про крем от геморроя, но не знала, действительно ли он помогает, а еще понятия не имела, что он обязательно должен быть канадским. Потом Бриония рассказала Скай про стручки и про то, что при желании этими семенами можно кого-нибудь убить, и люди ни о чем не заподозрят, поскольку растения этого как бы не существует, официально его так до сих пор и не открыли.
– А как же десерты?
– Я думаю, есть такие десерты, которые можно.
– Без сахара?
– Они кладут туда стевию или что-то вроде того. Я разузнаю, что да как. А заодно испробую и эту штуку с картошкой.
– То есть ты не будешь есть никаких углеводов, кроме картошки?
– Картошку – только по вечерам. Перед сном.
– Значит, картошка перед сном способствует снижению веса?
– Не говори это таким тоном.
Джеймс вздыхает и закрывает дверцу холодильника.
– Каким тоном?
– Ну чего ты, правда!
– Да я просто… – он снова вздыхает. – Не хочу сейчас об этом говорить.
Джеймс выходит из комнаты.
Что это было? Нужно пойти за ним. Обязательно нужно пойти. Бриония и в самом деле идет за ним – сразу после того, как доедает все пять картофелин и сыр, к которым она добавила еще столовую ложку майонеза и слегка присыпала сверху хлопьями чили. Она вразвалочку (да, почему-то вдруг ощущение от ходьбы у нее именно такое) направляется в гостиную. Один из котов, кажется, вот-вот загорится: лежит возле дотлевающих углей у самой каминной решетки. Джеймс читает “Гардиан” – не взаправду, а так, как он это делает, когда рассержен. В такие минуты он мог бы держать газету хоть вверх ногами, все равно ему нет дела до того, что там написано. Джеймс знает каждого автора в “Гардиан”. Они все следят друг за другом в Твиттере. Бриония тоже следит за ними, но за ней почти никто из них не следит. В конце концов, она всего лишь персонаж в колонках Джеймса, причем в колонках ее жизнь протекает намного забавнее и беззаботнее, чем в жизни. Интересно, какими предстали бы последние пять минут, если бы Джеймс решил описать их в колонке?
“Моя жена несчастна. Она несчастна потому, что страдает от ожирения. И ей плевать на то, что я так люблю ее округлости…” Нет, он не стал бы писать “округлости”, это словечко из лексикона журнала “Грация”, а Джеймс в таком языке, мягко говоря, не силен, хотя и имеет о нем неплохое теоретическое представление. Впрочем, знаете, бывает, что он чего-нибудь совсем не знает, а потом вдруг раз – и оно появляется у него в колонке. “Я тысячу раз говорил ей, что у нее шикарные сиськи”. Нет. “Мне нравится ее тело”. Ну нет, это слишком сухо. “У моей жены прекрасное тело, но она этого не видит. Во всяком случае, ниже талии она точно ничего не видит. Моя жена… Моя жена решила… Я люблю свою жену. Люблю каждый дюйм ее тела. А уж поверьте, любви тут требуется МНОГО”. Вообще-то очень трудно писать колонку в стиле Джеймса, особенно если ты не Джеймс, но находишься с ним в одной комнате, а он на тебя даже не смотрит, не говоря уже о том, чтобы заговорить. “Одним словом, моя жена решила, что самый лучший способ избавиться от лишнего веса – съедать как можно больше картошки. Жирная идиотка”.
Наконец он все-таки поднимает на нее глаза.
– Что? – спрашивает Бриония. – Что я сделала не так?
“Моя жена несчастна. Она несчастна потому, что страдает от ожирения. И ей плевать на то, что я так люблю ее округлости…” Нет, он не стал бы писать “округлости”, это словечко из лексикона журнала “Грация”, а Джеймс в таком языке, мягко говоря, не силен, хотя и имеет о нем неплохое теоретическое представление. Впрочем, знаете, бывает, что он чего-нибудь совсем не знает, а потом вдруг раз – и оно появляется у него в колонке. “Я тысячу раз говорил ей, что у нее шикарные сиськи”. Нет. “Мне нравится ее тело”. Ну нет, это слишком сухо. “У моей жены прекрасное тело, но она этого не видит. Во всяком случае, ниже талии она точно ничего не видит. Моя жена… Моя жена решила… Я люблю свою жену. Люблю каждый дюйм ее тела. А уж поверьте, любви тут требуется МНОГО”. Вообще-то очень трудно писать колонку в стиле Джеймса, особенно если ты не Джеймс, но находишься с ним в одной комнате, а он на тебя даже не смотрит, не говоря уже о том, чтобы заговорить. “Одним словом, моя жена решила, что самый лучший способ избавиться от лишнего веса – съедать как можно больше картошки. Жирная идиотка”.
Наконец он все-таки поднимает на нее глаза.
– Что? – спрашивает Бриония. – Что я сделала не так?
– Эта идея с картошкой – идиотская.
– Я знаю.
Она умолкает. Хорошо. Больше никакой картошки. Она попробует низкоуглеводную диету, которую посоветовала Скай Тернер, а значит, можно будет есть восхитительные вещи вроде копченого лосося и яиц на завтрак или огромные омлеты из пяти яиц на сливочном масле, правда, честно говоря, Скай подчеркнула, что это должны быть омлеты из одних только белков, и никакого сливочного масла, но кто же, находясь в здравом уме, станет есть омлет из одних только белков и жарить его на оливковом масле? Вот, например, Чарли – тот вовсю уплетает сливочное масло.
Она смотрит на Джеймса.
– Но ведь дело же наверняка не в этом! – бросает она.
– Почему ты не хочешь его прочитать? – Бриония, разумеется, знает, о чем он, но все равно спрашивает:
– Что прочитать?
– У меня просто в голове не укладывается, что ты до сих пор не открыла дневник своего отца – дневник из тех самых времен. Я думал, ты хочешь узнать, что тогда произошло.
– Я тоже думала, что хочу узнать, что тогда произошло.
Она вздыхает, оставляя Джеймсу пространство для вопроса, в котором проявились бы его нежность и любовь к ней.
– Я уже говорил тебе, что могу почитать его за тебя, и потом…
Бриония сама не ожидает от себя такого резкого ответа:
– Нет.
– Но почему?
– Ну, во-первых, он явно не хотел, чтобы мы это читали. Иначе зачем Олеандре было хранить дневник в тайне все эти годы?
– Но ведь он мог написать о том, как погибли твои родители.
– Понимаю! И вот именно этого я сейчас не вынесу.
Джеймс вздыхает.
– Ты мне не доверяешь. И на похоронах было то же самое.
– Ты про что?
– Про то, как я захотел прогуляться, и тебя это оскорбило.
– Ну прости, пожалуйста, но кто ходит прогуляться, когда все стоят и ждут захоронения? Неужели…
– Я пытался тебя поддержать.
– И для этого бросил меня там?
– Я подумал, ты захочешь пройтись со мной.
– И оставить Флёр одну с журналистами? И махнуть рукой на все хлопоты? Я просто поверить не могу, что ты ушел.
– Там было душно и тесно, мне стало не по себе. Было такое чувство, как будто…
– А ты чего ожидал? Это похороны, мать твою. Никто не обещал, что там будет, я не знаю, прохладно и привольно.
– И на поминках ты меня напрочь игнорировала.
– Я же сидела со Скай Тернер! К тому же я на тебя злилась. Сначала ты бросил меня, чтобы отправиться на чертову прогулку, а потом вдруг вынужден был удалиться, чтобы готовить карри с Флёр. Выходит, ты игнорировал меня весь день напролет!
– А, и ты решила отомстить? Очень зрелый ход мысли. Мы – семейная пара с двумя детьми, мы не тинейджеры!
Джеймс несколько секунд смотрит на стену, а потом снова переводит взгляд на Брионию.
– И я по-прежнему не уверен, что ты понимаешь, о чем я.
Еще одна пауза.
– Что? – спрашивает Бриония.
– Ты меня слышала.
Бриония плачет.
– Вдобавок ты напилась.
– Да не напилась я. Выпила всего одну бутылку вина.
– Ты превращаешься в свою мать.
– Моя мать пила не меньше двух бутылок за вечер, к тому же…
– Слушай, хватит, а?
– А если ты видел, что сегодня я позволила себе расслабиться и выпить, почему ты не начал этот разговор пораньше? Зачем было дожидаться, пока я – да, признаю! – немного захмелела? К тому же я страшно устала. У меня показ завтра в девять утра у черта на рогах, в Патриксбурне. Почему ты вечно все откладываешь до поздней ночи? Я ничего не соображаю, когда устаю. Я вообще не стала бы пить вина, если бы знала, что ты расстроен и хочешь поговорить.
Серотонин к этому моменту должен бы уже вовсю хлестать в мозг Брионии или, наоборот, выплескиваться наружу. Или как там было в книге. В общем, главное – она должна бы чувствовать себя хорошо, а не плохо. Может, действие картошки заканчивается, и поэтому она теперь так разбита? Но вроде бы от картошки такого быть не должно. Разве что она съела ее слишком много. Возможно, проблема коренится в сахаре – этот молчаливый белый убийца был в торте, приготовленном Джеймсом, который Брионии вообще-то не следовало есть. А может…
– Я не расстроен.
– Ну, со стороны кажется, что расстроен.
– Я не расстроен.
– Значит, тебя раздражает то, что я говорю.
Джеймс вздыхает.
– Я не хочу, чтобы меня это раздражало. Я просто думаю…
– Послушай, по-моему, это очевидно: мы все съели слишком много сахара. Думаю, у тебя просто отходняк после торта. А я, наверное, погорячилась с этой их картошкой. Мы сейчас оба взвинчены. Ты только послушай, какую чушь мы несем!
Когда Чарли и Флёр занимались сексом в первый раз, она просто лежала и почти не двигалась, а он вставил член ей во влагалище и двигался взад-вперед. Никакого интернета тогда еще не было, и доступ к порно был только через потрепанный и захватанный журнальчик, который Чарли раздобыл в школе. Штудирование журнала, а также изучение статей в “Космополитене” привели ко второму сеансу секса, который включал в себя щекотание мошонки, первый отсос в жизни Чарли (не надо отсасывать по-настоящему, дурочка!) и немного “стимуляции клитора”. На третий раз он ее вылизал – так это тогда называлось. Одновременно Чарли довольно крепко сжал двумя пальцами ее сосок, и чем крепче он сжимал, тем больше это нравилось и ему, и ей, так что, когда они занимались сексом в четвертый раз, он поставил Флёр на четвереньки и отшлепал. В пятый раз она была связана шелковыми платками. Эту идею они подсмотрели в “Космо”, а не в порно-журнале, и она показалась им не слишком интересной – платки ведь были шелковые и завязывать их следовало “не туго”. Но все-таки связанные руки – это связанные руки. Когда руки свободны, любовника можно прижать к себе покрепче, а можно – оттолкнуть. Если же рук в твоем распоряжении нет, ты оказываешься полностью в его власти. Когда они занимались сексом в шестой раз, Чарли по дороге сорвал в огороде огурец – увидев его, Флёр покраснела, захихикала и помотала головой, но тут шелковые платки вернулись на свои места, и она только совсем немного изогнулась, когда он воткнул огурец в нее. Чарли трахал ее огурцом, она поскуливала и казалась совсем крошечной, и из-за этого ему хотелось причинить ей боль, но так, чтобы боль доставляла удовольствие обоим – пожалуй, он не мог описать это удовольствие, но не сомневался, что она тоже его испытывает.
На следующий день Августус рассказал Флёр, что он ее отец и все, чем они там занимаются с Чарли, необходимо прекратить. В тот вечер Флёр жирно подвела глаза черным карандашом и надела почти прозрачное летнее платье в цветочек. Был день рождения Брионии, ей исполнялось восемнадцать, и на ферме затевался большой праздник. Флёр встретилась с Чарли за несколько часов до начала вечеринки в старом садовом домике и попросила его назвать самое плохое действие в сексе. “Самое плохое” в таком разговоре, конечно же, означало и “самое хорошее”. Он выбрал две вещи: анальный секс и изнасилование.
– Сделай со мной и то, и другое, – попросила Флёр. – И не останавливайся, если я закричу или скажу “нет”. Если хочешь, бей меня, неважно куда, я скажу, что врезалась в дверь.
Может быть, Чарли перегнул палку? Когда позже он прокручивал в памяти этот день (а он делал это тысячи раз и каждый раз неизбежно испытывал возбуждение при одном лишь воспоминании, потому что никогда больше не переживал близости настолько сильной и беспощадной, как тогда), он не мог отыскать той ошибки, того промаха, который все разрушил. Она не кричала. Несколько раз она сказала “нет” и попросила его остановиться, но таким тоном, каким человек, не играющий в сексуальную игру, сказал бы “да” и попросил бы продолжать. Было очевидно, что на самом деле она не хочет останавливать его. Возможно, ее расстроило то, что Чарли действительно выполнил ее просьбу и ни словом не обмолвился о том, что не хочет причинять ей боль? Или все из-за того, что он ударил Флёр по лицу? Дернул за волосы? Годы напролет он сжимался от ужаса, вспоминая некоторые фразы, которые произнес в тот день: “Соси хорошенько, сука, и я буду милосерден”, например. Где он вообще это откопал? Чарли долго ломал себе голову, не эти ли слова все испортили. А иногда он думал, что, может быть, по ее мнению, все вышло слишком банально. И только годы спустя он получил ответ на терзавшие его вопросы.