- Ого! - воскликнул один капуанец. - Дело, как видно, серьезное.
- Чтобы узнать это, - воскликнул продавец мазей, толстый, жирный, с красным лицом, - чтобы узнать это, я охотно дал бы десять банок моих лучших румян!
- Клянусь крыльями Ириды, вестницы богов! Что я там вижу?
- Где? где?
- Да вон, на углу Албанской улицы...
- Да помогут нам вышние боги! - воскликнул, бледнея, торговец мазями. Ведь это военный трибун!
- Да, конечно!.. Это - он... Тит Сервилиан...
- Что это значит?..
- Да защитит нас Диана!
В то время, как военный трибун Тит Сервилиан входил в дом префекта, вдоль акведука, доставлявшего в Капую воду с соседних холмов, двигались, тяжело дыша, покрытые грязью и пылью, два человека огромного роста, в которых, по их одежде и оружию, можно было узнать гладиаторов.
Это были Спартак и Эномай. Выехав из Рима ночью с 15-го на 16-е февраля, они мчались во весь карьер, меняя лошадей на каждой почтовой станции. Вскоре их нагнал декурион, он с десятью солдатами мчался в Капую предупредить префекта о готовящемся восстании. Поэтому оба гладиатора должны были не только отказаться от возможности обмена лошадей, но даже были вынуждены по временам оставлять Аппиеву дорогу и ехать по боковым.
Тем не менее им удалось купить двух лошадей у одного колона, и они поскакали далее по проселочным дорогам. То блуждая, то наверстывая время скачкой напрямик, через поле, гладиаторы успели попасть на дорогу, ведущую из Ателлы в Капую.
Они надеялись, что перегнали уже на час гонцов Сената, как вдруг, приблизительно в семи милях от Капуи, лошадь Спартака, совершенно обессилев, упала навзничь, увлекая с собою седока; при этом неожиданном падении левая рука рудиария, которой он пытался поддержать бедное животное, оказалась вывихнутой.
Физическая боль, которую испытывал Спартак, была ничто в сравнении с его душевными муками. Это непредвиденное несчастье привело его в отчаяние; он надеялся добраться до школы Лентула Батиата на полчаса раньше своих врагов, а теперь должен прибыть после них, и присутствовать при окончательном разрушении того здания, которое он воздвиг неустанным и усердным пятилетним трудом.
Вскочив на ноги, Спартак испустил вздох, похожий на рев смертельно раненого льва, и воскликнул отчаянным голосом:
- Ах, клянусь Эребом!.. Все кончено!..
Эномай ощупал Спартака, словно желая убедиться, что ничего серьезного с ним не произошло.
- Что ты говоришь?.. - ответил Эномай. - Как это все может быть кончено, пока у нас руки свободны от цепей и мечи у нас в руках?
Спартак погрузился на некоторое время в молчание; затем, устремив взор на лошадь Эномая, сказал:
- Семь миль... Нам оставалось проехать только семь миль, а мы - да будут прокляты враждебные нам боги! - должны отказаться от всякой надежды прибыть во-время!.. Если бы твой конь мог нас провезти еще три или четыре мили, то остальные мы очень быстро прошли бы пешком; ведь мы выиграли у наших врагов час, кроме того им понадобится по меньшей мере еще час после прибытия гонцов, чтобы принять меры для разрушения наших планов.
- Соображение твое правильно, - заметил германец. - Но сможет ли это бедное животное везти нас двоих, да еще рысью, хотя бы только две мили?..
Осмотр несчастной лошади убедил их в ее совершенной непригодности. Она задыхалась. От нее шел пар, бока ее судорожно подымались и опускались. Было ясно, что и эта лошадь кончила бы тем же, чем и первая, поэтому после короткого совещания они решили бросить лошадь и пешком спешить в Капую.
Эти два изнуренных, ослабевших, несколько дней не евших человека шли с такой скоростью, что меньше, чем в полтора часа оказались у ворот города.
Здесь они ненадолго остановились - перевести дыхание и несколько успокоиться, чтобы не привлечь внимания стражи при воротах, которая могла уже получить приказ наблюдать за входившими в город и арестовывать подозрительных людей.
Они снова пустились в путь. У обоих лихорадочно бились сердца, они дрожали и чувствовали, как со лба катятся капли холодного пота - следствие невыразимой тревоги, приводившей в расстройство их душевные силы.
Когда они приблизились к воротам, сердце Спартака, никогда не трепетавшее пред лицом самых серьезных и страшных опасностей, билось теперь с такой силой, что он опасался, как бы оно не разорвалось.
Двое стражей спали, растянувшись на двух деревянных скамьях, трое были заняты игрой в кости, а двое болтали друг с другом, высмеивая прохожих и путников, входивших в город и выходивших оттуда.
Какой-то бедной старухе-крестьянке, которая несла несколько небольших головок мягкого сыру, уложенных в маленькие круглые корзинки из ивовых прутьев, один из легионеров сказал иронически:
- Рано ты идешь на рынок, старая колдунья!..
- Пусть боги вас охраняют! - смиренно ответила старушка, продолжая свой путь.
- Посмотри-ка на нее и скажи, - воскликнул насмешливо другой легионер, разве она не похожа на Атропос, самую старую и самую страшную из трех Парок!.. А ее лицо не кажется ли тебе похожим на папирус, скоробившийся от огня?..
- Я не взял бы в рот ее свежего сыра, даже если бы она в придачу дала мне двадцать сестерций!
В этот момент Спартак и Эномай, с трепетом в сердце, с мертвенными лицами, стараясь казаться ниже ростом, переступили ворота, и один из легионеров сказал:
- А вот и почетный конвой Парки!..
- Эх, клянусь Юпитером Стагором, эти двое грязных и худых бродяг-гладиаторов совсем как будто вышли из Стикса!
Спартак и Эномай молча и смиренно продвигались вперед и уже прошли первую арку ворот, внутри которой была подвешена кверху посредством специальных цепей спускная решетка, пересекли проход, где помещалась лестница, ведущая к земляной насыпи и в караульные помещения, и уже готовились войти под вторую арку, в которой собственно и находились ворота в город, как вдруг со стороны города навстречу им появился центурион в сопровождении тридцати легионеров в полном вооружении - в шлемах, в латах, со щитами, копьями, мечами и дротиками. Центурион держал в руке жезл - знак своего звания. Войдя под арку ворот, он закричал так, как кричат при военной команде:
- К оружию!
При звуках этого голоса сторожевые легионеры поспешно вскочили и с быстротой, какой от них нельзя было ожидать, выстроились по-военному в боевой фронт.
У Спартака и Эномая, задержанных по знаку центуриона, сжались от отчаяния сердца, они отступили назад на несколько шагов и обменялись быстрым взглядом. Рудиарий успел удержать правую руку германца, уже схватившегося за рукоятку меча.
- Разве так несут охрану, негодяи? - строго спросил центурион. Глубокая тишина наступила в проходе ворот. - Так стерегут, лентяи?
И с этими словами он ударил жезлом одного из спавших на скамьях легионеров, который поднялся медленнее, чем его товарищ, и опоздал занять место в строю.
- А ты, - прибавил он, обращаясь к начальнику, стоявшему в сильном смущении на левом фланге ряда, - а ты, Ливии, очень плохо исполняешь свои обязанности и не следишь за дисциплиной; я лишаю тебя звания начальника этого поста, подчиняйся теперь Луцию Мединию, командующему новым отрядом, который я сам привел для усиления охраны этих ворот. Гладиаторы, - добавил тут же центурион, - угрожают восстанием, которое, как удостоверяют гонцы Сената, может оказаться очень серьезным. Поэтому надо опустить решетку, запереть ворота, быть настороже, как во время войны, расставить часовых.
В то время, как новый начальник поста распределял в Две шеренги своих двадцать четыре человека, центурион повернулся к Спартаку и Эномаю и спросил их, нахмурив брови:
- Вы гладиаторы?
- Гладиаторы, - твердым голосом ответил Спартак, с трудом скрывая тревогу и отчаяние.
- Из школы Лентула, конечно?
- Ты ошибаешься, доблестный Попилий, - возразил Спартак, - мы на службе у префекта Меция Либеона.
- Ты меня знаешь? - спросил центурион Спартака.
- Я видел тебя много раз в доме нашего господина.
- В самом деле, - сказал Попилий, вглядываясь в обоих гладиаторов. В наступившей уже темноте он мог разглядеть лишь их гигантские фигуры, но не мог различить их черты, - в самом деле, мне кажется...
- Мы два германца, специально назначенных на службу к благородной матроне Лелии Домиции, супруге Меция, носилки которой мы всегда сопровождаем.
Спартак за четыре года жизни в Капуе привлек в Союз угнетенных несколько гладиаторов, принадлежавших к патрицианским семьям города, и поэтому очень хорошо знал двух гладиаторов - германцев гигантского роста, которые были собственностью префекта Меция Либеона. Пользуясь темнотой, он ухватился за эту хитрость, она открывала ему путь к спасению.
- Верно! - сказал центурион. - Ты говоришь правду!.. Теперь я вас узнаю...
- Даже.., представь себе.., я вспоминаю, что тебя встречал, - заметил Спартак с невинным видом, - в полночь у входа в дом трибуна Тита Сервилиана, куда мы двое провожали Домицию на носилках. Да, эти таинственные ночные поездки нашей госпожи так часты, что...
- Верно! - сказал центурион. - Ты говоришь правду!.. Теперь я вас узнаю...
- Даже.., представь себе.., я вспоминаю, что тебя встречал, - заметил Спартак с невинным видом, - в полночь у входа в дом трибуна Тита Сервилиана, куда мы двое провожали Домицию на носилках. Да, эти таинственные ночные поездки нашей госпожи так часты, что...
- Молчи ты, ради твоих варварских богов, грязный варвар! - воскликнул Попилий, которому пришлось далеко не по вкусу то, что в присутствии легионеров говорили в таком духе о далеко не безупречном поведении жены префекта.
И спустя мгновение, в течение которого оба гладиатора не могли удержаться от вздоха удовлетворения, центурион спросил Спартака:
- А откуда вы идете теперь?
Спартак на миг растерялся, но потом естественным тоном ответил:
- Из Куманской виллы нашего господина, куда мы провожали транспорт драгоценной утвари.
Помолчав минуту, центурион спросил гладиаторов:
- А вы ничего не знаете об этом восстании, задуманном в школе Лентула Батиата?
- А откуда нам знать об этом? - ответил Спартак тоном простодушного человека, которому неприятно говорить о непонятных для него вещах. - Если бы задорные и буйные ученики Лентула решились "а какое-либо сумасбродство, то они, конечно, не пришли бы говорить об этом с нами; ведь они завидуют нашему счастью. Нам очень хорошо у нашего превосходного господина.
Это было правдоподобно, и слова Спартака были настолько естественны, что они убедили центуриона.
Однако он счел нужным сказать:
- Хотя я не верю в восстание гладиаторов, но мой долг принять все зависящие от меня меры предосторожности. Поэтому я вам приказываю сдать мечи... Все-таки вы, гладиаторы, подлые люди, способны на все... Подайте сюда ваши мечи!..
При этом приказе вспыльчивый и неосторожный Эномай едва не сделал напрасными все усилия Спартака и не разрушил все безвозвратно.
Рука германца яростно схватилась за обнаженный уже меч, когда Спартак, взявши его меч за лезвие правой рукой и в то же время левой рукой извлекая из ножен свой собственный - почтительно подал оба меча центуриону; при этом он, чтобы помешать Эномаю разразиться какой-либо вспышкой, поспешил сказать:
- Ты нехорошо делаешь, Попилий, сомневаясь в нас, и едва ли за твое недоверие префект, наш господин, будет тебе благодарен. Во всяком случае, вот тебе наши мечи и позволь нам вернуться в дом Меция.
- В том, что я сделал, презренный гладиатор, я отдам отчет твоему господину, а теперь убирайтесь оба отсюда!
Спартак сжал правую руку дрожавшего от ярости Эномая и, поклонившись центуриону, вошел в город вместе с германцем.
По мере того как оба гладиатора продвигались по Албанской улице, где царило необычайное движение, они все более убеждались, что план их провалился, что несмотря на все усилия, они слишком поздно попадут в школу гладиаторов.
Едва отойдя от ворот на выстрел из лука, они бегом помчались к школе Лентула Батиата.
Это заведение находилось в одном из наиболее отдаленных кварталов города, у самой городской стены.
Оно состояло из многочисленных строений, мало отличавшихся друг от друга внешним видом. Все эти группы строений, имея одинаковое назначение, были одинаково разделены на четыре части обширными внутренними дворами, в центре которых гладиаторы упражнялись, когда не было дождя; в дождливую погоду они занимались гимнастикой и фехтованием в специально для этого приспособленных залах.
В четырех частях каждого строения в длиннейшие коридоры выходил бесконечный ряд маленьких комнат, каждая из которых едва могла вмещать одного человека, и внутри этих клетушек на ложах из сухих листьев или соломы спали гладиаторы.
В каждом строении кроме зал для фехтования имелась небольшая зала, отведенная под склад гладиаторского оружия. В этих залах, запиравшихся железными решетками и прочными массивными дверями из дуба, хранились мечи, щиты, ножи и трезубцы, - словом, всякое оружие, которым ланиста должен был снабжать своих гладиаторов, когда они шли в амфитеатры.
Восемнадцать или двадцать домов школы соединялись друг с другом узкими дорожками и тропинками, которые когда-то составляли часть города, но после попытки к восстанию, происшедшей за двадцать восемь лет до описываемого нами времени, по инициативе одного римского всадника, Веция или Минуция, всю территорию школы обнесли стеною. Стена была высотой в одних местах в двадцать восемь, а в других в тридцать футов, и, таким образом, школа представляла собой крепость внутри большого города.
В этот вечер, 20 февраля, почти все гладиаторы остались - вещь странная и необычная - в помещениях школы: одни в фехтовальных залах упражнялись в нападении и защите деревянными мечами, единственным и безвредным оружием, пользование которым им было дозволено: другие во дворах занимались гимнастическими упражнениями, некоторые, распевая варварские загадочные песни, слов которых их сторожа не понимали, группами прогуливались по тропинкам, соединявшим разные строения школы; иные, наконец, толпились в коридорах или же располагались спать в своих клетушках.
Сколько эти несчастные ни старались казаться рассеянными и равнодушными, всякому, кто внимательно следил бы за их движениями и лицами, легко было понять, что все они находятся в тревожном ожидании какого-то серьезного и чрезвычайного события.
- Разве сегодня гладиаторы не выйдут на прогулку? - спросил один сторож.
- А кто же их знает? Почему это сегодня они собираются провести вечер внутри школы?
- Это будет очень скучный вечер для их отвратительных любовниц, которые напрасно будут их ждать в соседних кабаках и трактирах.
- Клянусь могуществом Корнелия Суллы, это в самом деле странно!
- Настолько странно, что - сказать тебе по секрету - я этим несколько озабочен.
- Ты боишься какого-нибудь восстания?
- Как сказать.., я не верю в его возможность... Но какая-нибудь смута... Кто знает?.. Ропот... И, сказать тебе по правде, я не только боюсь этого, но и жду.
- Ах, клянусь фуриями ада, у меня руки зудят! И если... Но здесь легионер остановился и сделал знак своему товарищу замолчать, так как за спиной последнего появился директор и владелец школы Лентул Батиат.
При приближении Лентула оба легионера почтительно поклонились ему.
- Не знает ли кто-нибудь из вас, - спросил Лентул, - по какой причине гладиаторы почти все остались внутри школы а этот час, когда обычно школа пустует?
- Не знаю... - пробормотал один из легионеров.
- Мы сами не менее тебя удивлены, - ответил с большей откровенностью другой.
- Что же, однако, происходит? - спросил, нахмурив брови, Батиат. - Не затевается ли что-нибудь?
Ответа не последовало, но ответ торговцу гладиаторами принес вольноотпущенник префекта, который явился к Лентулу от своего господина предупредить об опасности, угрожавшей не только школе, но городу и республике. Префект советовал Лентулу тщательно охранять и защищать от всякого нападения склады оружия, закрыть все ворота школы и обещал прислать не позже чем через полчаса трибуна Тита Сервилиана с двумя когортами и с значительным отрядом городской милиции.
При этом известии, Лентул Батиат сперва онемел от изумления; он не двигался, ничего не говорил, словно впал в беспамятство; кто знает, как долго бы оставался он в этом состоянии, если бы окружающие не привели его в себя, требуя принять энергичные меры против грозящей опасности.
Придя в себя, Лентул приказал немедленно вооружиться двумстам пятидесяти легионерам и двумстам пятидесяти рабам, приставленным к обслуживанию школ. Они должны были это сделать незаметно для гладиаторов. Затем все поспешили к Фортунатским воротам, служившим для сообщения школы с той частью города, где находился храм Фортуны Кампанской. Здесь Лентул отдал дальнейшие распоряжения.
Между тем как напуганный Лентул принимал эти меры предосторожности, прибыл Тит Сервилиан, молодой человек двадцати восьми, лет, крепкого телосложения, относившийся с презрением к опасности, но чересчур самонадеянный и опрометчивый; во главе одной из двух когорт, находившихся в его распоряжении для удовлетворения всех нужд префекта, он подошел к школе.
- Ах! - сказал Лентул с глубоким вздохом удовлетворения. - Да, защитит тебя Юпитер и да поможет тебе Марс!.. Добро пожаловать!
- Расскажи, расскажи мне, что там делалось до сих пор!.. Где бунтовщики?
- До настоящего момента не было никакого движения, никакого признака мятежа.
- Что ты пока сделал? Какие распоряжения дал?
Лентул вкратце сообщил трибуну данные им распоряжения и целиком положился на его мудрость, заявив, что он готов слепо повиноваться его приказам.
Тит Сервилиан, немного подумав над тем, что нужно делать, усилил каждый из отрядов, посланных раньше Лентулом для охраны оружия и ворот, двадцатью своими легионерами. Он приказал закрыть все ворота кроме Фортунатских, где остался сам с главными силами, доходившими до двухсот шестидесяти легионеров.