Ориан улыбнулась. Они пошли к зданию «Финансовой галереи». Было прохладно. Ориан пожалела, что не оделась потеплее. «Будешь знать, как строить из себя кокетку», — пожурила она себя.
— Ну, рассказывайте об этой таинственной бирманке.
— О ней — ничего. Но гости ее довольно интересны, можете мне поверить. Господа годятся ей в отцы, а то и в дедушки. Первым я безошибочно узнал Октава Орсони.
— Воротилу французской нефтяной компании?
— Его лично, с прической пацана и видом бывалого солдата. Довольно отвратный тип, пройдоха.
— Да, — согласилась Ориан, — но он ас своего дела. А знаете ли, Гаэль, может быть, я скажу ужасную вещь, но не будь подобных типов, Франция могла бы везде проигрывать: я говорю не о футболе, но о мировых рынках. Сам Орсони торгует нефтью, но, имея связи, он выступает в роли посредника в сделках во всех областях промышленности — аэробусы, новые технологии, оружие и черт знает что еще…
— Вы им восхищаетесь? — широко раскрыл глаза Ле Бальк.
— Нет. Но я реалист. Такие типы завоевывают мировые рынки и косвенно обеспечивают десятки тысяч рабочих мест. Тут я могу снять перед ними шляпу. Совсем другое дело знать: коррупционеры они или преступники.
— Я предпочитаю последнее, — облегченно вздохнул полицейский.
— Ну а другой клиент? — спросила Ориан.
— Того же рода! В первый раз я увидел его в вашем кабинете.
Ориан вдернула брови.
— Генеральный директор, которого я посадила в тюрьму?
— Горячо… Попробуйте угадать!
— Нет, мне сейчас не до разгадок. Через пятнадцать минут у меня встреча с Эдди Ладзано.
— Тип из «Масеилии»?
— Верно, вижу вы иногда почитываете «Гала».
— Нет, но это кумир моего отца — бывший чемпион по мотогонкам, шикарный парень, точно говорю. Не знаю, в чем он провинился, но никто еще не побил его рекорда в скорости на мотоциклах класса 300 см3 в Кастеле.
Ориан тронуло восхищение полицейского Ладзано.
— Ну что же, давай вторую фамилию? — не отставала она.
— Шарль Бютен, мадам следователь.
Ле Бальк произнес слова «мадам следователь» с большой нежностью, словно, увидел в лице Ориан какую-то уязвимость, детскую беззащитность, узрел за панцирем судебного следователя нечто хрупкое, что она постоянно старалась спрятать.
«Если бы я знала это раньше, — подумала она, — я бы вытянула из него, что он делает на улице Помп. Он должен явиться ко мне на следующей неделе по вопросу бухгалтерии своих цементных заводов. Вот тогда-то я и выпытаю у него, что он делает вечерами у красавицы бирманки».
До прихода Ладзано в кабинет просунул голову Гайяр.
— Я только хотел вам сказать: все сходится, напечатано в «Журналь оффисьель». Советник Маршан посетит нас в начале месяца. Посмотрим вместе, на какое досье можно его нацелить… Предстоит работенка…
Он исчез. У Ориан появилось предчувствие, что в «Галерее» готова перевернуться страница, которая может оказаться не из лучших. Впрочем, это не очень беспокоило ее, для Ориан было главным другое — она хотела, чтобы ее по достоинству ценили. Она бы сделала все для того, чтобы сохранить свое место в сердце Гайяра. Когда помощница объявила о приходе Эдди Ладзано, Ориан скрыла свою тревогу за непроницаемой строгой маской педантичного судебного следователя.
Ладзано пришел без адвоката.
— Зачем мне адвокат? — начал он, глядя ей прямо в глаза. — Я не какой-нибудь злоумышленник. Случилось простое недоразумение, сказал я себе, поговорю со следователем как мужчина с мужчиной и… — Он улыбнулся. — Простите, это выражение такое, вы, конечно, понимаете…
При разговоре он слегка присюсюкивал, и это играло в его пользу. Он не был похож ни на плейбоя, ни на одного из тех богатых владельцев яхт, пришвартованных в Антибах у причала миллиардеров, на которого как мухи на мед слетались всякого пошиба девушки. Лицо Ладзано было матового оттенка, волосы — черные с седыми прядками, глаза излучали нежность, но могли мгновенно и неуловимо стать жесткими. Фигура гибкая, стройная, запястья рук тонкие, а кисти длинные и изящные, как у художника. В отличие от многих южан он не носил ни золотых браслетов, ни черных очков, сдвинутых на волосы. Он ворочал делами, организовывал контракты, распоряжался имуществом состоятельных владельцев, которых раздражала возня с бумагами. Благодаря связям, которые Ладзано завязал., когда профессионально занимался спортом, в коммерческих кругах, он смог проявить талант посредника. Эдди Ладзано, казалось, знал всех, и все знали его. Зато, и Ориан это было известно, он не был привязан ни к одной женщине, жены у него не было, подружки тоже. Он сам охранял свой райский сад. Ориан спрашивала себя, а не прячет ли он в нем свое одиночество?
— Я буду говорить с вами о любви, — бросил Ладзано.
Ориан заметно вздрогнула от неожиданности.
— Я влюбился, влюбился в чудесное судно, — продолжил он мило-озорным тоном. — Это прелесть. Морская борзая. Как-то, сопровождая своего друга Жанвье, куриного короля, на Маркизы, я увидел это судно, потерпевшее кораблекрушение, клянусь, это были просто обломки. Шесть месяцев ее раздевали все, кому не лень. Четыре мачты по семьдесят метров утащили! В этом краю просто страсть уничтожать все, что когда-то любили. Не буду приводить вам пример «Франции»… «Массилия» была обречена на гибель. Я купил ее за гроши у одного морского волка, которому она принадлежала, но который пальцем не шевельнул, чтобы поддерживать ее в божеском виде. Бутылку он предпочитал всему плавающему на воде. Потом я стал искать мецената, поскольку у меня не было миллионов франков, чтобы провести работы, достойные этого прекрасного парусника.
— И нашли?
— Да, но об этом позже, Представьте себе изумление служащих порта, когда мне удалось привести корабль в Марсель. Целый год он стоял на стапелях. Переделали все. Теперь это судно с изумительными ходовыми качествами. Если бы я мог пригласить вас лишь на денечек — вы бы отдохнули в каютах, устланных персидскими коврами, и босиком походили бы по тиковой палубе.
— Тик, красное дерево, каррарский мрамор — не слишком ли?.. — заметила Ориан, делая над собой усилие, чтобы не сорваться.
Мысли ее уже были там, в Средиземном море, в небольшой бухте, и слушала она чудесного рассказчика. Но, однако, она скрупулезно все записывала и не вьдавала эмоций. Ладзано, несомненно, заметил, что иногда она мечтательно смотрит куда-то вдаль, и от него не укрылась легкая краска, проступившая на ее лице, когда он заявил: «Я буду говорить вам о любви». Ладзано понял, что она разглядывает его, оценивает его манеру держаться, двигаться, что на следователя произвел впечатление его красивый музыкальный голос. Но в действительности Ладзано преследовал одну цель: отвести от себя обвинения в уклонении от налогов и злоупотреблении общественным благосостоянием. Соблазнять — была его манера убеждения.
— Я покажу вам фотографии, — сказал он, доставая папку из рыжего кожаного портфеля.
Нацепив очки, он протянул ей одно из изображений своей пассии.
— Вот Маркизы, вам видно в каком «Массилия» была состоянии, я вам не лгал. А здесь — прибытие в Марсель. А это начало работ в сухом доке. Видны все ребра: ее срочно надо было обшить, оперить, нет?
Ориан отметила, что он говорил о яхте как о несчастном бездомном ребенке. Она подумала: есть ли у него дети? И, сама не зная почему, решила, что из него вышел бы хороший отец, веселый и строгий, как ее собственный.
— Самую лучшую я приберег на конец, — произнес он, протягивая следователю самый большой снимок, сделанный модным фотографом.
На снимке был общий вид зала для приемов на корме парусника. По обе стороны винтовой лестницы расположены деревянные манекены, одетые в роскошные вечерние платья от Диора, Сен-Лорана, Бальмена и Готье.
Ориан внимательно всматривалась в фото, а Ладзано продолжал говорить. До ее слуха доносились слова: «бал», «ренессанс», «счастье», — но она больше ничего не слышала. Ее внимание привлекло выделявшееся справа на переднем плане строгое, очень простое шелковое платье — ей очень бы пошло. Ориан подчеркнуто небрежным жестом вернула фотографию. Платье произвело впечатление. Если бы Изабелла была жива, она тотчас бы позвала ее, чтобы сказать: «Знаешь, Иза, когда я смотрю на это платье, мне ужасно хочется выйти замуж».
Стараясь привести в равновесие свои мысли, следователь сделала то, что она умела лучше всего: говорить прямо и четко.
— 'Месье Ладзано, хотя ваши сентиментальные аргументы могли бы меня тронуть, остается тем не менее вопрос налогов, и, после того как налоговая комиссия министерства финансов наложит арест на имущество, прокуратура Парижа проведет следствие, касающееся принадлежности «Массилии». Действуя на основании постановления, моя бригада провела обыск в вашей фирме. В результате были найдены некоторые документы, доказывающие несоответствие назначения этого судна, которое приписано к торговому флоту и должно выполнять положенные инструкции. Однако, числясь коммерческим, судно не совершило ни одного принесшего доход рейса в течение трех последних отчетных лет.
— Но я должен сказать, что…
— Позвольте мне закончить, пожалуйста… Вашему судну соответствующими органами не был присвоен статус прогулочного. Добавлю, что вы извлекаете прибыль, прикрываясь стоимостью работ, необходимых для приведения судна в надлежащее состояние, то есть вы потратили около ста миллионов франков. Иначе говоря, эти работы явились некой волшебной палочкой, избавившей вас от налогов на прибыль и на другие тарифы, связанные с навигацией.
Ладзано принял удар, но не показал этого, напротив, удвоил шарм и любезность.
— Видите ли, мне было бы легко зарегистрировать «Массилию» как прогулочную яхту и не иметь никаких трений с французскими властями. И если я не сделал этого, то здесь виновато мое чувство ответственности по отношению к моей стране. Ведь именно на французской верфи эта развалина превратилась в превосходное судно, и я не просил никаких государственных субсидий. Крайне редкий случай, можете мне поверить! Я подчинился национальным законам, содержу постоянный экипаж из четырнадцати матросов. А что касается торгового статуса, то вы не хуже меня знаете, что закон предусматривает судам длиной более пятидесяти метров оказывать любые услуги. Вы хотите, чтобы я рассказал вам о бесстыдной эксплуатации судов, плавающих под прогулочными флагами?
Оставаясь внешне спокойным, контролируя свои слова и жесты, Ладзано заговорил несколько тверже, что устроило Ориан. У нее вновь проснулись рефлексы судебного следователя, сидящего напротив изворотливого мужчины, который пытается заговорить ей зубы.
— Все это понятно, месье, но, представьте себе, я иногда читаю иллюстрированные журналы. Скажите на милость, какая необходимость в мраморной облицовке, в ванных комнатах с шелковыми занавесями и позолоченными кранами, в парикмахерском салоне на борту? А огромный ресторан… для чего он служит, раз «Массилия» не имеет применения в ваших делах? Я уж не говорю о роскошных каютах с пейзажами Дуфи, ни о комоде Булль в салоне.
— Изобилие мрамора? Вы преувеличиваете, мадам следователь. Толщина плиток всего пять миллиметров, больше судно не выдержит. Что до остального, то я выполнил пожелание моего мецената.
— Кстати, поговорим об этом меценате. Хотелось бы знать, кто он такой. Его фамилия не упоминается ни в одном из найденных нами документов.
По причинам, о которых Ориан догадалась чуть позже, Ладзано ждал этого вопроса. Более того, он надеялся услышать его. Однако по нему этого нельзя было сказать. Наоборот, он принял озабоченный вид, словно ему неприятна была мысль вмешивать кого-то другого в то, что представлялось ему любовным романом между ним и судном. Меценат если и вложил кучу денег, никоим образом не мог встать между ним и «Массилией».
— Вы не хотите назвать его? — произнесла Ориан с неуловимой угрозой в голосе.
— Да нет, дело не в этом, — ответил Ладзано. — Видите ли, не всегда контактируешь с определенным лицом. В данном случае работы на судне финансировала одна люксембургская фирма… но все было по-честному, — быстро добавил он.
— Ее название? — вцепилась в него следователь.
— Она называется «Агев», но фирма эта анонимная, вы не найдете в ней набоба с огромной сигарой и пачками долларов в кармане на мелкие расходы.
— Я найду все, что есть, — неожиданно для себя высокомерным тоном произнесла Ориан.
Услышанное явилось для нее шоком. «Агев»… не эта ли фирма содержит бирманку в апартаментах на улице Помп? Волна вопросов. Кто был автором той записки, наведшей на след красавицы бирманки? Кто убил Александра и Изабеллу? А может, у Ладзано, сидящего напротив нее, руки по локти в крови?
Она вздрогнула при этой мысли. Подумать только, несколько, минут тому назад она вообразила, что прогуливается по роскошной яхте и слушает его забавные истории.
Он быстро встал, протянул ей сухощавую руку, которую она пожала с долей отвращения, упрекнув себя за первоначальную расположенность к этому мужчине. «Решительно уроки жизни мне необходимы», — подумала она, глядя ему в спину. Она не назначила ему повторной встречи, но знала, была уверена, что видится они не в посдедний раз.
10
Следователь Ален Натански был известен в судебных кругах своим постоянным хорошим настроением и густыми черными, закрученными кверху усами, придававшими ему наигранно-строгий вид, который сразу разоблачался смешливыми глазами. Ориан познакомилась с ним в начале восьмидесятых — когда они вместе учились на юридическом факультете. Он был внуком польского эмигранта, разбогатевшего, но потом разорившегося во время одного неудачного предприятия. Его отец Стефан был блестящим инженером-атомщиком, но попал в какое-то темное шпионское дело во времена «холодной войны» эпохи Брежнева. Его подозревали в передаче сверхсекретных документов на другую сторону железного занавеса, и однажды утром его тело нашли в лаборатории. Вдове не разрешили попрощаться с умершим под предлогом государственной тайны, и ей пришлось пережить двойную трагедию: потерять мужа и не иметь возможности поплакать над его останками.
За шутками и каламбурами Алена Натански, несомненно, скрывалась боль, связанная с потерей отца и слухами о предательстве. Он знал, что его отец любил Францию, а коммунистов считал преступниками.
Тремя днями раньше, когда Ориан Казанов вызвала Алена, чтобы поручить ему специальное задание, не связанное с «законной судебной процедурой», как она выразилась, он спросил себя, что задумала эта молодая женщина. Он считал ее неподкупной, неспособной кривить душой, никогда не вмешивающейся в различные махинации. Вот о чем размышлял Ален Натански на борту самолета, следовавшего по маршруту Париж — Либревиль. «Боинг» приземлился, звук его реактивных двигателей рассек горячий воздух Африки.
Дверь самолета открылась, следователь Натански полной грудью вдохнул влажный воздух, насыщенный йодом и легким запахом кофе. Официально он прибыл на симпозиум, организованный государствами со свободными зонами для приведения в соответствие установлений и прав между странами — членами союза. Речь шла о выработке всеобщего торгового кодекса. Армада французских юристов прибыла в Габон для участия в этом историческом событии, однако в действительности они имели вполне понятные интересы — те, что пахнут нефтью. Ориан еще раньше просила информировать ее обо всех мероприятиях между Парижем и Габоном, связанных с вмешательством французского правосудия. Узнав о симпозиуме, она с удовлетворением увидела в списке участников имя Натански.
Ориан предполагала, как Ален отреагирует, узнав о подозрительной смерти супругов Леклерк, Во время встречи в кафе она рассказала ему о судье-идеалисте с обостренным чувством справедливости, о его любящей жене и о сыне, которому не могла ни дать объяснения по поводу смерти родителей, ни вселить надежду на раскрытие преступления. Натански слушал молча, веселая маска сползла с его лица. Ориан глубоко вздохнула, выложив ему все, и пошла, сняв с души тяжесть, в «Галерею». Она знала, что на Натански можно положиться, он постарается открыть тайну смерти Леклерка.
Французский следователь присоединился к делегатам, собравшимся во Дворце конгрессов Либревиля. Ему вручили повестку дня, толстую папку с документацией, пригласительный билет на вечерний банкет и план столицы. Основная работа начиналась лишь завтра. Он остановился в заказанном ему номере отеля, фасадом смотревшего на море, привел себя в порядок и попросил предоставленного к нему на время симпозиума шофера показать город.
Покатавшись по центру среди современник зданий, банков и базаров, он велел остановиться у дверей судебно-медицинского института. Бейджа участника симпозиума оказалось достаточно, чтобы дверь перед ним открылась. Президент Габона издал указ, обязывая население и административные органы облегчать работу зарубежных гостей, дабы их пребывание в «черном эмирате» было приятным и плодотворным. Алена Натански принял сам директор Жан-Пьер Лубунго, член президентской семьи, большой знаток Франции и даже имен и фамилий членов французской сборной по футболу.
— И чего вас принесло в этот институт? — поинтересовался директор после долгих сетований о неудачах сборной Габона в отборочных турах на кубок Африки.
— Выполнить дружеское поручение, — ответил Натански, довольный тем, что наконец-то приближается к цели.
Искусно играя комедию, он поведал о дружбе, с детства связывавшей его с беднягой Деклерком, о внезапной смерти которого он узнал недавно. Ему хотелось бы попрощаться с усопшим другом и помолиться над его останками.
— Я понимаю вас. Как мусульманин я преклоняюсь перед вашим благородным поступком. Я велю провести вас в морг.
Он набрал номер внутренней линии, положил трубку. Вентилятор усердно гонял воздух. Мужчины молча смотрели друг на друга.