Все время погода благоприятствовала им: на море стояли тихие дни, душные ночи, на горизонте не видно было ни облачка, кормчим нечего было опасаться, что налетит буря и забросит их куда-нибудь в Ираклион или Синоп. Впрочем, эта тишина весьма затруднила их путь — приходилось продвигаться вперед на веслах, вой гребли и день и ночь, в кровь изранили руки.
Время от времени они догоняли или встречали в море различные суда. Это были греческие хеландий, корабли херсонитов, остроносые кубары[94] из Абхазии, Армении, Пафлагонии, Халдеи. Одни из них плыли, как и они, в Константинополь, Другие возвращались из столицы Византии.
А неподалеку от Босфора они встретили не совсем обычные суда. Это были греческие корабли, которые могли идти под ветрилами и на веслах, очень большие — на восемьдесят гребцов каждое, обшитые высокими бортами по бокам, с закованными в броню воями. Корабли эти — а было их больше десяти — прошли утром поблизости от русских лодий и медленно исчезли в морском просторе. Но к вечеру они появились снова, уже сзади, и так шли полукругом, словно окружая русские лодии, весь день, ночь, следующий день.
— Это военные корабли ромеев: вон те, большие — дромоны, поменьше — скедии, — сказали бывалые вой. — Но зачем они появились здесь и словно гонятся за нами?
На этот вопрос никто ответить не мог. Только вой на лодиях гребли все сильнее и сильнее, часто сменялись.
И вот далеко на небосклоне показалась земля. Сначала никто не поверил. Некоторые даже лезли на мачты, стараясь разглядеть, что это за синяя полоска выступила далеко впереди в слепящем солнечном блеске. Но сомнения не было — там, на западе, поднималась из моря и все больше росла, стеною возникала земля.
Это был Босфор, цель их многодневных скитаний, — глубокое, наполненное водою ущелье между Русским и Мраморным морями, ровный, уже теперь безопасный путь к Константинополю.
Греческие дромоны и скедии, преследовавшие их в последние дни, остались далеко в море. Но на смену им появились новые корабли ромеев. И сколько ни плыли лодии меж двумя высокими берегами Босфора, повсюду в заливах под скалами стояли другие кубары и скедии. Похоже было, что они готовы в любую минуту поднять якоря и наброситься на лодии русов. Но те продолжали тихо, спокойно продвигаться между берегами.
— Стерегут ромеи Босфор, — говорили на лодиях, — боятся за Константинополь. И видать, больше всего на свете боятся русского духа.
— Оборони Бог, — отзывался на лодии другой голос, — встретиться с ними малым числом. Да еще далеко в море…
— А что? Нападают?
— Еще как! У гречина совести нет: на торге готов с тебя шкуру содрать, а в море один на один встретит — отнимет все добро и душу. Сколько тут на дне лежит наших лодий, а сколько людей похоронено без могилы и тризны!
Княгиня Ольга слушала эти разговоры и представляла себе, как когда-то муж ее, князь Игорь, плыл с дружиной своей на лодиях по Босфору, поспешая в Константинополь. Нелегко было это сделать, не только лодии — чайке трудно пролететь между этими двумя мрачными, скалистыми берегами, а на каждом шагу тогда можно было ожидать сопротивления, измены…
Теперь лодии княгини Ольги миновали последние узкие ворота Босфора, плыли после этого еще одну ночь, а на рассвете следующего дня их глазам открылась такая величественная, прекрасная, неповторимая картина, что люди не могли усидеть на своих лавках — встали, а гребцы выпустили из рук весла.
Перед ними, куда только хватал глаз, лежало бесконечное, теплое, нежно-голубое, почти зеленое Мраморное море, над которым там и сям, отражаясь в воде, рождались, плыли и исчезали белые облака, плескались похожие на лебедей с крутыми, длинными шеями волны, а над ними летали с криками, носились, как сверкающие молнии, белокрылые чайки.
Направо же, на краю неба, но, казалось, совсем близко, высился, круто обрываясь над морем, огромный полуостров; четко видны были зеленые леса, серые стены. Дальше в глубину на многочисленных горах — золотые купола дворцов, церквей и среди них несколько куполов чуда тогдашнего мира — собора святой Софии.
— Константинополь! Царев город! Царьгород! Чудо из чудес! Красота несравненная! — слышались женские да и мужские голоса на лодиях.
Только бывалые, израненные в битвах вой-гребцы, опустив весла, стояли молча и невеселыми взглядами окидывали Царьград. Им не впервые приходилось бывать здесь, они хорошо знали Константинополь, а у некоторых из них заныли кости и заболели рубцы на теле, — это были те, кто ходил сюда с князем Игорем, кто стоял и дрался под этими высокими серыми стенами.
Молчала и княгиня Ольга. В этот поистине прекрасный и неповторимый час она думала о судьбе родной земли, о заботах, которые привели ее сюда, в далекое Мраморное море. Княгиня видела Константинополь и вспоминала далекий Киев, вдыхала солоновато-горькие запахи моря и вспоминала, как в эту пору у Днепра, на Полянской земле, сладко пахнут спелые хлеба.
Лодии еще недолго плыли морем и вскоре достигли Суда. Тогда от берега смело и дерзко отчалило и пошло рядом с русскими лодиями множество греческих хеландий.
— Встречают? — удивился кто-то.
— Не встречают, а осматривают, — отвечали ему бывалый вой.
Это, однако, никого не обеспокоило. Осматривают — ну и пусть осматривают, ничего они на русских лодиях не увидят. Все устремили взгляды на Золотой Рог, берег с правой стороны и, главное, на полуостров, выдававшийся слева далеко в море.
На этом полуострове, за серыми стенами и четырехугольными высокими башнями с переходами и мостками, которые, казалось, вырастали прямо из скалистого, каменного берега, на семи зеленых холмах раскинулся огромный город Византией, как называли в старину тогдашний Новый Рим Восточной империи — Константинополь. С левой стороны, на оконечности полуострова, над самым морем виднелись между стройных кипарисов дворцы императоров ромеев, церкви и соборы с позолоченными куполами и крестами. Надо всем этим высилась, словно висела в голубом небе, святая София. И повсюду были стены да стены, которые, по утверждению греков, помогали строить боги Аполлон и Посейдон. Но можно ли верить сказкам? На самом деле нечеловеческим трудом рабов своих построили их императоры Нового Рима — Константин Великий, Феодосии I и II, Ираклий, Феофил и их преемники.
И сейчас новые императоры были там, за этими стенами. Подальше от их дворцов город выглядел иначе. Словно по ступеням, поднимаясь все выше и выше, громоздились постройки и церкви; серые, мрачные, унылые, они тянулись до самого горизонта, сливаясь с тучами.
Увидели гости и Суд, который в красноватом свете угасающего дня действительно напоминал золотой рог. Широкая горловина его выходила к морю, узкий конец терялся где-то среди равнин и лесов; и русские лодии долго плыли этим заливом, пока не очутились перед монастырем св. Мамонта, где обычно останавливались русские купцы и гости.
В этот вечерний час в Золотом Роге от бесчисленных кораблей со всего света, которые, бросив якоря, отдыхали на его спокойных волнах, не было видно воды. Тут были суда, проделавшие долгий и трудный путь по Русскому морю, — на них ехали купцы из государства Шахарменов, из Ширвана, Ховерезма, Багдада, Кашгара и даже из китайского Чанваня. Рядом покачивались корабли, прибывшие с Пелопоннеса, из Аравии, Египта и других южных земель. А были еще корабли, прибывшие через Средиземное море с конца света — с западного океана, с раскинутых на нем островов.
На кораблях слышались различные голоса и различные языки заморских гостей, уже тут, на воде, они обменивались, что-то покупали и продавали, торговались.
До захода солнца с лодий выбросили якоря, и княгиня, купцы русские и послы увидели берег за Золотым Рогом — Перу, напоминавшее Киевское предградье. Там местами высились церкви и башни; одна из них, башня Христа, стояла над самым морем, против оконечности полуострова, — там виднелись убогие хижины, землянки, пещеры в скалах, помосты, на которых строились корабли. А там далеко, в последних лучах теплого солнца, нежно голубели горы.
Когда лодии остановились, к ним сразу же приблизилось несколько челнов; с них сошли русские купцы, прибывшие из Киева раньше княгини и уже две недели стоявшие тут, на Суде.
Купцы были очень рады, что здесь, на чужбине, увидели людей с родной стороны. И еще больше обрадовались, узнав, что с этими лодиями приехала и княгиня Ольга. Они тотчас же подплыли к ней, низко поклонились, приветствовали ее. Тут же посыпались жалобы и нарекания.
— Мать наша, княгиня, — плакались они, — погибаем! Защити нас, заступись!
Купцы стояли перед княгиней в лодии, качавшейся на слабой волне, и говорили:
— Закрыты, заперты для нас врата Царева града. Для других гостей — из Египта, Азии, для испанцев, франков — они открыты. А мы разве для них гости? Привезли вот в Царьград свое добро: меха, мед, воск — все как золото, хотели взять то, в чем у нас на Руси надобность, и получить хоть малый прирост. А они нас, только встали мы на Суде, повели к эпарху, назначили свою цену, а цена такая, что один убыток, — И хочешь не хочешь — продавай, ибо один только месяц имеешь право стоять на Суде. А если не распродал свой товар, тогда эпарх[95] с ним что хочет, то и сделает, и можешь ты в одних портах домой возвращаться.
— Закрыты, заперты для нас врата Царева града. Для других гостей — из Египта, Азии, для испанцев, франков — они открыты. А мы разве для них гости? Привезли вот в Царьград свое добро: меха, мед, воск — все как золото, хотели взять то, в чем у нас на Руси надобность, и получить хоть малый прирост. А они нас, только встали мы на Суде, повели к эпарху, назначили свою цену, а цена такая, что один убыток, — И хочешь не хочешь — продавай, ибо один только месяц имеешь право стоять на Суде. А если не распродал свой товар, тогда эпарх[95] с ним что хочет, то и сделает, и можешь ты в одних портах домой возвращаться.
— И опять же, — продолжали купцы, — коли уж и продадим свой товар за бесценок, так разве можем купить, что захотим? Нет, матушка княгиня, нам продают только то, что дозволит эпарх и что им самим не нужно: шелк — самый худший, бархат — прелый, и то каждому положено купить только на пятьдесят золотников. Вот вина, благовоний и мастики бери у них сколько хочешь. А мы, что же, приехали сюда вино пить, натирать мастикою рожи или бороды, прости нас, княгиня, умащать благовониями? Вот мы и доторговались. В лодиях наших лежат бархат, мастика и духи, ходим, сама видишь, под винными парами, а царевы мужи нас уже из Суда выгоняют, словно псов каких. С чем мы поедем на Русь?
И, уже не в силах удержаться, купцы из Руси говорили: — Про Царьград и империю говорят, будто тут собраны богатства со всего света. Что и говорить, богатств тут вдоволь. Египет, Аравия, Армения, Сирия с Месопотамией — все сюда везут. Только богатства эти собраны в одном Большом дворце, у императора и его патрикиев. А империю они жрут и нас уже сожрали. Спаси, матушка княгиня!
Княгиня Ольга смотрела на едва заметный под покровом ночи длинный полуостров над Судом, на краю которого изредка вспыхивал фар[96] и тускло сверкали окна дворцов и теремов. Выше же, на холмах, было темно и тихо. Темным было и лицо княгини.
7
Как только рассвело, к лодиям прибыли царевы мужи — в темных одеждах, с золотыми цепями на шее, с толмачами и писцами.
Поднявшись на лодии, они спрашивали, откуда приехали купцы, что привезли с собою, что желают продать и купить.
И они не только спрашивали, но и ходили по лодиям, поднимали покрывала, рассматривали товары, словно там могло быть что-либо недозволенное или краденое. Купцы сжимали кулаки, бросали сердитые взгляды на царевых мужей…
Позднее, когда лодии были осмотрены, мужи заявили, что русским купцам разрешается сойти на берег и поселиться в монастыре св. Мамонта под городской стеной. Но предупреди ли, что в город они могут ходить только с ними, не более пятидесяти человек в один раз, а в монастыре св. Мамонта могут жить и получать покори только месяц, после чего должны покинуть Суд. Снова все повторялось — купцам уже были знакомы греческие порядки.
Тогда взялись за дело толмачи и писцы. Вооружившись дощечками, покрытыми тонким слоем воска, писцы принялись опрашивать и записывать имена купцов. Что они там писали, кто их ведает; произносили они вместо Прастена — Фрастьон, вместо Степана — Стандер.
— Так, — смеялись купцы, — прочитают в Большом дворце, да и подумают, что мы не русские люди, а какие-то варяги… Да уж пишите как вздумается, только в варяги не записывайте. Русские мы люди, из Киева, слышите?
Царевы мужи переписали купцов, приехавших на торг, после этого спросили: — Все? Но купцы ответили:
— Нет, не все, ибо с нами, со своими послами вместе, приехала еще и великая княгиня русская Ольга.
Царевы мужи переглянулись:
— Княгиня Ольга?… Да ведь в Киеве князь Икмор?
— Был в Киеве великий князь Игорь, а не Икмор, но он помер, — ответили купцы. — А с нами приехала его жена и великая княгиня Ольга.
Царевы мужи растерялись. У них был приказ эпарха хорошенько присмотреться, кто приехал на этот раз на стольких лодиях из Руси. Они старательно осмотрели лодии и переписали всех мужей, но на женщин внимания не обращали — мало ли купцов приезжает в Константинополь с женами, сестрами или рабынями!
И только теперь увидели они суровую, уже пожилую женщину, сидевшую в одной из лодий, в темной одежде, с красным корзном на плечах. Царевы мужи поклонились ей, но не знали, как им быть.
Поэтому они решили за благо попрощаться с русскими купцами, пообещали, что скоро принесут им грамоты и пришлют других мужей, которые отведут их в монастырь св. Мамонта, а сами, поспешно покинув лодии, направились к воротам и исчезли за стенами города.
Однако ни утром, ни в течение всего долгого дня к лодиям, на которых приехала со своими купцами и послами княгиня Ольга, никто из царевых мужей не пришел, А без их разрешения сами они не имели права сойти на берег.
Наступил вечер. Княгиня Ольга сидела в своей лодии и смотрела на Константинополь. В городе было темно, только по мысу полуострова светились огни. Горели огни и на лодиях, стоявших в заливе. Вверху, в темном небе, сияли бесчисленные звезды, каких она не видала в Киеве.
И подумала княгиня Ольга: не ошиблась ли она, приехав в этот чужой город?
Но на следующее утро все как будто наладилось. Как только начало светать, на лодиях опять появились царевы мужи. Они даже просили прощения, что не смогли прийти накануне, потому что в городе, мол, не было эпарха. Зато теперь они разрешили всем высадиться на берег, сами отвели в монастырь св. Мамонта, где уже были даже приготовлены покои — по келье на четверых купцов, по келье на каждых двух женщин, а для княгини Ольги келья с опочивальней и сенями.
И еще царевы мужи уведомили, что русские купцы могут получить тут же, в монастыре, месячное,[97] а послы — слебное,[98] дали им две дощечки, на одной из которых были записаны имена купцов, на другой — имена послов, а вместе с ними и княгини Ольги.
Княгиня Ольга, услыхав об этом, вышла из кельи и гневно сказала царевым мужам:
— Не как посол прибыла я в Константинополь, а как княгиня Русской земли — с послами своими, купцами, свитой. И не к кому-нибудь приехала, а к императору для беседы.
— Наши послы в Киеве известили нас, — ответили мужи, — что, после того как князя Икмора убили немцы, на Киевском престоле сидит его сын Сфендослав.
Княгиня Ольга раздраженно махнула рукою:
— Я — жена князя Игоря, и не немцы его убили, а погиб он на своей земле. Владею я столом Киевским, имею сына не Сфендослава, а Свя-то-сла-ва и приехала от себя и от него говорить с императорами. Примут они меня?
— Императора Константина, — отвечали мужи, — нет ныне в Константинополе; когда вернется, не знаем. Как только приедет, скажем ему про княгиню. А пока просим купцов торговать, послов — ждать. Месячное купцам и слебное послам готово.
И еще добавили мужи:
— Если же княгиня Ольга желает посмотреть Константинополь, мы ей поможем и покажем все, что она захочет.
Стоя у двери и держась рукою за косяк, княгиня Ольга, бледная, утомленная то ли от дальней дороги, то ли по другим причинам, сказала царевым мужам:
— За то, что приняли меня, послов моих и купцов, императору ромеев спасибо. Спасибо и за то, что даете месячное купцам, — возьмут они его по надобности. Что же до слебного, то ни я, ни послы мои в нем потребы не имеют. Не нищие люди суть князья киевские, и если едут в Константинополь, то не на покорм к императору.
Произнеся это, княгиня добавила:
— А пока императора вашего, как вы говорите, нет, я и в самом деле посмотрю Константинополь. Не для того же ехала я сюда, чтобы торчать на Суде.
С тем и ушли царевы мужи, а русские купцы, послы и княгиня Ольга разошлись по своим кельям.
Но вскоре княгиня позвала к себе старейшего из купцов, Воротислава, и повела с ним разговор.
— Так что же, — обратилась к нему княгиня Ольга, — готовятся ли наши купцы идти на торг? И если пойдут, то нынче или завтра?
Высокий, седобородый, с гордой статью, Воротислав стоял перед княгиней и, сведя темные брови, отвечал:
— Не знаем, матушка княгиня, что и делать. Вчера, услышав про торг, и ныне, послушав, как царевы мужи разговаривают с тобою, не знаем, как торговать, что продавать.
— А вы им ничего не продавайте.
— Как, матушка княгиня? Куда же девать наши меха, мед, воск?
— Я покупаю у вас все ваше добро, — сказала княгиня. — И не по той цене, какую назначит эпарх, а по нашей, русской. Знайте — я не обижу вас. Тут, — она показала на келью, — мое государство, за все я заплачу золотниками. Слышишь, Воротислав, купцы мои пусть не идут на торг!
— Слышу, матушка княгиня, — вздохнул Воротислав. — Какие убытки! Убытки понесешь, княгиня!
Княгиня Ольга посмотрела в окно, на Суд, где, как лес, стояли лодии со всего света.
— Не ради золота приехали мы сюда, — закончила она, — а ради добра и покоя земли Русской… Делай, как сказала.