- Правда, правда! - подтвердило несколько голосов.
- Итак, именем суда Союза угнетенных я приказываю Брезовиру и Торквату убить этого человека.
Оба гладиатора наклонили головы, и все, с Криксом во главе, вернулись в харчевню.
Сильвий Кордений Веррес, ожидая решения своей судьбы, не переставал дрожать от страха. Минуты ему казались веками. Он устремил взор, полный ужаса на Крикса и его товарищей и побледнел. - он не прочел на их лицах ничего хорошего.
- Ну, что же... - произнес он со слезами, - вы меня пощадите?.. Оставите мне жизнь?.. Я.., на коленях, жизнью ваших отцов, ваших матерей, ваших близких.., смиренно вас заклинаю...
- Разве есть у нас теперь отцы и матери?.. - мрачно ответил Брезовир, лицо которого потемнело и приобрело страшное выражение.
- Разве оставили нам что-нибудь дорогое? - прибавил другой гладиатор, глаза которого засверкали гневом и местью - Вставай, трус! - закричал Торкват.
- Молчать! - воскликнул Крикс, и, обращаясь к отпущеннику Кая Верреса, прибавил:
- Ты пойдешь с нами. В конце этой маленькой улицы мы посовещаемся и решим твою судьбу.
Сделав товарищам знак вывести Сильвия Кордения, которому он оставил последний луч надежды, чтобы тот не поднял на ноги всю улицу воплями, Крикс вышел в сопровождении гладиаторов, потащивших отпущенника, более похожего на мертвеца, чем на живого человека. Он не сопротивлялся и не произносил ни слова.
Один гладиатор остался, чтобы расплатиться с Лутацией. Она среди этих вышедших двадцати гладиаторов и не заметила своего торговца зерном. Между тем остальные, повернув направо от харчевни, стали подыматься по грязной и извилистой уличке, которая оканчивалась у городской стены. Дальше начиналось открытое поле.
Придя сюда, они остановились. Сильвий Кордений, опустившись на колени, начал плакать, взывая к милосердию гладиаторов:
- Хочешь, ты, подлый трус, сразиться равным оружием с одним из нас? спросил Брезовир упавшего духом отпущенника.
- О, пожалейте.., пожалейте.., ради моих сыновей прошу вас о милосердии...
- У нас нет сыновей! - закричал один из гладиаторов.
- Мы осуждены не иметь их никогда!.. - прорычал другой.
- Неужели ты, - сказал в негодовании Брезовир, - умеешь только прятаться и шпионить?.. Честно сражаться ты не умеешь?..
- О, спасите меня!.. Жизнь.., я вас умоляю о жизни!..
- Так иди же в ад, трус! - вскричал Брезовир, вонзив свой короткий меч в грудь отпущенника.
- И пусть погибнут с тобой вместе все подлые бесчестные рабы, - прибавил самнит Торкват, дважды ударяя упавшего.
Гладиаторы, сомкнувшись вокруг умирающего, стояли неподвижно, с мрачными и задумчивыми лицами и молча следили за последними судорогами отпущенника.
Брезовир и Торкват несколько раз воткнули свои мечи в землю, чтобы стереть с них кровь, раньше, чем она свернется, и затем вложили их обратно в ножны.
А потом все двадцать гладиаторов, серьезные и молчаливые, вышли через пустынный переулок на более оживленные улицы Рима.
Восемь дней спустя после только что рассказанных событий, вечером в час первого факела, со стороны Аппиевой дороги въехал через Капуанские ворота в Рим человек верхом на лошади, весь закутанный в плащ, чтобы хоть несколько укрыться от проливного дождя, который уже несколько часов заливал улицы города. Всадник и его породистый конь вспотели, задыхались от продолжительной езды и были покрыты грязью с головы до ног.
Вскоре лошадь доскакала до Священной улицы и остановилась перед домом, где жила Эвтибида. Всадник соскочил с коня и, схватив бронзовый молоток у двери, несколько раз сильно ударил им. В ответ тотчас же послышался лай сторожевой собаки, непременной принадлежности римского дома.
Через несколько минут всадник услышал шаги привратника; тот торопился открыть двери и громко приказывал собаке замолчать.
- Да благословят тебя боги, добрый Гермоген... Я - Метробий приехал из Кум...
- С благополучным приездом!..
- Я мокр, как рыба... Юпитер, властитель дождей, пожелал позабавиться, показав мне, как хорошо работают его шлюзы Позови кого-нибудь из слуг и прикажи ему отвести это бедное животное в конюшню соседней харчевни, чтобы его там приютили и дали овса.
Привратник, приставив средний палец правой руки к большому, щелкнул о ладонь - это был знак, которым вызывали рабов, - и, взяв лошадь за уздечку, сказал:
- Входи же, Метробий! Ты знаешь расположение дома: возле галле реи ты найдешь Аспазию, горничную госпожи. Она доложит о твоем прибытии. О лошади я позабочусь, и все, что ты приказал, будет исполнено.
Метробий переступил порог входной двери, стараясь не поскользнуться, что было бы самым дурным предзнаменованием. Он вошел в переднюю, на мозаичном полу которой при свете бронзовой лампы, висящей на потолке, виднелась обычная надпись: salve <Привет.>, это слово при первых же шагах гостя начинал повторять попугай в клетке, висящей на стене (таков был обычай того времени).
Минуя переднюю и атриум, он вошел в коридор галереи и приказал служанке доложить Эвшбиде о своем приходе.
В это время куртизанка находилась в своей зимней приемной, благоухающей духами, украшенной драгоценной мебелью Она была всецело занята выслушиванием признаний в любви, которые расточал ей юноша, сидевший у ее ног. Она теребила дерзкой рукой его мягкие черные волосы, а он с пылающим страстью взглядом говорил ей о своих нежных чувствах. То был Тит Лукреций Кар.
С самого детства проникнутый учением Эпикура, он применял в жизни наставления своего учителя и не желал серьезной и глубокой любви.
..Возвращаются вновь и безумье, и ярость все та же. Лишь начинает впять устремляться к предмету желанье.
И поэтому он искал любовь легкую и кратковременную, чтобы:
..стрелами новой любви прежнюю быстро прогнать.
Но это ему не помешало кончить жизнь самоубийством в сорок четыре года, и, как все заставляет предполагать, именно от безнадежной и неразделенной любви.
Во всяком случае, так как Лукреций был юноша привлекательный, очень талантливый, остроумный и приятный собеседник, богатый и не скупился на траты для своих удовольствий то он часто приходил провести несколько часов в доме Эвтибиды Она принимала его с большей любезностью, чем других, более богатых и щедрых поклонников - Итак, ты меня любишь? - кокетливо говорила куртизанка юноше, продолжая играть его локонами. - Я тебе не надоела?
- Нет, я тебя люблю все сильнее и сильнее, так как любовь - это единственная вещь, которая по мере обладания ею не насыщает, но только разжигает желание в груди.
В эту минуту раздался легкий стук пальцем в дверь.
- Кто там? - спросила Эвтибида. Послышался негромкий голос Аспазии:
- Прибыл Метробий из Кум...
- Ах! - радостно воскликнула Эвтибида, вскочив с кушетки и вся покраснев. - Он приехал?.. Проводи его в экседру... Я сейчас приду.
И обращаясь к Лукрецию, она торопливо заговорила прерывающимся, но очень ласковым голосом:
- Подожди меня... Я сейчас вернусь.., и если известия, принесенные этим человеком, будут те, которых я страстно жду уже в течение восьми дней, если я утолю сегодня вечером свою ненависть желанной местью.., мне будет весело, и часть этого веселья перепадет тебе.
С этими словами она вышла из приемной в сильном возбуждении, оставив Лукреция в состоянии изумления, недовольства и любопытства.
Покачав головой, он стал в глубоком раздумьи ходить взад и вперед по комнате.
Буря бушевала, и частые молнии наполняли приемную мрачным сиянием, ужасные рассказы грома потрясали дом до самого основания; шум града и дождя слышался с необыкновенной силой между раскатами грома, а сильный северный ветер, яростно бушуя, дул с пронзительным свистом в двери, окна, во все щели.
- Юпитер, бог толпы, развлекается, показывая образцы своего разрушительного могущества, - прошептал юноша с легкой иронической улыбкой.
Походив еще некоторое время по комнате, Лукреций сел на кушетку и, как бы отдавшись во власть ощущений, вызванных в нем этой борьбой стихий, схватил одну из навощенных дощечек, лежавших на маленьком изящном шкапчике и, серебряной палочкой с железным наконечником, стал быстро писать.
Тем временем Эвтибида прошла в экседру; там уже находился Метробий, который, сняв плащ, печально осматривал его прорехи. Куртизанка крикнула рабыне, собиравшейся выйти:
- Ну-ка, разожги сильнее огонь в камине, приготовь одежду, чтобы наш Метробий мог переодеться, и накрой в триклинии ужин получше. И тотчас же, повернувшись к Метробию, она спросила:
- Ну как?.. Хорошие ты привез известия, мой славный Метробий?
- Хорошие из Кум, но самые скверные с дороги.
- Вижу, вижу, бедный мой Метробий. Садись сюда, ближе к огню, - с этими словами она придвинула скамейку к камину, - и скажи мне поскорее, добыл ты желанные доказательства?
- Золото, прекраснейшая Эвтибида, как ты знаешь, открыло Юпитеру бронзовые ворота башни Данаи .
- Оставь болтовню!.. Неужели ванна, которую ты принял, не отбила у тебя охоты разглагольствовать?
- Золото, прекраснейшая Эвтибида, как ты знаешь, открыло Юпитеру бронзовые ворота башни Данаи .
- Оставь болтовню!.. Неужели ванна, которую ты принял, не отбила у тебя охоты разглагольствовать?
- Я подкупил одну рабыню и через маленькое отверстие, сделанное в двери, видел несколько раз, как Спартак в час крика петухов входил в комнату Валерии.
- О боги ада, помогите мне! - воскликнула Эвтибида с выражением дикой радости.
И теребя Метробия, с искаженным лицом, похожая на разъяренную тигрицу, она стала спрашивать прерывистым и задыхающимся голосом:
- И.., все дни.., вот так.., они.., подлые бесчестят.., честное имя... Суллы?
- Думаю, что в пылу страсти они ни разу не пропустили даже ни одного черного дня - О, теперь придет для них такой черный день! Я посвящаю, воскликнула торжественно Эвтибида, - их проклятые головы богам ада!
И она сделала движение, чтобы уйти, но остановилась и, обращаясь к Метробию, добавила:
- Переоденься, потом пойди закуси в триклинии и жди меня там.
"Не хотел бы я впутаться в какое-нибудь скверное дело", - думал старый комедиант, идя в комнату для гостей, чтобы переменить мокрую одежду.
Но переодевшись и пройдя в триклиний, где его ожидал роскошный ужин и фалернское вино, достойный муж постарался забыть о злополучном путешествии и о предчувствии какого-то тяжелого, близкого несчастья.
Не успел он насытиться и наполовину, как Эвтибида, с бледным лицом, но спокойная, вошла в триклиний, держа в руке сверток папируса, то есть бумаги лучшего качества. Он был завернут в" разрисованную снаружи суриком и обвязанную льняным шнурком пергаментную пленку, края которой были склеены воском, с печатью кольца Эвтибиды Печать изображала Венеру, выходящую из пены морской.
Метробий, несколько смущенный этим появлением, спросил:
- Да.., прекраснейшая Эвтибида.., я желал бы , я хотел бы... Кому адресовано это письмо?
- Ты еще спрашиваешь?.. Луцию Корнелию Сулле.
- Ах, клянусь маской бога Мома, - не будем спешить с нашими решениями, дитя мое...
- Нашими?. Причем здесь ты?..
- Но да поможет мне великий всеблагой Юпитер!.. А если Сулле не понравится, что вмешиваются в его дела?.. Если вместо того, чтобы обидеться за свою супругу, он обидится на доносчиков?.. И если, - что еще хуже, но вероятнее всего, - он решит обидеться на всех?..
- А что мне до этого?..
- Но.., то есть.., вот.., моя девочка.., если для тебя ничего не значит гнев Суллы.., он очень важен для меня...
- Да кто о тебе думает?
- Я, я, Эвтибида прекрасная, любезная людям и богам, - сказал с жаром Метробий, - я, так как я очень крепко люблю себя!
- Но я не упомянула твоего имени.., и во всем, что может произойти, ты будешь совершенно в стороне.
- Понимаю.., очень хорошо.., но видишь, моя девочка, я задушевный друг Суллы уже тридцать лет.
- О, я знаю это.., даже более задушевный, чем это нужно для твоей доброй славы...
- Это не важно.., я знаю этого зверя.., то есть человека.., и при всей дружбе, которая меня связывает с ним столько лет, я знаю, что он вполне способен свернуть мне голову, как курице... Я уверен, что он прикажет почтить меня самыми пышными похоронами и битвой пятидесяти гладиаторов вокруг моего костра. Однако, к несчастью для меня, я уже не буду в состоянии наслаждаться всеми этими зрелищами..
- Не бойся, не бойся, - сказала Эвтибида. - с тобой не случится никакого несчастья.
В эту минуту вошел в триклиний раб в дорожном костюме.
- Помни мои наставления, Демофил, и нигде не останавливайся до Кум Слуга взял из рук Эвтибиды письмо, положил его между курткой и рубашкой, привязав его веревкой вокруг талии, затем, поклонившись госпоже, завернулся в плащ и вышел.
Эвтибида успокоила Метробия, который решил снова заговорить о своих опасениях. Сказав ему, что завтра они увидятся, она, вышла из триклиния и вернулась в приемную. Там Лукреций, держа в руке дощечку, собирался перечитать то, что написал.
- Извини, что я должна была оставить тебя одного дольше, чем хотела.., но я вижу, что ты не терял времени. Прочти мне эти стихи, ведь твое воображение может проявляться только в стихах.., и притом в великолепных стихах.
- Ты и буря, которая свирепствует снаружи, внушили мне эти стихи... Поэтому я должен прочесть их тебе... Возвращаясь домой, я их прочту буре.
..Ветер морей неистово волны бичует,
Рушит громады судов и небесные тучи разносит,
Или же, мчась по полям, стремительным кружится вихрем,
Мощные валит стволы, неприступные горные выси.
Лес, низвергая, трясет порывисто: так несется
Ветер, беснуясь, ревет и проносится с рокотом грозным.
Стало быть ветры - тела, но только незримые нами
Море и земли они вздымают, небесные тучи
Бурно крушат и влекут, - внезапно поднявшимся вихрем.
И не иначе текут они, все пред собой повергая,
Как и вода, по природе своей, хоть и мягкая, мчится
Мощной внезапно рекой, которую, вздувшись от ливней,
Полнят, с высоких вершин низвергаясь в нее, водопады,
Леса обломки неся и стволы увлекая деревьев.
Крепкие даже мосты устоять под внезапным напором
Вод неспособны: с такой необузданной силой несется
Ливнем возмущенный поток, ударяя в устои и сваи.
Опустошает он все, грохоча под водою уносит
Камней громады и все преграды сметает волнами.
Так совершенно должны устремляться и ветра порывы.
Словно могучий поток, когда, отклоняясь в любую
Сторону, гонят они все то, что встречают и рушат,
Вновь налетая и вновь; а то и крутящимся смерчем
Все захвативши, влекут и в стремительном вихре уносят.
Эвтибида, - мы уже говорили - была гречанка и очень культурная, так что она не могла не почувствовать восхищения от силы и изящества этих стихов, тем более, что латинский язык был еще беден и, за исключением Энния, Плавта, Луцилия и Теренция, не имел знаменитых поэтов.
Поэтому она выразила Лукрецию свое восхищение в словах, полных искреннего чувства, на которые поэт, поднявшись и прощаясь с нею, с улыбкой ответил:
- Ты заплатишь за свое восхищение этой дощечкой, которую я забираю с собой...
- Но ты мне сам вернешь ее, как только перепишешь стихи на папирус.
Когда Лукреций ушел, Эвтибида пошла в сопровождении Аспазии в свою спальню, решив насладиться всей радостью мести. Однако к ее великому изумлению, удовольствие, которого она так страстно желала, не оказалось столь приятным, как она думала: ей даже казалось непонятным, почему она испытала такое слабое удовлетворение.
Она размышляла над тем, что сделала, и над последствиями, которые вызовет ее письмо; может быть, разъяренный Сулла постарается скрыть свой гнев до глубокой ночи, проследит за любовниками, захватит их в объятиях друг друга и убьет обоих.
Мысль о том, что она вскоре услышит о смерти и позоре Валерии, этой самоуверенной и надменной матроны, которая, несмотря на то, что была сама порочна, смотрела на нее сверху вниз; мысль о том, что она узнает о смерти этой лицемерной и гордой женщины, наполняла ее грудь радостью и смягчала муки ревности, которую она все еще продолжала испытывать Но по отношению к Спартаку Эвтибида испытывала совсем другие чувства. Она старалась простить ему его проступок, и ей казалось, что несчастный фракиец был гораздо меньше виноват, чем Валерия. В конце концов ведь он был бедный рудиарий., для него жена Суллы, хотя бы даже совсем некрасивая, должна быть больше, чем богиня; эта развратная женщина наверно возбуждала его ласками, чаровала и дразнила, так что бедняжка не в силах был сопротивляться... Так именно и должно быть, иначе как осмелился бы какой-то гладиатор поднять дерзкий взор на жену Суллы? Затем, завоевав однажды любовь такой женщины, бедный Спартак, естественно, настолько был увлечен ею, что уже не мог думать о любви к другой женщине. Поэтому смерть Спартака стала теперь казаться Эвтибиде несправедливой и незаслуженной.
И ворочаясь с боку на бок, вся погруженная в эти мысли, Эвтибида не могла заснуть, обуреваемая столь различными и противоречивыми чувствами. Однако время от времени она под влиянием усталости погружалась, по-видимому, в дремоту.
Но вдруг Эвтибида со стоном ужаса вскочила с ложа и прерывистым, плачущим голосом закричала:
- Нет... Спартак, не я тебя убиваю!.. Это она... Ты не умрешь!
Вся охваченная одной мыслью, Эвтибида во время этого короткого забытья была потрясена каким-то сновидением; ее сознанию, вероятно, предстал образ Спартака, умирающего и молящего о сострадании.
Вскочив с постели, накинув широкий белый плащ и вызвав Аспазию, она приказала тотчас же разбудить Метробия.
Мы не станем описывать, чего ей стоило убедить комедианта в необходимости немедленно выехать, догнать Демофила и помешать тому, чтобы письмо, написанное ею три часа тому назад, попало в руки Суллы.
Метробий был утомлен прежней поездкой, разоспался от выпитого в большом количестве вина, согрелся пуховыми одеялами, и потребовались искусство и чары Эвтибиды, чтобы он, спустя два часа, был в состоянии поехать - Демофил, сказала девушка комедианту, - теперь впереди тебя на пять часов, ты должен не ехать, а лететь на своем коне...