— Не с чего мне быть веселым! — раздраженно сказал Добрыня. — Дома сестре жить невмоготу, как довез ее сюда — не знаю, как обманул стражу — сам дрожу. А тут? Посмеялись надо мною и над сестрою да и ушли. А мне что с нею делать?
— Ты не обижайся на меня, — сердечно промолвил Тур. — Говорю ведь — не знал, что это твоя сестра, вот и сорвалось слово… Прости меня.
Добрыне стало жаль Тура. И в самом деле, что взять с гридня? Сегодня он пьет и гуляет, завтра, гляди, погибнет. Один раз живешь на свете, один раз помирать; подшучивай, гридень, над людьми, над самим собою смейся, — может, завтра ворон в поле будет каркать над твоей головой.
— Ладно, Тур! — тихо произнес он. — Не винись, и я тебя не виню. А вот что делать с Малушей — не знаю. Она у меня дите, Нигде еще не бывала, сама о себе не позаботится, а я куда ее поведу? В гридницу или к нам?
— Нет, — ответил Тур, — в гриднице и у нас ее не положишь: дознается сотенный, скажет тысяцкому, тысяцкий — воеводе, а тогда с нею хоть в прорубь… А ты, Добрыня, не знаешь ли кого-нибудь из кузнецов или ремесленников?
— Если бы знал…
— И я не знаю, — вздохнул Тур. — А что, — задумался он, — если бы мы положили ее в конюшне, на сене?
— Что ты говоришь, Тур? Туда же днем и ночью ходят все гридни, княжьи слуги.
— Правда, Добрыня, — согласился Тур. — Там сестру заметят и обидеть могут.
Оба замолчали. Добрыня безнадежно смотрел на город, на требище,[47] где загорелся, заплясал длинными огненными языками костер. Тур смотрел на небо, начинавшее темнеть, на голубей, белыми пятнышками висевших в нем.
— А что, — внезапно Тур опустил голову и засмеялся, — если мы положим Малушу у себя…
— У себя? — удивился Добрыня.
— Да нет же, — перебил его Тур, — в доме нельзя, положим ее наверху…
— Где?
— В голубятне. — Тур протянул руку и указал на большую голубятню, которая одним концом опиралась на крышу дома, а другим — на сук старого дуба. — Ведь там, в голубятне, есть закуток для корма. Зимой туда лазят княжьи стражи, а сейчас никто не полезет, никто Малушу не тронет.
Добрыня задумался. В словах Тура была правда. Тут, на Горе, все очень любили голубей. Сделанные из дерева, прикрытые навесами голубятни стояли на княжеских и боярских теремах. С незапамятных пор была такая голубятня и над их гридницкой, а возле нее — закуток, куда на зиму засыпали для голубей зерно.
Голубей на Горе никто не трогал, не ел, они считались Божьими птицами, размножались на воле, стаями летали над зеленой Горой.
— Правда, — согласился Добрыня, — в закутке ей будет хорошо, и сотенный ничего не скажет.
— А что ему говорить? Ведь это не гридница, а голубятня. Днем Малуша сможет погулять, спать будет на голубятне. Принесем ей и поесть и попить… Так ведь, Добрыня?
— Ладно! — согласился Добрыня. — Это ты хорошо придумал. Так и будет!
И Малуша в эту ночь спала в закутке рядом с голубятней. Вечером она поела вместе с братом в гридницкой. Ужин был очень вкусный — похлебка с рыбой, душистый хлеб. Рыжий гридень Тур дал ей несколько чудесных цареградских рожков, каких она сроду не видела. Когда же совсем стемнело, брат Добрыня подставил ей плечо, помог забраться в закуток у голубятни.
— Тут, Малка, и спи! Голуби — они чистые, смирные!
— А я не боюсь… С ними еще лучше.
Чего ей было бояться? В закутке было тихо, тепло; через раскрытое окошко виден был клочок неба и несколько звездочек; где-то близко за стеной ворковали и хлопали крыльями старые голуби, тихо пищали голубята. Она была довольна и счастлива, потому что за длинный день увидела столько, сколько не видела за всю свою жизнь, потому что очутилась в городе Киеве, почувствовала доброту гридней. Малуша скоро уснула.
Спали и гридни в доме под голубятней. Тут, в деревянном городе, повсюду, кроме княжеских теремов, было запрещено жечь ночью огонь: много раз случалось, что от малой искры вспыхивал и бушевал большой пожар. В городе все ложились спать, как только сумерки спускались на Гору, а если кто и делал что-нибудь, то в темноте, на ощупь. Стража на городских стенах всю ночь охраняла валы и одновременно следила, чтобы никто не жег огня. Просыпался город рано, до восхода солнца. В хижине под голубятней гридни спали крепко.
Не спал только один из них. Он долго лежал на деревянной лавке с открытыми глазами, потом поднялся, встал, осторожно вышел, стараясь не зацепить ничего, и сел на завалинке.
Рыжий, веселый Тур сейчас был грустен. Склонив голову на грудь, положив руки на колени, сидел он на завалинке, молчаливый, тихий, задумчивый.
Гридень думал о том, как он пришел на Гору еще при князе Игоре. Служил в его дружине, ходил с князем на древлян, сражался с обрами, черными клобуками, печенегами в поле, был изранен мечами. Один печенег рассек ему мечом лоб — на весь век помечен шрамом гридень Тур…
Это была бурная, веселая жизнь. Сегодня пей, гридень, гуляй, завтра, может, забелеют твои кости в диком поле. Так живут гридни, вои, вся княжеская дружина, так жил и гридень Тур.
И вот гридень Тур задумался. В ночной час вспомнил он далекое село над рекою Десною, возле города Остра, вспомнил отца с матерью, двух братьев и сестру…
Скорбь охватила Тура. Отец его был давнего, славного рода — кто в Остре не знает Туров! Но не было у отца ни славы, ни богатства. Обнищал, взял купу у боярина Кожемы, не смог выплатить и стал холопом княжьим, а однажды весной, когда рубили и сплавляли по воде лес, попал под колоду, утонул в Десне.
За ним ушли все — мать, сестра, оба брата. Все они умерли, когда после лютой зимы докатился до Остра мор. Только он, младший из Туров, выздоровел, оправился, выжил.
Так и попал он в Киев, в княжескую дружину. В селе под Остром, где всю землю захватил Кожема и другие бояре и воеводы, Тур, должно быть, пропал бы. В княжеской дружине его кормили, одевали, тут, на Горе, у него была крыша над головой, лавка, чтобы поспать. Пей, гридень, веселись, — может, не скоро еще стрела пронзит твою грудь, а меч рассечет череп!
«А если, — подумал Тур, — стрела не догонит и меч не возьмет, тогда что?»
И в самом деле, пока он еще молод и здоров, он нужен в княжеской дружине, а когда не станет у Тура сил, тогда что? Пожалованье, как водится. За верную службу могут дать гридню клок земли в диком поле. Пока гридень был молод — стерег князя в городе, стар стал — береги его поле.
«Нет, — продолжал думать Тур, — так жить нельзя, надо иначе!»
И еще задумался гридень Тур над тем, почему же именно в эту ночь пришли ему в голову такие мысли, почему ему не спится?
Тур встал с завалинки, отошел немного, увидел в ночной полутьме голубятню на крыше, представил себе, как спит там девушка Малуша.
Вот почему не спится Туру. Эта девушка с карими глазами сильно взволновала его. Она напомнила ему прошедшие годы, отца, мать, братьев, сестру. Она, пожалуй, даже похожа на его сестру Веселку… Так-так, она очень похожа на нее…
Но не только похожа. Когда Тур думал о том, что она лежит там, в голубятне, тихо дышит во сне, у него сильно билось сердце, Ему хотелось бы сесть возле нее, взять ее за руку, сказать ей сердечное, теплое, ласковое слово.
Нет, не знал гридень Тур, что сталось с ним. Откуда это нашло на него, почему ему захотелось теперь жить и любить?
3
Ключница Ярина не забыла того, что ей сказала княгиня, и часто думала: кого же ей взять себе на подмогу, кого доведется ввести в княжескую трапезную?
И хотя под началом у Ярины было много дворовых девушек, остановиться она не могла ни на ком: одна неповоротлива, другая дерзка, третья лицом некрасива, а таких князья не любили.
Ярина часто присматривалась к Пракседе. Она была лучше всех дворовых девушек. Переяславка, стройная, видная собой, с высоким лбом, большими темными глазами — красавица!
Но не все в Пракседе нравилось Ярине. У ключницы был зоркий глаз, и, хотя Пракседа прикидывалась тихой и кроткой, Ярина не раз замечала, что Пракседа часто ссорится с другими дворовыми. Видела ее Ярина и в гневе, когда в глазах ее пылала месть, губы были закушены до крови; она была зла, яростна, несдержанна. Очень красивая девушка переяславка Пракседа, но Ярина боялась ввести ее в княжескую трапезную.
Тем временем и сама Ярина почувствовала себя лучше, болезнь и слабость прошли, работала она хорошо. Княгиня молчала, и потому ключница решила подождать, поискать себе преемницу не только на Горе, но и на княжьих дворах — в Вышгороде или Белгороде. Ярина не раз говорила об этом княжьим тиунам, просила привезти нескольких дворовых девушек — ловких, расторопных, красивых.
Подошла уже осень, работы у ключницы было много, со всех княжеств и дворов везли на Гору всякое добро — жито, мед, воск, вяленую и соленую рыбу. Ярина ходила без устали, звенела своими ключами около житниц, медуш, бретяниц, хлевов, все думала, как бы чего не забыть приготовить к зиме.
Подошла уже осень, работы у ключницы было много, со всех княжеств и дворов везли на Гору всякое добро — жито, мед, воск, вяленую и соленую рыбу. Ярина ходила без устали, звенела своими ключами около житниц, медуш, бретяниц, хлевов, все думала, как бы чего не забыть приготовить к зиме.
Так вспомнила она и о голубятнях — надо было и для птиц запасти зерна, посмотреть, не повредил ли кто-нибудь стен.
К большой голубятне, построенной сразу за гридней, Ярина пришла на рассвете, когда еще все гридни спали: она не любила встречаться с ними — кроме брани да худого слова, от них ничего не услышишь. Поэтому Ярина тихо подошла к голубятне, поднялась по лесенке в закуток, открыла дверцу…
И вдруг она чуть не свалилась с лестницы, остолбенела, потом задрожала, потому что в сером утреннем свете увидела перед собою в каморке лицо, руки.
— Кто здесь? — прошептала Ярина, опасаясь, что это какая-то проделка гридней.
— Это я! — услышала она тонкий девичий голос.
— А ну, вылезай-ка! — сказала Ярина и стала спускаться по лесенке.
Следом за нею вылезла из закутка и спустилась на землю девушка, которой на вид было не больше пятнадцати-шестнадцати лет. На ней была одна только сорочка, подпоясанная веревкой, ноги босые, лицо немытое, волосы растрепаны.
Но было в девушке что-то такое, что сразу привлекло Ярину. Девушка была очень напугана, и Ярине стало жалко, что она ее так напугала. Понравилось Ярине и лицо девушки, ее большие карие глаза.
А еще, разумеется, ключницу заинтересовало, откуда взялась эта девочка здесь, где живут гридни.
— Подойди-ка поближе, девица, — сказала Ярина. Малуша подошла, но, как видно, перепугалась еще больше. Ярина заметила, что она дрожит всем телом.
— Ну чего ты боишься? — как можно ласковей продолжала ключница. — Я тебе ничего плохого не сделаю, иди-ка сюда.
Девушка приблизилась еще немного.
— Ты откуда? — спросила Ярина.
— Из Любеча, — ответила девушка испуганным, но звонким голоском.
— А как зовут тебя?
— Малка.
— Вижу, что малка. Ты чья?
— Добрынина.
— Зачем очутилась на Горе?
— Брат Добрыня привез.
В это время послышались шаги, и на тропинке показался Добрыня, несший седло. Увидев ключницу княгини Ярину, которую гридни, как и она их, недолюбливали, он хотел поздороваться и обойти ее. Но ключница была не одна, она с кем-то разговаривала. Ступив еще один шаг, Добрыня с трепетом душевным увидел, что разговаривает она с его сестрой Малушей. Он остановился как вкопанный — не хватало только, чтобы ключница узнала про его грех.
Но дело уладила сама Малуша. Увидев Добрыню, она опрометью бросилась к нему и спряталась за его спиной. Уверенная, что теперь ей уже ничто не угрожает, она поглядывала из-за спины брата на ключницу уже другими, лукавыми глазами.
— Послушай, гридень, — произнесла Ярина, — что это за девушка?
Добрыня положил седло на траву, вытер вспотевший лоб и сказал:
— Это моя сестра.
— Так почему же она тут? — Ключница указала на голубятню. Добрыня безнадежно махнул рукой и вытолкнул Малушу вперед.
— А что мне было делать? — указывая на девушку, спросил он. — Поехал я ныне в Любеч, сам оттуда, отец у меня там, мать, был дед Ант… да вот еще сестра Малуша… Приехал я, поглядел — деда Анта нет, помер от печенежской стрелы, все добро деда добрые дядья забрали, отец и мать голодные, нагие, и она вот, Малуша, пропадает. Ведь пропадет, пропадет, вижу, сестра. А я ее люблю. Ты не смотри, ключница, что она такая неухоженная, худая. Она хорошая сестра. Правда, Малуша? Ну, говори!
Малуша молчала, да и что она могла сказать?
— Вот я и привез ее сюда, — продолжал Добрыня. — Пускай, думаю, будет подле меня, на Горе. А потом уж, как привез, задумался: что же мне с нею делать? Работу найти, да где? Жить сестре надо, а угла нет. Вот и надумали с гриднями: пускай живет Малуша тут, на голубятне, вместе с птицами, а ест то, что остается в моей миске.
Ярина посмотрела на Малушу, которая стояла перед нею, опустив руки; теплая улыбка согрела лицо старой ключницы. Ей понравилось, что Добрыня так просто и откровенно рассказал ей про свою сестру, понравилась и сама девушка с большими карими глазами, пытливо смотревшая на нее.
И еще почувствовала Ярина, как болят у нее все кости, вспомнила разговор с княгиней Ольгой, подумала о том, что надо ей брать кого-то себе на подмогу, — очень скоро она и вовсе не сможет работать.
— А что, — задумчиво высказала она вслух свою мысль, — если бы я взяла твою Малушу ко двору? Там для нее работа найдется.
— Матушка ключница! — закричал Добрыня, забыв, что все гридни боятся Ярины и избегают ее. — Да если бы ты взяла ее ко двору, я бы век тебя благодарил, пока жив, до смерти!
— Не надо меня благодарить, — вздохнула Ярина. — Там, на дворе, девке тоже будет нелегко. Пока мала — не много работы будут с нее спрашивать, подрастет — много, ох много придется работать. А ты не боишься, Малуша, идти на княжий двор?
— Не боюсь, — тихо ответила девушка.
— Так приведи ее завтра пораньше ко мне, там возле терема есть каморка. Только обмой ее, чистую сорочку надень. Есть у тебя сорочка? — спросила она у Малуши.
— Есть сорочка! — радостно ответила Малуша, вспомнив про материнский узелок.
— Быть посему, — сказала ключница и пошла по тропинке обратно к терему.
4
Было еще далеко до рассвета, когда кто-то несколько раз толкнул Малушу в плечо. Не понимая, где она находится, кто ее будит, вздрагивая от холодного воздуха, продувавшего голубятню, она принялась обеими руками протирать глаза.
— Пойдем, Малка, скоро будет светать… — услышала она знакомый голос.
Только тогда Малуша поняла, что она на голубятне, вспомнила все, что с ней случилось, и особенно вчерашний день, когда они с братом говорили в саду о ключницей Яриной, и что Добрыня обещал ей утром привести сестру на княжий двор.
— Я сейчас… сейчас… — прошептала Малуша, вмиг вскочила на ноги, нашла в темноте узелок — материнский подарок, быстро надела чистую вышитую сорочку, обернулась плахтой, надела пояс, проверила, не выпали ли из ушей ее сережки с зелеными камушками, обулась в постолы и соскочила на землю, где уже ждал ее с нетерпением Добрыня.
— Ну, пойдем! — глухо сказал он.
Погода была неприветливая, пасмурная, серая. Из-за стен города, от Днепра, врывался пронизывающий тело резкий ветер, низко над Горой, касаясь крыш теремов, плыли тяжелые тучи, моросил дождь, с трав осыпалась холодная роса.
5
Добрыня был доволен. Чего могла ждать Малуша в Любече, в холодной, убогой землянке отца? А княжий двор богат, и дворовые люди — не кто-нибудь, им завидует весь город. Под началом ключницы Ярины Малуше будет хорошо, она подрастет, накопит добра, может, еще и полюбится кому-нибудь из гридней тут, на Горе!
«Нет, — думал он, — не по правде судят наши гридни, обзывая ключницу Ярину нехорошей, злой. Какая же она злая, если так тепло встретила Малушу, поговорила с нею, а теперь взяла ее к себе, на княжий двор?»
Поэтому Добрыня очень обрадовался, когда, возвращаясь из княжеского терема, куда он отвел Малушу, увидел около своего жилья какого-то гридня, а присмотревшись, узнал в нем Тура.
— Не спишь? — удивился Добрыня.
— Только что проснулся и вышел, — ответил Тур, хотя на самом деле он проснулся вместе с Добрыней, вышел тогда же наружу и стоял под стеной, слышал, как Добрыня разбудил Малушу и ушел с нею.
— А я вот Малушу отвел, — поспешил рассказать Добрыня.
— Куда?
— Она теперь на княжьем дворе будет работать, — похвастался он. — В княжьих теремах…
— В теремах? — искренне удивился Тур.
— А так… увидела ее тут ключница Ярина, поговорила, велела привести к себе.
— Так это не в теремах, а около Ярины, на кухне, — облегченно вздохнул и тихонько засмеялся Тур. — Что же, Добрыня, это хорошо.
Он помолчал немного и добавил:
— Видишь, Добрыня, недаром я говорил, что если жена под щитом въезжает на Гору, то ждут ее здесь великая честь и счастье…
— Ой, Тур, Тур, — ответил Добрыня, — где уж Нам до чести да счастья! Горе и беда рядом с нами ходят.
— Кто знает, — ответил на это Тур. — Ты ее к себе, гридень, не равняй, мы в теремах княжьих не бывали. Хорошо, если там посчастливится Малуше и если помогут ей добрые люди.
— Что ты говоришь, Тур! — запальчиво крикнул Добрыня. — Попасть в княжий терем — великое счастье!
— Темны терема княжьи, — совсем тихо ответил Тур, — и не ведаем мы, что там бывает… Помолимся Перуну, чтобы Малуша была счастлива.
— Чудной ты человек! — вырвалось тогда у Добрыни. — Малуша и в самом деле въехала на Гору под щитом, она уже попала в терем, дальше будет еще лучше.