— Снимите повязки! — властно скомандовал он.
Попов отметил, что держится тот уверенно, явно ощущает себя хозяином положения и хочет, чтобы другие это чувствовали. Он хорошо знал такую категорию прокурорских чинов, которые любят себя в системе надзора за законностью больше, чем сами законы. Они менее опасны, чем въедливые формалисты‑буквоеды вроде желчного Григорьева, с ними легче найти общий язык. Достаточно не подвергать сомнению их власть и авторитет, и все будет в порядке: несмотря на извергаемые по поводу и без него громы и молнии, они, как правило, не мешают работать. Впрочем, поглядим…
— Снимите повязки, я сказал! — повысил голос прокурор, и Валера понял, что это именно он должен снимать черные зловещие ленты, черт его знает, как они расстегиваются. Но ему не понадобилось ничего делать.
— Есть, товарищ прокурор! — рапортнул Шитов и мигом сорвал повязки, будто делал это уже много раз.
— Имя, фамилия, место и год рождения…
Григорьев выполнял обязательную часть будто по принуждению, спеша закончить тягостную процедуру, его преемник, напротив, — смаковал ситуацию, допрашивал со вкусом и основательно, как начинающий следователь полностью изобличенного вора.
— В Верховный Совет республики ходатайство подавали?
Кисляев кивнул.
— Не слышу! — громыхнул прокурор.
— П‑п‑подавал…
— Ответ знаете?
Осужденный кивнул и заревел.
— Отказали там, отказали…
— А Президенту ходатайство подавали? — Голос прокурора приобрел скорбную торжественность, ибо ему предстояло объявить судьбу осужденного Кисляева.
— Тоже подавал, сразу же…
— Ответ знаете?
Вопрос был обязательным, хотя и лишним, ответ лежал в кожаной прокурорской папке, и его содержания осужденный не знал, хотя о смысле, безусловно, догадывался: если бы ходатайство удовлетворили, ему бы объявили под расписку в тюрьме да перевели из блока смертников в общий корпус.
— Нет, не знаю…
Кисляев затряс головой и заревел еще сильнее.
И тут прокурор выкинул удивительный номер — встал и, торжественно чеканя фразы, металлическим голосом произнес:
— Именем Союза Советских Социалистических Республик за совершение тягчайших преступлений вам в помиловании отказано! Приговор будет приведен в исполнение немедленно! — И совсем неожиданно брякнул:
— Вопросы, жалобы, заявления есть?
Очевидно, он привык спрашивать так при проверках тюрем и колоний, вот и всплыла в памяти затверженная казенная формулировка, да и застряла костью в горле.
Потому что с того момента, как пришел последний отказ, а особенно с той минуты, когда «Финал» забрал осужденного из особого блока, уже и не понятно, кто он такой есть: мертвый человек или живой мертвец… Юридически он лишен жизни, вычеркнут из числа граждан, никаких прав у него не осталось и обязанность единственная — получить пулю в затылок, одно слово — объект исполнения. Оттого и протягивают его спешно через необходимую официальную процедуру, чтобы вдруг «вопросы, жалобы, заявления…». И стоят первый, второй и третий номера, ждут чего‑то, и объект задергался обнадеженно:
— Есть, есть жалоба! Я не согласен! У меня и заявление есть — не я, другие убивали! Я вам все-все расскажу, отвезите обратно…
У объекта началась икота, тело била крупная редкая дрожь.
Столбом стоял прокурор, не двигались Попов и Шитов, непонимающе смотрел Буренко, Ромов делал какие‑то знаки и, округлив глаза, бесшумно складывал губы в неразборчивые слова.
— Привести приговор в исполнение! — Резкая команда Викентьева прервала затянувшуюся немую сцену.
Попов с Шитовым рывком развернули осужденного, втащили в комнату с засыпанным опилками полом, Сергеев синхронно вошел следом, поднял к стриженому затылку штатный «ПМ» и выстрелил. В замкнутом пространстве грохот мощного патрона ударил в барабанные перепонки. Объект рвануло вперед. Попов выпустил его руку, а Шитов — нет, поэтому тело крутнулось и упало прямо на ноги сержанту. Тот брезгливо отпрыгнул.
Попов механически фиксировал происходящее. Викентьев в проеме двери, прокурор, опустившийся наконец на свое место, половина головы и плечо Ивана Алексеевича… И, наконец, труп, глядя на который невозможно поверить, что попадание в голову девятимиллиметровой пули можно имитировать на живом человеке.
— Давай убирать, — Сергеев задрал синюю арестантскую куртку на простреленный череп, не так ловко, как Наполеон, но достаточно сноровисто и быстро. — Доктор, смотреть будете?
Буренко покосился на прокурора; нехотя подошел, тронул обтянутую рукавом руку. По инструкции он должен проверять реакцию зрачка на свет, слушать фонендоскопом сердце, на практике все сводилось к прощупыванию пульса, да и то формальному, ибо слишком наглядным был проверяемый результат.
— Готов! — Врач небрежно бросил на опилки безвольную руку и выпрямился.
— А ну, как там у тебя получилось… — Иван Алексеевич, держась за поясницу, заглянул под куртку и вновь натянул синюю ткань на голову объекта. — Нормально. Только чем так греметь, послушался бы меня и взял «маргошу»… И звука нет, и убирать меньше…
— Чем тут толпиться, лучше займитесь актом, — раздраженно огрызнулся Сергеев. И когда врач с Ромовым направились обратно к столу, обратился к Шитову:
— Готовь машину, выдвигай носилки, мы сами вынесем…
Утративший недавнюю веселость сержант машинально отряхивал брюки, будто от пыли.
— Хорошо… Заодно замоюсь, перепачкался.
В комнате исполнения остались Попов, Сергеев и труп. Викентьев и остальные занимались актом, никто не наблюдал за действиями первого и третьего номеров.
Они закатали тело в брезент, перехватили сверток двумя ремнями и вытащили наверх. Шитов с мокрой брючиной и Сивцев ждали у белого медицинского «РАФа».
— Смотри, как тебя уважают, — подначил Сивцев Шитова. — Офицеры самолично жмурика таскают…
— Он же сегодня за четвертого работал, — пояснил Сергеев. — Вот и подмогнули, пусть привыкает к новому номеру. Может, еще раз подмогнем, а потом — таскайте сами. Доукомплектуют группу — пятый с шестым будут трудиться, как обычно. С новым шестым.
— Ты, Петька, сразу на два номера продвинулся, — снова подначил Сивцев, стараясь казаться равнодушным. — Так, гляди, и до первого дойдешь…
— Запросто, — ответил новоиспеченный четвертый, не сумев скрыть озабоченности, которая, впрочем, тут же разъяснилась. — Брюки новые запачкал, наверное, пятно останется.
Задняя дверь санитарного фургона захлопнулась.
Новый прокурор расхаживал по диспетчерской, неодобрительно поглядывая, как Иван Алексеевич хлопотливо оборудует стол. Тот чувствовал эту неодобрительность и оттого суетился еще больше, расхваливая бабкины соленые огурчики и кооперативную колбасу.
Прокурору было лет тридцать пять, хотя крупное рыхловатое тело с заметно выделяющимся животиком могло принадлежать и более старшему мужчине.
— Что это вы тут банкет устраиваете? — строго спросил он, поправляя массивные очки, постоянно сползающие с переносицы. — По какому поводу?
— Да повод вроде есть, — хихикнул Иван Алексеевич и сделал приглашающий жест. — Людей от опасного зверя избавили, и новые у нас — вот вы, Сашенька, тоже в новой роли, и Петенька…
Смотрел Наполеон остро и испытующе, заглядывая под маску важности в самую прокурорскую душу. Что он там рассмотрел — осталось неизвестным, только вдруг сбросил облик старичка — божьего одуванчика, выдвинул челюсть и другим, грубым, властным, голосом закончил:
— А главное — нервы расслабить надо! Дело тяжелое, особенно с непривычки, а лекарств специальных на него не придумали. Вот и приходится…
Прокурор выпил полстакана, хрустнул огурцом, надкусил бутерброд с колбасой.
— Тяжелое дело, — подтвердил он. — Но необходимое. Я со Степаном Григорьевичем спорил, он считает, надо пожизненное вводить. А откуда деньги? Их же всю жизнь кормить, охранять… Может, лучше пенсионеров подкормить? Да и устрашающий фактор снимать нельзя.
Он встал, отодвинув стакан и недоеденный бутерброд.
— Спасибо за угощение. Но превращать исполнение в пьянку, по‑моему, не следует. Первый раз — за знакомство, а в дальнейшем, если потребность есть, — без меня. И не в официальном месте.
Прокурор направился к двери.
— Товарища Викентьева прошу на два слова, — небрежно обронил он на ходу.
Начальник спецгруппы встал, оглядел присутствующих и, пожав плечами, пошел следом.
— Да, хлебнем мы с ним, — задумчиво сказал Иван Алексеевич. — А может, попервах строгость напускает, а там глядишь — и привыкнет. Уж на что занудливый был Григорьев, а и то терпел…
На крылечке диспетчерской прокурор спросил:
— Я не понял, что здесь делает этот старикан? Готовит выпивку и закуску?
На крылечке диспетчерской прокурор спросил:
— Я не понял, что здесь делает этот старикан? Готовит выпивку и закуску?
Викентьев зачем‑то пошарил по карманам.
— Полковник Ромов Иван Алексеевич? — переспросил он. — Это наша гордость. Кавалер многих орденов и медалей. Почетный чекист, наставник молодежи…
Он хотел вызвать у властного и самоуверенного молодца неловкость за «старикана», но не достиг результата.
— Не надо рассказывать его биографию, — оборвал прокурор. — Что он здесь делает?
— Иван Алексеевич опытный специалист, ветеран спецгруппы. Уже лет двадцать он выполняет функции первого номера…
— Выполнял. Но сегодня его единственной функцией было откупоривание бутылки!
Викентьев оторопело молчал. Только сейчас он понял, что один этап в работе спецгруппы закончился и начинается другой.
— Люди, не имеющие отношения к исполнению, являются посторонними и не должны здесь находиться! — отрезал прокурор. И он был прав.
Вернулся в диспетчерскую Викентьев явно обескураженным.
— Что такое, Михайлыч? — Ромов посветил своим мутноватым рентгеном в лицо начальника спецгруппы. — Небось перевоспитывал, за трезвость боролся?
Подполковник отвел глаза.
— Уезжать хочет. Кто отвезет?
— А можно я? — неожиданно вызвался Шитов.
— Тебе ж еще закапывать…
— Пусть едет, сами справимся, — разрешил Сергеев.
— Ну давай, если так… — кивнул Викентьев.
— Кто с нами — собирайтесь, — сержант пулей выскочил из диспетчерской.
Когда Сергеев с Поповым подошли к санитарному фургону, Федя Сивцев был мрачнее тучи.
— Теперь, выходит, Петька по отдельному графику работает? Что хочет, то и делает? Вы за него носите, я буду закапывать… За какие, интересно, заслуги?
— Да брось, Федя, — успокоил сержанта Сергеев. — Группа не укомплектована, оттого так и выходит. Вместе закопаем. А в следующий раз и тебя отпустим.
Сергеев подмигнул Попову. Санитарный фургон выехал из точки исполнения.
Через час «РАФ» подкатил к дому Попова.
— Пока! — Валера пожал руку Сергееву и, преодолевая себя, Сивцеву.
Проводив взглядом растворяющийся в ночи белый фургон, Валера привычно взглянул на окна своей квартиры и увидел, что в кухне горит свет. «Отец приехал!» — подумал он и, не дожидаясь лифта, быстро пошел по лестнице.
Так и оказалось. Как всегда обветренный и загорелый, отец сидел напротив Валентины, сильно пахло копченой рыбой, на протянутой между противоположными углами, наискосок, веревке для сушки белья висели два полуметровых цимлянских леща, несколько рыбцов, капающих жиром на предусмотрительно разложенные женой газеты, связка сухой, отливающей серебром тарани.
— На реке живете, а рыбы не видите, — прогудел отец, поднимаясь навстречу. — Специально ловил…
Они обнялись.
— И правда, с запахом, — отец повернулся к Валентине. Валера попытался отстраниться, но крепкая рука с шершавыми пальцами помешала это сделать.
— Жена рассказала: «В три, четыре ночи приходит, да еще выпивший», я не поверил, а оно так и есть…
Отец внимательно рассматривал Валеру и о чем‑то думал.
— Сейчас‑то только полвторого, — попытался отшутиться Валера и, напрягшись, разжал отцову руку. — А уголовный розыск и до утра работать может…
— Оно так. Я на своем буксире круглые сутки работаю, — подтвердил отец. — Но ведь трезвым! А какая серьезная работа, если выпивший?
— Да брось, папа! По пятьдесят грамм приняли с ребятами после операции, чтоб расслабиться.
Валера зашел в комнату, разделся, поплескался в ванной.
— За встречу? Как там мать?
Отец пить отказался и, пока Валера ужинал, рассказал семейные новости. Родители жили недалеко, в Темерницке. У матери болели ноги, и она в город почти не ездила, отец был капитаном на буксире и все время проводил на реке. Только когда буксир оставался на ночлег в Тиходонском порту, он забегал к сыну.
— Говорит, мог бы и почаще, не только в праздники…
— Выберу время на той неделе и приеду, — пообещал было Валера и тут же вспомнил, что в Предгорье активно реализуется розыскное дело «Трасса», в любой момент может поступить срочная информация, перечеркивающая все планы… И к тому же дикая авантюра Сергеева, которая тоже завершится неизвестно чем.
— Нет, чтоб брехуном не быть, обещать ничего не буду, — поправился он. — Обстановка сейчас очень напряженная! Очень! Вот схлынет волна…
Отец грустно улыбнулся.
— Дела никогда не кончаются. Я помню себя еще мальчишкой, а сейчас ты — взрослый дядя… А дела и тогда были, и теперь. А у тебя особенно… — Он оживился. — Валя сказала, наградили тебя недавно да работу поменял! Расскажи, похвастай!
Валера долго смотрел на отца, не зная, что сказать.
— Наши дела, знаешь, какие, — неопределенным тоном протянул он. — То секретно, то запретно, а то самому не хочется вспоминать. Давай лучше спать ложиться.
Валентина постелила постели, Валера, почистив зубы, вошел в комнату и остолбенел.
— Слышь, сынок, а на кой ляд тебе эти штуки? — Отец держал в руках макет пистолета и защитные очки с толстыми стеклами.
Попов почувствовал, что заливается краской, как случалось в детстве, когда отцу становилось известно о каких‑то неблаговидных и оттого скрываемых проделках маленького Валеры.
Глава восемнадцатая
— Неужели ты не понял, что это безумная затея, из которой ровным счетом ничего не получится? — раздраженно спросил Валера.
Они сидели в холостяцкой квартире Саши Сергеева, тихо играла музыка, «представительская» бутылка коньяка, привычно извлеченная хозяином из секретера, стояла на полированном журнальном столике, дымился в чашках янтарный чай, словом, обстановка располагала к беседе легкой и необременительной.
— Как раз наоборот — все выйдет отлично! — бодро сказал Саша.
Попов мог бы удивиться такой уверенности, если бы не знал принципа, которым руководствовался товарищ: чем меньше шансов на успех, тем решительней иди к цели!
Коньяк так и стоял нетронутым, к чаю тоже не приступали, и атмосфера в аккуратной, уютной комнатке была наэлектризованной и нервной.
— Что показала репетиция? — спросил майор и сам же ответил:
— Старый мухомор, конечно, влез своим носом прямо в рану, значит, надо его нейтрализовать. Доктору эта процедура совсем не нужна, взялся для виду за пульс, да и то — если б я не сказал… Может, и его надо будет подработать, подумаем. Викентьев, говоришь, почти не смотрел. Прокурора я вначале заопасался, да он из‑за стола не выходит. Шитов? Мешается, конечно, здорово, но у него заботы поважней — как бы одежду не испачкать… Парень фасонистый, а переодеваться неудобно — не к станку ведь становишься…
Кончилась пластинка, и автостоп со щелчком отбросил звукосниматель в исходное положение.
— Теоретические рассуждения почти всегда расходятся с практикой. Мысленно легко решать любые проблемы. — В наступившей тишине голос Валеры звучал резко и неприязненно. — Но вот скажи, например, как можно имитировать простреленный череп?
Сергеев усмехнулся и встал.
— Это как раз легче всего. Пойдем, покажу.
Он направился в ванную, по пути выдернув из плечевой кобуры тяжелый, тускло блестящий «макаров».
— Стреляться, что ли? — Попов нехотя оторвался от дивана и пошел следом, уставясь в треугольную спину, туго обтянутую белой рубахой. Лопатки слегка шевелились, Валера услышал характерный звук извлекаемой обоймы, мягкое скольжение металла по металлу и через секунду — резкий лязг спущенного с задержки затвора с почти одновременным щелчком предохранителя.
— Включи музыку. — Сергеев открыл дверь ванной и мощной струей пустил воду. — На полную ручку, до отказа!
Ему приходилось кричать, чтобы перекрыть шум бьющей струи. Попов вывел регулятор громкости до предела, от рева динамиков задрожали стекла. Сергеев поднял руку с пистолетом, вспышка, рывок отдачи и удар, происхождение которого на подобном звуковом фоне установить было совершенно невозможно.
Попов убрал звук и подошел к ванной.
— Посмотри сам, что скажешь?
На белом кафеле бурело густое, с трехкопеечную монету пятно в ореоле пятен, брызг и потеков.
— Да‑а‑а… — только и выговорил Валера, потрогав зачем‑то пятно пальцем, и тут же брезгливо сунул руку под кран.
— Да нет, это краска, — успокоил Сергеев, вставляя обойму на место и возвращая пистолет в кобуру. — Точнее, специальный состав. Применяется для киносъемок — эффект полный. Еще вопросы есть?
Валера молча плюхнулся обратно на диван, молча открыл бутылку, молча выпил три рюмки подряд.
— Девушкам оставь, — укоризненно произнес Сергеев. — Сейчас водки принесу, раз ты так расходился.