— Я понял. Я смогу вас цитировать?
— Да, но без указания страны, где прошла наша встреча.
— Будьте спокойны, — заверил журналист. — Я знаю свое дело. Начинайте.
Марокканец убедился, что вокруг нет нескромных ушей — старый рефлекс разведчика, — которых могло быть в избытке в подобном месте. Кафе посещали люди из артистической среды, с ностальгией вспоминающие о временах, когда решетки лифтов позволяли рассматривать женские ножки.
— В Габоне очень рассчитывают на досрочные президентские выборы во Франции. Все эти слухи о пятилетнем сроке, уже надоевшие вам, там воспринимаются совсем по-другому. Кому, как не вам, знать африканцев с их извечным чувством колонизированных: когда что-то меняется во Франции, они боятся, что это отразится на их стране. Слава Аллаху, что еще есть нефть. С ней мы — короли. Можно показывать зубы, стращать перекрытием кранов. Посмотрели бы вы на своих избранников, когда они появляются во дворце! Президент хотя и мал ростом, но, клянусь вам, он кажется на голову выше их. Один из самых интересных клиентов — некий Октав Орсони. Знаете эту птицу?
— Да, — ответил Пенсон, — но я слушаю вас… Думаю, об этой птичке вам известно больше, чем мне.
— Пожалуй, птица эта довольно забавная. Если я вам скажу, что Макс Орсони, посол Франции в Габоне, приходится ему двоюродным братом, вы сразу догадаетесь, что все дела здесь киваются по-семейному. Октав Орсони уже почти полгода демонстрирует габонцам свою щедрость. Строит школы в джунглях, новый мост через Огоце. Министерству внутренних дел он подарил оргтехнику, вероятно, чтобы помочь нам лучше Фальсифицировать наши собственные выборы, — я говорю как коренной габонец… сказывается долгое пребывание в стране… Сначала я относился ко всему равнодушно, полагая, что это и ишь мелкие подарки для подкрепления дружбы. Но потом во дворце приняли решение, которое меня немало повеселило. Представьте себе, однажды утром таможенники либревильского порта задержали около тысячи игровых автоматов, прибывших из Лас-Вегаса через Майами. Таможенники, рассчитывавшие найти кокаин, были весьма озадачены. Дело это дошло до президента, который лично неоднократно выступал против азартных игр в своей стране. И тем не менее, к моему большому удивлению, он дал разрешение на ввоз этого хлама. Автоматы месяц пролежали на портовом складе. Потом во всех городах — не только в Либревиле как грибы стали расти игорные дома со световой рекламой. Одним словом, «однорукие бандиты» заполонили всю страну. Я узнал, что управление этими заведениями было доверено братьям Кароли, которые, да будет вам известно, связаны семейными узами с двоюродными братьями Орсони. Я плохо ориентируюсь в дебрях родословных, но, как мне кажется, они родственники по материнской линии. Едва только игорные аппараты обосновались в Габоне, как население узнало о скором открытии букмекерских контор для принятия взаимных пари на лошадей. Бедным габонцам, абсолютно не разбирающимся в лошадях, предстояло играть тьерсе на ипподромах Отейля и Лонгшампа! Это показалось мне странным, тем более что официально президент продолжал резко критиковать тех, кто тратил семейный бюджет на сомнительно-рискованные развлечения. Однажды вечером я прогуливался по улице змеек в Либревиле.
— Улица змеек?
— Улица проституток, если угодно. Когда вы идете по ней, они посвистывают вам, словно змейки. И не говорите, что ни разу не шлялись но ней, когда были настоящим «африканцем»…
— Что-то не припоминаю, — довольно сухо отреагировал Пенсон, мало расположенный к вольным шуткам.
— Не важно. Я остановился перед новым зданием, зеленая вывеска на его фасаде говорила о приеме ставок. Рабочие заканчивали укладывать вокруг него плиты из белого песчаника. Какой-то парень все беспокоился, что лошади будут скользить на них, А другой, смеясь, пытался объяснить ему, что лошади здесь бегать не будут. Примерно в то же время я узнал, что президент Камеруна только что разрешил открыть первое в стране казино. Я наконец сообразил — если запущены насосы для выкачки денег, значит, близится какая-то политическая кампания. Им нужны деньги, и как можно быстрее. В Камеруне тоже заправляли братья Кароли, а денежки текли на счет Орсони.
— Посла?
— Нет, месье Пенсон, его двоюродного братца.
Журналист перестал писать и поскреб подбородок.
— Орсони — «крестный отец», это бесспорно. Но не говорите мне, что он хочет стать президентом Французской республики!
Военный расхохотался.
— Ну конечно же, нет… Этот тип на кого-то работает.
— На кого?
— А это уж вам разгадывать, потому что я ничего не знаю. Орсони слишком хитер, чтобы выставлять себя напоказ. Бывая в президентском дворце Либревиля, он старательно избегает встреч с эмиссарами от различных течений. В его поведении есть нечто от де Голля, который заявлял: «Я стою выше всех партий». Могу заверить вас в одном: Орсони собрал уйму денег. Впрочем, без всякой видимой связи туда наведываются представители разных демократических объединений, партии Жильбера, Жосса, Дандьё, Фронсака… Словом, всех, помышляющих о власти…
Пенсон продолжал быстро писать. Его собеседник прервался, потом продолжил:
— Такая вот обстановка… Перехожу к тому, что мне кажется ценным для вас, я хочу сказать, что может быть использовано журналистом вашего ранга. Случилось это двенадцатого марта этого года в саду посольства Франции в Либревиле. Нашего президента пригласили на небольшое торжество в память о докторе Швейцере: только что вышел фильм, посвященный этому «белому колдуну». Я вместе со всеми присутствовал на сеансе в одном из салонов посольства. Затем посол решил поразмять ноги в компании президента и Октава Орсони, находившегося здесь проездом. Я следовал за ними в двух метрах позади, как того требуют правила приближенной охраны. Его превосходительство казался в прекрасном настроении, но его удовлетворение, похоже, не было связано с довольно карикатурным фильмом, где Швейцер изображался сродни святому, без малейшего намека на жестокость, которую он способен был проявлять по отношению к своим «ближним». Нет, Орсони приводило в хорошее состояние духа совсем другое. «Дело с пронырливым судьей прикрыто, — пробормотал он. — Теперь можно начинать операцию „Габир“». Вначале я не обратил внимания на эти слова. Я больше сосредотачивал его на вершинах деревьев и кустах сада: опасность чаще грозит сверху. «Свидетелей нет?» — спросил другой Орсони, Макс. Его кузен торжествующе отчеканил: «Ни од-но-го. И подозрений нечего бояться: мы создадим ему твердую репутацию извращенца. Полагаю, он не в обиде на нас за это». Наш президент не вмешивался в разговор, только заметил, что теперь все готово для «треугольника». Я подумал, что речь идет о новых предвыборных играх. Позже проанализировал… Люблю это занятие… Хорошее времяпрепровождение, как кроссворд: по вертикали, по горизонтали… И в частности, меня заинтриговало «горизонтальное» положение французского судьи. Я знал, что он прибыл в Габон из Бирмы. Так что слово «Габир» сразу навело меня на мысль о Габоне и Бирме, Вот вам уже две вершины «треугольника». Не хватает еще одной.
— Франция, — произнес Пенсон.
— Браво, месье журналист. Братья Орсони — это Франция, нет?
— Точно, — подтвердил репортер.
— Теперь ваш ход. Что касается моих документов…
— Можете на меня положиться. Меня нельзя назвать неблагодарным. У меня есть друзья в Министерстве внутренних дел. Я найду, что им сказать.
Они расстались после полуночи. Пенсону захотелось пройтись по главной площади Брюсселя, Город засыпал. Навстречу ему попалась парочка, со смехом вышедшая из кафе, но он едва ли заметил ее. Все его мысли поглотил вопрос: кто стоит за Орсони, а вернее, кто находится над ним?
21
Ориан не привыкла к алкоголю. Ее желудок не принимал больше бокала красного вина, да и то при условии хорошей закуски. Вот почему вечер, который она провела после беседы с Ладзано, черным пятном останется в ее воспоминаниях.
Начала она одна — с водки «У Бориса», добросовестно пропуская рюмку за рюмкой — пила залпом. Закуска была хиленькая: всего несколько тартинок с белужьей икрой. Добрела до винного бара, съела приличный сандвич с сыром и запила его бутылкой красного вина под удивленным взглядом хозяина. И тем не менее вышла она оттуда абсолютно прямая и пешком пересекла площадь Пантеон.
Придя домой, Ориан наполнила ванну горячей водой и долго сидела в ней. Рвотные позывы заглушила двумя таблетками «алка-зельцера». Расплакалась — просто так, без причины. Она была одна в этот вечер, как и всегда по вечерам. Мужчину, заставившего биться ее сердце, она с чувством выполненного долга засадила в камеру предварительного заключения. Выйдя из ванны, Ориан остановилась перед зеркалом, занимавшим часть стены, и придирчиво осмотрела себя. Она чувствовала себя еще красивой, молодой: совершенная грудь, упругая кожа, красивые ноги. Она осторожно вытерла полотенцем ноги и чуть было не потеряла равновесие. Какого черта она так напилась? Обхватив ладонями виски, Ориан попыталась унять боль в голове, затем накинула пеньюар и повалилась на диван в гостиной.
Оттуда она увидела подмигивающий огонек автоответчика. Два звонка. От первого она поморщилась: сосед-прилипала продолжал назначать даты ужина. Однажды вечером она проявила слабость и пошла знакомиться с его коллекцией экслибрисов. Коллекция была очень интересной, зато ее обладатель — смертельно скучен. Он без умолку болтал о своей бывшей жене, почитаемой им за образец, что было весьма нетактично, потому что в это время он раздевал Ориан глазами. Она поняла, что этому господину больше подходят домашние тапочки и устоявшиеся привычки, что вкусы его примитивны. Выглядел он неплохо, но был каким-то дряблым и не вызывал в Ориан никаких желаний. Она стерла его послание и прослушала второе: «Если вы меня узнали, позвоните завтра. Я буду в Париже».
И это все.
Да, конечно, она узнала его, знаменитого репортера из «Монд». От этого человека исходила мощная энергия, вызывающая живейшую симпатию Ориан.
Ориан машинально включила телевизор. На кабельном канале только начался ночной выпуск новостей. Она очень удивилась, увидев на экране лицо депутата от оппозиции Жилля Бризара. Короткий, удачно отснятый любительский фильм показывал его в сомнительной компании на улице Рнволя, затем на Вандомской площади, затем у витрины ювелирного магазина с молоденькой брюнеткой, представленной телезрителям как сенсация. «Это милое создание по имени Шан, — пояснил ведущий, — не кто мной, как старшая дочь Санг Пу Но, одного из самых жестоких главарей бирманской хунты».
Ориан сразу схватила телефон и, не заботясь о позднем времени, набрала номер Ле Балька. Молодой полицейский в этот час увлеченно наблюдал за матчем по регби по каналу «Евроспорт». Узнав голос Ориан, он сразу переключился на информационный канал и застал конец передачи. На экране четко были зафиксированы лица Жилля Бризара и его спутницы. А на ночном заседании, где депутаты рассматривали проект Европейского союза в области воздушного сообщения, министр промышленности Дандьё, посмотрев кадры с участием неистового парламентария, вознамерившегося преподать правительству урок экономической морали, язвительно заявил:
— Месье Бризар, возможно, поведает нам завтра здесь, на этом месте, о своей другой жизни, которую он ставит превыше всего. Я согласен, что каждый имеет право на личную свободу. Но когда республиканский избранник смеет утверждать, что Республике грозит альянс с режимом, который, по его не совсем достоверным сведениям, отличается скандальной авторитарностью — а тут мы видим, как этот самый персонаж предлагает дорогие украшения подданной этого самого режима, — то, дорогие коллеги, нужно допустить, что настроение души очень переменчиво и что разум иногда отступает под натиском чувств.
Слова министра были встречены смехом.
— Этот Дандьё хорош, — заметил Ле Бальк.
— На черта он мне, — отозвалась Ориан. — Вы видели девушку, ту бирманку?
— Хотя кадр не очень резкий, но я не только видел ее, я ее узнал. Можете радоваться. Это ваша клиентка с улицы Помп.
— Ну спасибо! — воскликнула Ориан. — Будь вы рядом, я бы вас поцеловала.
Она выключила весь свет в квартире, оставив только ночник у изголовья кровати, и с чувством облегчения залезла под одеяло. В данную минуту она была не способна проанализировать последствия вечерних событий. Она лишь сказала себе, что Ладзано, такой, каким она его знала, не мог быть любовником бирманки. При этой мысли она улыбнулась и сразу забылась тяжелым алкогольным сном.
22
Когда Ладзано доставили в камеру предварительного заключения тюрьмы «Санте», он еще не в полной мере осознал, что с ним произошло. Полицейский заставил его вывернуть карманы, сгреб в мешочек деньги, банковскую карточку и даже мобильник. Следователь предупредила его, что цель содержания в камере предварительного заключения — воспрепятствовать контакту с кем-либо, а также предохранить обвиняемого от возможной опасности извне.
Ладзано сотню раз видел в кино такие сцены: главарей сажали за решетку, лишали их всего, даже шнурков, чтобы им не вздумалось удушить охранника, а то и повеситься. За последние месяцы хозяин «Массилии» из простого любопытства знакомился в прессе с обвиняющими свидетельствами против особо важных лиц, без суда и следствия отправленных в тюрьму следователем Казанов и ее коллегами из «Финансовой галереи». И хотя он не питал симпатии к Лойк Флош-Прижану, Пьеру Боттону, Бернару Тапи или Морису Бидерману — крупным рыбам, выловленным следователями, — он мог лишь сочувствовать уготованной им участи. Несмотря на знаки почтения к их социальному статусу, эти люди были раздавлены пребыванием в тюрьме, угнетены всем слышанным и виденным там, даже если деньги или влиятельные друзья помогли им избежать существования в грязной, мерзкой скученности среди воров, насильников и шантажистов. И тем не менее они узнали, что такое нашествие тараканов, тюремные запахи, несъедобная пища. Их пугали вопли заклюменных посреди ночи, содомия, драки, попытки самоуоийства — все то, что было частью повседневной жизни французских тюрем.
Уже два дня и две ночи томился Ладзано в восьмиметровой камере с железной кроватью, парашей в углу и крохотным столиком, за которым он ел, если можно назвать едой густую похлебку, пахнущую собачьим кормом и еще чем-то непривлекательным. Первый вечер он провел в камере на четверых. Соседи косо посматривали на него. Им было совершенно очевидно, что он человек из другого мира. Ладзано не сомкнул глаз, боясь, что, как только потушат свет, они бросятся на него. Узнав, в какие условия его поместили, следователь Казанов потребовала немедленно перевести его в одиночную камеру, что и было сделано с наступлением утра.
Ладзано не спал эту ночь. Он мысленно перенесся на Средиземное море, чтобы проплыть по любимому маршруту вдоль марсельских бухточек или проделать путь до Корфу. Однако подобное бегство успокоило его лишь ненадолго, так как мысли перебивались шумом, доносившимся снаружи. Сначала проходившая по улице кучка загулявших забавлялась тем, что громко желала заключенным подольше не выходить на белый свет, в окна тюрьмы даже полетели булыжники. А потом последовало что-то вроде бунта, когда заключенные, сгрудившись у решеток, осыпали бранью сволочей, не дававших им спать. Позже, когда спокойствие установилось, в камере, соседней с камерой Ладзано, началась суматоха. Два здоровяка зажали в угол «целочника» — так называли насильников — и по очереди насиловали его. Бедняга визжал как поросенок, которого тащат закалывать.
Охранники регулярно открывали окошечко в двери его камеры, неожиданно включали яркий свет и так же неожиданно выключали. Под утро по коридору промчались два санитара с носилками, неся одного заключенного, проглотившего бритвенное лезвие и вилку. У него вот-вот должно было начаться внутреннее кровотечение, и нельзя было терять ни минуты. Послышалась сирена «скорой». Ладзано спрашивал себя, наступит ли когда-нибудь день.
Оказавшись в одиночной камере, он смог спокойнее размышлять над тем, что с ним произошло. Впервые в жизни его лишили самого дорогого — свободы, свободы двигаться, идти, куда захочется, и все это безосновательно, лишь на основе подозрений истеричной и ограниченной женщины-следователя. Вытянувшись на кровати, он попытался закрыть глаза. Он увидел себя молодым человеком, мчащимся по гаревой дорожке мотодрома Кастеле со скоростью больше двухсот километров в час. Потом лицо его омрачилось, так как на краткий миг, словно при пробуждении, он увидел своего отца. Неужели несправедливость будет вечно преследовать фамилию Ладзано? Подумать только, убийцы отца, бывшего для него в детстве божеством, все еще разгуливают на свободе! Думая об убийцах, он знал, о ком идет речь. Конечно, Ладзано-старший сам всадил себе в сердце острый нож. Но Эдди знал, что жест этот был осуществлен под давлением безжалостных хищников. И хищники эти были ему хорошо знакомы. Один-то уж точно. Тот, который сейчас наслаждается жизнью. Довольно обаятельный тип… Но Ладзано поклялся, что однажды тот окажется за решеткой, может быть, даже в этой самой камере тюрьмы «Санте» с мерзким запахом и влажными стенами. Однако пока преступник дышал свежим воздухом, тогда как Ладзано гнил в застенке.
Чтобы немного успокоиться, он приоткрыл окно и стал делать гимнастику. Начал с приседаний, перешел к упражнениям для брюшного пресса. Ладзано было под пятьдесят, но физически он был развит не хуже молодого человека. Упражнения давались ему без особых усилий, сердце билось равномерно, мускулы были крепки и послушны. Он начал потеть. Обрывки мыслей беспорядочно теснились в голове. Как выйти отсюда? Когда он сможет поговорить со своим адвокатом, как того требовал? (Ему обещали встречу с ним во второй половине дня.) Кто занимается «Массилией»? Просочились ли в прессу слухи о его аресте? По некоторым личным причинам ему не хотелось вмешивать в это дело Орсони, Он сумел завоевать доверие этого симпатичного брюзги.