– Дядя Чарли?
– Да?
– Я хорошо целуюсь?
– Ты превосходно целуешься.
– Я целуюсь лучше, чем твоя девушка?
– У меня нет девушки.
– Ну хорошо. Лучше, чем та девушка, с которой ты в последний раз совокуплялся?
– Намного лучше.
– Значит, у нас нет причины отменить женитьбу?
– К сожалению, насколько я понимаю, выходить замуж за родного дядю запрещено законом.
В комнату входит Бриония с двумя бокалами белого вина. Она протягивает один из них Чарли.
– Что за ерунду вы тут обсуждаете? Холли, перестань терзать своего дядю.
– Твоя очаровательная дочь сделала мне предложение, – объясняет Чарли. – И, поскольку она отменно целуется, я склонен его принять, вот только… я ведь ничего не путаю, выходить замуж за дядю не разрешается?
– Мам, ну ведь вообще-то он мне не родной дядя, а троюродный, правда?
Бриония вздыхает.
– Ох, я уверена, что в каком-нибудь уголке Земли тебе бы точно разрешили на ней жениться. Холли. Слезай. Сейчас же.
Чарли берет бокал. Холли морщит нос.
– Дядя Чарли? Почему ты пьешь вино?
Бриония закатывает глаза.
– Холлс, послушай, оставь ты человека в покое, ради Бога.
– Потому что я взрослый, – отвечает Чарли. – И сегодня воскресенье.
– Но разве вино – палео… что-то там?
– Его сделали из винограда, а виноград – это ягоды, которые растут сами по себе.
– То есть ты нашел бы дикий виноград и попрыгал на нем, чтобы сделать вино? Вместе со своим племенем?
– Холли, отстань от него.
– Насколько я понимаю, мы пока что не женаты, – говорит Холли. – Так что можешь делать все, что хочешь.
– А чего еще мне нельзя будет делать, когда мы поженимся?
– Чарли, не поощряй этот бред.
– Ну, – говорит Холли. – Понятное дело, курить и пить. Никаких пирожных. Никаких “Макдоналдсов”. Никакой еды, жаренной в масле. Никаких засиживаний допоздна. И спортивных передач по телевизору. Ну ладно, кроме лондонского марафона – его можешь смотреть. И теннис, конечно, тоже. Никаких наблюдений за птицами. И никаких настоящих совокуплений. Потому что я еще слишком молода. И…
– Холли!
– Что?
– Перестань!
– А по-моему, вполне нормальные условия для брака, – говорит Чарли.
Эш помогал Джеймсу на кухне. Теперь они оба входят в комнату, у Джеймса в руках бокал местного сидра, а у Эша – яблочный сок.
– А я могу сделать сто раз подряд упражнение на пресс! С кем поспорить?
– Холли, угомонись! Лучше бы ты хоть один раз приняла положение сидя и пробыла в нем минут пять.
– Ладно, давай я с тобой поспорю, – говорит Джеймс. – Ты не сможешь сделать сто раз подряд упражнение на пресс.
Бриония бросает на него испепеляющий взгляд. Холли ложится на спину и просовывает пальцы ног под диван, на котором сидит Чарли. Начинает поднимать корпус к ногам, заложив руки за голову.
– Спорим, я тоже могу сделать так сто раз подряд! – говорит Эш, как всегда очень вовремя.
Холли вздыхает.
– Ну ладно. Начнем заново. Дядя Чарли, давай ты будешь считать и скажешь, кто из нас сделал больше.
– Она такая тощая, зачем ей упражнения? – ворчит Бриония.
– Десять, одиннадцать, двенадцать… Вперед, Эш, не сдавайся!
– Всем нужны упражнения, мама!
– Яблочный пирог? Ну ладно… Получится такой, как бы, ретро-стиль и…
– По данным Чикагского Центра изучения обоняния и вкуса, одного только запаха яблочного пирога достаточно для того, чтобы чувствительность женских гениталий повысилась на двадцать четыре процента.
– Господи боже, где ты вычитал этот бред?
– В журнале “Мужское здоровье”.
– И ты что же, планируешь сегодня оргию?
– Ну теперь, когда ты это предложила…
– Отлично. То есть мы объявим, чтобы все бросали ключи от машин в центр стола[35]?
Тишина.
– Тогда зачем тебе понадобилось, чтобы у наших гостей увеличилась чувствительность гениталий?
– Не у гостей.
– В смысле?
Вздох.
– Я просто хочу, чтобы ты меня захотела.
Джеймс без конца говорит про подарок ко дню рождения Холли, но пока никому не удалось выведать, купил ли он теннисную ракетку “Вилсон Стим”, о которой она так отчаянно мечтает. Даже Бриония уже сомневается, что Джеймс выполнил ее поручение – съездил в Кентербери и купил эту самую ракетку. Но наверняка он это сделал. Это, собственно, единственное, что он должен был сделать ко дню рождения Холли, потому что Флёр вызвалась приготовить еду для вечеринки и утром тайно привезти ее к ним, пока Холли будет играть в теннис с Чарли – своей новой ракеткой. Бриония довольна: по крайней мере, она уверена, что Холли поест сладкого. Она обожает нежные и красивые пирожные, печенье и шоколадные конфеты, которые делает Флёр. Джеймс высказал нелепую идею запечь на вертеле кабана – если бы потребовалось придумать блюдо, которое Холли уж точно ни за что не станет есть, то Джеймсу это удалось. Ну как же он не понимает? А теперь он, похоже, хочет загладить промах и носится с этим своим секретным подарком, который, надо верить, все-таки будет преподнесен Холли в дополнение к теннисной ракетке, а не вместо нее. Все это очень волнительно. Бриония подумывала даже о том, чтобы для подстраховки купить теннисную ракетку-дублер и спрятать ее в багажнике машины, но это так глупо, и она доверяет Джеймсу, только теперь вот день рождения Холли уже завтра, и они даже на “Амазоне” не успеют ничего заказать.
– Ни за что не угадаешь, – говорит он Холли.
Обед окончен, и они сидят все вместе в гостиной. Бриония собиралась почитать “Тристрама Шенди” на своем айпэде, но вместо этого читает “Грацию”. “Мастер Шеф” по телевизору только что закончился, и она запивает его остатками весьма неплохого шираза. Вряд ли кто-нибудь ее поддержит, если сейчас она откроет еще одну бутылку, чтобы налить себе всего бокальчик. Раз так, то, может, выпить еще немного белого? Совсем чуточку, просто чтобы лучше спалось. Правда, до ночи далековато, но…
– Ну хорошо, – сдается Холли. – Это теннисная ракетка?
– Да ладно тебе! – веселится Джеймс. – Включи воображение!
– Это дерево? – пробует Эш, назвав первое слово, которое пришло в голову, – иногда он так делает.
Джеймс смотрит на Эша как-то странно.
– Что? – спрашивает Эш.
И все понимают, что это и в самом деле дерево.
– Он знал? – уже позже, в постели, спрашивает Бриония у Джеймса.
– Нет. Да нет же, он никак не мог узнать…
– Ну ничего. Все равно будет сюрприз. Что это за дерево?
– Угадай.
– М-м-м… Падуб[36]?
– Боже. Я слишком предсказуем.
– По-моему, это замечательный подарок. Где мы его посадим?
– В самом конце сада. Это будет ее собственное дерево.
– Выйдет очень красиво.
– И еще… Нет. Остальное пускай будет сюрпризом.
– Остальное? Что же?
– Ну ладно. Я нашел прекрасное стихотворение Эмилии Бронте и хочу его прочитать, перед тем как мы посадим дерево.
– “Роза дикая – любовь…[37]”
– А, ты его знаешь.
– Да, конечно, знаю.
Глубокий вдох.
– Послушай, Джеймс. Все это просто замечательно и прекрасно, но я все-таки должна у тебя спросить…
– О чем?
– Ты ведь купил ракетку?
– Но то, что я придумал, настолько…
– Ты ведь КУПИЛ ракетку, правда?
– Ну, честно говоря…
– Твою мать.
Бриония набирает полные легкие воздуха и тяжело дышит.
– Что?
Бриония достает айпэд.
– Завтра, как назло, воскресенье. Магазин в Кентербери закрыт. Торговый центр откроется только в десять. О боже, что делать?
Она смотрит на часы. Уже начало двенадцатого. Как теперь быть, черт возьми?.. Можно позвонить Чарли и попросить его заехать в торговый центр завтра по пути к ним, но тогда придется начать праздник позже, и все планы сдвинутся…
– Да что такое? У нее уже есть ракетка.
– Ты хоть что-нибудь смыслишь в теннисе?
– Как будто ты сама в нем что-нибудь смыслишь! То есть детям следует дарить не то, что им нужно, а то, что им хочется? И устраивать на день рождения сюрпризы не принято? Принято просто выдавать родителям список покупок – и все?
– Она хотела ОДНУ-ЕДИНСТВЕННУЮ ВЕЩЬ! Мне даже не удалось уговорить ее составить список. Она не хочет ничего, кроме этой гребаной ракетки!
– И это – прекрасный повод для того, чтобы она ее не получила.
Бриония качает головой.
– Я тебя не понимаю, – чуть не плача, произносит она.
– Я тебя тоже, – говорит Джеймс, возмущенно задрав брови.
– Даже ее преподаватель по теннису говорит, что она дозрела до новой ракетки.
– Так. Ну, слушай, этого я не знал. Мне никто об этом не сказал.
– Я ведь даже позвонила им в Кентербери и попросила отложить для нас ракетку! От тебя требовалось всего-то ничего – просто поехать и забрать ее. Черт, да я ведь и сама могла это сделать, но ты сказал, что заедешь. От тебя не требовалось ВЫБИРАТЬ подарок Холли ко дню рождения, его нужно было просто забрать.
– Так. Ну, слушай, этого я не знал. Мне никто об этом не сказал.
– Я ведь даже позвонила им в Кентербери и попросила отложить для нас ракетку! От тебя требовалось всего-то ничего – просто поехать и забрать ее. Черт, да я ведь и сама могла это сделать, но ты сказал, что заедешь. От тебя не требовалось ВЫБИРАТЬ подарок Холли ко дню рождения, его нужно было просто забрать.
– Ага, как, впрочем, и всегда, правда?
– Что ты хочешь сказать?
– Почему я не могу хоть раз сам выбрать что-нибудь для Холли?
– Я просто не могу понять, зачем ты сознательно уничтожаешь ей праздник.
– Ума не приложу, почему все считают природу такой разумной, великой и удивительной. Вся ее деятельность направлена на то, чтобы извести нас – раз и навсегда.
Вдалеке кто-то хихикает. Звенят бокалы. Над Ла-Маншем пролетает самолет.
– Но разве это не устаревшая точка зрения? “Природа замарала руки в крови” и все такое. И разве в девятнадцатом веке люди не придерживались этой позиции для того, чтобы подчинить себе природу и использовать ее в своих интересах?
– Ну что ж, смотрите. По первому пункту могу возразить вот что: природа вовсе не окровавленная, а, скорее, золоченая. И никому до сих пор не удалось ее подчинить. Люди, считающие, что природа им подвластна, на самом деле зависят от нее больше других. Если вдуматься, мы делаем лишь то, что нам велят растения. В определенном смысле мы подобны огромным пчелам, которые переносят с места на место не только пыльцу, но и семена, плоды и даже целые растения. Мы полагаем, что делаем это по собственной воле, но в действительности нами помыкают растения.
– Но послушайте, растения не наделены сознанием.
– Разве?
Смех.
– Нет. Перестаньте делать…
– Но сознание может принимать разнообразные формы. Почему вы считаете, что высшая форма сознания – та, которой обладаем мы? Или, тем более, полагаете, что сознание есть лишь у нас? В конце концов, то, что мы называем сознанием, это всего лишь множество клеток, не наделенных сознанием, но выполняющих свои функции в гармонии друг с другом. Когда люди пытаются найти вот тут у нас так называемое сознание, они раз за разом терпят неудачу.
– Хорошо, но вы же не станете утверждать, что цветок мака сидит в поле, размышляет над чем-то и разрабатывает план действий?
– Нет. Но если вы сложите вместе все маки, растущие в мире, то вот вам и план.
– Как неловко получилось, – говорит Чарли Брионии.
В саду тепло, и никто не стал возвращаться в дом после того, как Джеймс торжественно посадил падуб. Время от времени к кормушке подлетает лазоревка, не обращая ни малейшего внимания на гостей. Одна из них сидит там и сейчас – что-то поклевывает потихоньку, пока не является зарянка, не теснит лазоревку и…
– Да уж, – отвечает Бриония, отхлебнув шампанского.
– Нет, ну вообще это же надо ухитриться! Выбрать такое стихотворение, которое доконает одновременно максимальное количество людей… Мало того, что это наше стихотворение, так в нем еще и вся эта история про розу, просто хуже некуда. Какое лицо было у Флёр.
– Про стихотворение он не знал. А как звали маму Флёр, мог и забыть. Но все равно точное попадание.
– Мда. Ну, по крайней мере, Холли получила ракетку.
– Да. Спасибо. Я перед тобой в долгу.
– Знаешь, она очень круто играет. Надо бы тебе приехать и посмотреть.
– Я знаю, надо обязательно. Постараюсь на следующей неделе.
– Нет, правда, она меня разбивает просто в пух и прах.
– Видимо, ты ей поддаешься?
– Нет. Я люблю побеждать. Мне бы ни за что не…
К ним подходит Олли с незажженной сигаретой во рту.
– Кто тут любит побеждать? – спрашивает он.
– Я, – отвечает Чарли.
– Может, хочешь принять участие в триатлоне?
– Что? – смеясь, переспрашивает Чарли.
– Нет, серьезно. Впрочем, не знаю. Просто по дороге сюда я увидел объявление. Валмерский триатлон. Плывешь из Валмера в Дил, оттуда бежишь до Фаулмида, а дальше совсем немного на велике.
Подходит Джеймс.
– До меня донеслось слово “велик”, – говорит он.
Повезло, думает Бриония, потому что, подойди ты несколькими минутами раньше, до тебя донеслось бы слово “мудак”. Хотя она надеется, что произнесла его тихо и никто не услышал. Может, она вообще произнесла его только мысленно.
– Хочешь на триатлон? – спрашивает Олли, закуривая.
– Извини, что? – не понимает Джеймс.
– Двадцать пятого сентября. Хочешь?
– Ты серьезно? – опять недоумевает Джеймс.
– Почему бы и нет, – включается в разговор Чарли, – я бегу, Олли плывет, а ты едешь на велосипеде…
– Прекрасно, – говорит Олли. – То есть триатлон – это мы втроем!
– Ну…
– Валмерский триатлон. Это, скорее, так, развлечение. Плыть всего милю. Бежать пять километров и потом всего двадцать километров крутить педали.
– Двадцать километров!
– А что?
– Обычно я езжу на велосипеде за покупками в Сэндвич. Или с Эшем доезжаю до школы.
– Ты ведь ездил до Кентербери, – напоминает Бриония.
– Один раз. И обратно пришлось сесть на автобус.
– Мне кажется, будет здорово поставить себе цель и ради нее тренироваться, – говорит Бриония.
– Я участвую, – говорит Чарли. – Хотя я предпочел бы пробежать десять.
– Я тоже участвую, – откликается Олли.
– И Джеймс участвует, – говорит Бриония.
– Заметано! – резюмирует Олли.
Из-за танцевальных тренировок у Скай напрочь убиты колени, поэтому иногда она час за часом проводит на розовых пенопластовых валиках в зале “Б”, единственном помещении в “Доме Намасте”, внутрь которого невозможно заглянуть сквозь огромные окна: в них вставлены матовые стекла. Скай лежит на животе, подсунув под бедра валик, и прокатывается по нему туда-сюда, и плачет от боли, размазывая слезы по щекам. Покончив с квадрицепсами, она поворачивается на бок и принимается за подвздошно-большеберцовый тракт, подложив валик под внешнюю сторону бедра. Все это время она стонет и хрипит, а Флёр сидит, прислонившись спиной к зеркальной стене, и пишет. Пока не в той самой книге, нет. Потому что, возможно, все совсем не так. Черт его знает, что на самом деле имела в виду Олеандра. Ну ничего, в любом случае, скоро можно будет спросить об этом Ину. Билеты на самолет уже забронированы. Они со Скай отправляются в путешествие! На Внешние Гебриды! Помимо всего прочего, Скай необходимо убраться отсюда и спрятаться в каком-нибудь более укромном месте, чем зал “Б”. Газетчики не желают уходить. И Пийали что-то стал частенько наведываться в коттедж, поскольку Кам “уехала”, да и Кетки все время ходит по “Дому” и ворчит – в общем, немудрено, что обе они решили прятаться в зале “Б”, однако понятно, что вечно здесь не просидишь. Одна из знаменитостей приехала в “Дом Намасте” на молчаливый ретрит, а еще две выбрали программу “Проснись и сияй!”. И люди в “Доме” то и дело забывают, кто из них кто. Иш постоянно пытается заговорить с той знаменитостью, которая должна молчать (это известный игрок в крикет), о скандальных сговорах с букмекерами и крученой подаче мяча. За такими вещами всегда следила Олеандра.
Но сейчас Флёр интересует только то, чему Олеандра учила.
– Откуда ты узнала про Олеандру? – спрашивает она Скай.
Конечно, сначала Скай была клиенткой Олеандры. А потом, когда ей понадобилось встретиться с кем-нибудь из “Дома Намасте” в Лондоне, к Скай ездила Флёр. И тогда уж начался обмен платьями и помадой, сооружение причесок друг другу, а с некоторых пор – еще и искренние признания Флёр в ответ на признания Скай, и все это было бы, конечно, жутко непрофессионально со стороны Флёр, если бы у нее был сертификат, но никакого сертификата у нее не было, так что…
– От одной из своих тетушек. Она прочитала об Олеандре в “Мейл он Сандей”.
– А, та история.
– Ага, с Мадонной, что ли.
– Мадонна сюда даже никогда не приезжала.
– Я знаю. Но реклама получилась отличная.
– Так, хорошо, и все-таки: какой совет Олеандры ты считаешь самым полезным?
Долгая пауза. Вперед-назад на левом подвздошно-большеберцовом тракте. Тихий стон.
– Она говорила, что любовь приходит к тому, кто ее отдает. Нет.
Скай взмахом головы перебрасывает волосы на другую сторону, и – ай! – они попадают под валик. Флёр успевает подумать о том, что это может привести к серьезной травме, но Скай вовремя высвобождает волосы, собирает их в хвост и затягивает коричневой резинкой, после чего садится и поворачивает валик так, чтобы можно было улечься на него в длину. Делает глубокий вдох и начинает плавно прогибать спину.
– Нет, не это. Она ведь всегда говорила, что любовь придет – как бы ты себя ни вел, даже если ты, я не знаю, совершил предумышленное убийство или сбил на дороге человека. Но если ты отдаешь любовь, то ступаешь на короткий путь.
– Да. Но сам ты все равно этого не заметишь.
– Да. Точно. Потому что все должно быть искренне и по-настоящему.