— Это куда еще? — злобно спросил испитой. — В ментяру? А за что, спрашивается?
За свои же деньги?
— Там разберемся. — Я взял его за руку, но он уперся, пришлось рывком сдернуть его с места, и в это время сильный удар по голове сбил меня с ног. Ударил краснолицый, которого я на миг выпустил из поля зрения. В это время они могли убежать, но сработал волчий инстинкт — добить жертву. Они подскочили ко мне с трех сторон, их должник бочком начал уходить, а потом мне уже было не до того, чтобы смотреть по сторонам. Они начали бить меня ногами, я сгруппировался, защищая бока и живот. Одного из нападающих удалось свалить, и я попытался встать, но здоровяк снова ударил меня по голове так, что она зазвенела и перед глазами пошли круги, я уже подумал, что дело принимает плохой оборот и неизвестно чем может кончиться… В этот миг наступила развязка. Здоровяк и его дружок попадали на землю, как кегли, сбитые мощным броском игрального шара, — товарищи подоспели вовремя.
КрыловКогда Гусар отошел напиться, мы прошли немного вперед и остановились подождать, но прошло три, пять минут, а его не было, и мы вернулись к автоматам.
Мы успели в самый раз. Гусар валялся на земле, а какой‑то здоровенный красномордый орангутанг уже изловчился прыгнуть ему каблуками в лицо. Я перехватил его в воздухе и уложил рядом с Гусаром, а Волошин разделался со вторым.
— Подождите, я сейчас. — Гусар, прихрамывая, побежал куда‑то и вскоре привел испуганного парня, который все пытался что‑то объяснить ему.
— Полюбуйтесь на этого субъекта, вроде бы потерпевший, в карты проигрался, что ли, хотели у него деньги отнять, грозили, а когда я вмешался, он тихонько смотался! — В голосе Гусара чувствовалось не столько возмущение, сколько недоумение — как может существовать на земле такая черная неблагодарность.
Волошин вызвал машину, мы написали рапорта и сдали задержанных, потом осмотрели Гусара. Отделался он сравнительно легко: удары в основном пришлись по рукам, плечам, ногам. Несколько синяков и ссадин добавились к имеющимся у него царапинам.
— Это у тебя вроде боевого крещения, — сказал Волошин. — Голова не болит?
— Нет. — Гусар явно врал: сильные удары по голове никогда не проходят бесследно, хорошо, если не будет сотрясения мозга.
— Может, пойдешь домой? — предложил я.
— Вот еще. Все в норме.
— Ну что ж, хорошо, если так.
Пляж понемногу пустел. Песок остыл, сменил желтый цвет на серый и сразу потерял свою притягательность. Ветер сдувал окурки сигарет, обрывки бумаги. Было уныло и неуютно. Мы прошли по берегу еще раз, опять прочесали рощу, в которой, кроме палаточных туристов, никого не было, и снова вышли к реке. Кажется, можно заканчивать.
— Ну что, гвардейцы, по домам?
— Да, похоже, здесь больше делать нечего, — отозвался Волошин, а Гусар промолчал, всем своим видом выражая готовность работать еще сколько понадобится.
— Тем более что у Гусара завтра с утра много дел, — продолжил я.
— Какие еще дела? — встрепенулся он.
— К следователю пойдешь, на допрос. Расскажешь, как эти негодяи напали на работника милиции. Может, понадобится очные ставки провести. Ты же тут и свидетель, и потерпевший, главная фигура. Потом опять на допрос — по хулиганству возле кафе. А там, глядишь, изволь дать показания по другим задержаниям.
— Да бросьте шутки шутить! Наше дело найти и задержать, а ходить на допросы, время терять…
— А ты как думаешь, голубчик! — засмеялся Волошин. — А потом еще в суд вызовут, раз да другой. Как говорят умные люди, «не попадай в свидетели — затаскают». Я однажды целый месяц в облсуде провел…
Гусар ненадолго замолчал, а потом заулыбался:
— А вы ведь тоже свидетели, между прочим. Так что вместе по допросам ходить будем!
Теперь мы втроем посмеялись над предстоящими нам формальностями, которые все мы не любили, но которые, увы, необходимы.
У причала стояла очередь ожидающих катера. Мы прошли мимо, направляясь к остановке автобуса, и тут я услышал смех. Собственно, ничего удивительного: здесь собралось около ста отдохнувших, пребывающих в хорошем настроении людей, поэтому стоял сплошной веселый гам: прибаутки, бесшабашные выкрики и сопровождающий их женский визг, кто‑то играл на гитаре, кто‑то рассказывал анекдоты, и смех был естественным компонентом всей пестрой звуковой гаммы.
Но этот смех был надсадный, несколько нарочитый, какой‑то глумливый, с взвизгивающими нотками, одним словом, нехороший смех, хотя я вряд ли смог бы объяснить, почему он мне так не понравился. Когда я обернулся, то убедился, что не понравился он мне не зря. Рыжий патлатый парень ногой загородил узкий, огороженный барьером проход к кассе, две девушки в коротких цветастых сарафанах в замешательстве стояли перед этой преградой, не зная, как выйти из неловкого положения, это‑то и веселило патлатого и двух его дружков. Девушки что‑то говорили ему, но он хохотал еще громче и дурашливо тряс головой. Одной из них это надоело, и она толкнула преграждающую путь ногу, но сдвинуть не смогла, только рыжего еще больше затрясло, он прямо заходился от смеха, и ему вторило реготанье дружков.
Я направился к кассе, рыжий замешкался, не зная, как поступить, и я с ходу сбил его ногу с перил, так что он потерял равновесие и чуть не упал.
— Ну ты, потише! — Вблизи от него несло перегаром, и я обратил внимание, какие у него злые, до бешенства, глаза. Эта злоба не соответствовала ситуации так же, как не соответствовал поводу и дикий смех, и слишком быстро произошел переход от веселья к злости. Это объяснялось не опьянением — перегар едва ощущался и хмель должен был уже выветриться, — значит, дело в крайней взвинченности, напряженности, граничащей с болезненной, которая ищет выхода, чтоб излиться, успокаивая взбудораженные нервы.
Я купил три билета и вернулся к товарищам:
— Мы едем катером.
ВолошинКогда Крылов сказал, что мы поедем на катере, Гусар запротестовал — это в четыре раза дольше, чем автобусом. Но потом он сообразил, что Крылов ничего не делает зря, и замолчал, стараясь понять, какой тайный смысл скрыт в его решении.
Для меня это не было загадкой, я сразу же понял, что он хочет проверить трех молодых развязных парней. Правда, чем они привлекли его внимание, я не знал, к тому же задержать их можно было прямо здесь, но раз Саша так решил, значит, у него есть свои соображения.
Подошел катер. Началась посадка, и мы влились в плотный людской поток, стараясь не отстать далеко от интересующей нас троицы. Те, не слишком церемонясь, растолкали мешающих им людей и заняли места на корме. Верховодил у них, безусловно, рыжий. Он был выше своих приятелей, крепче их и держался более уверенно. Я пригляделся к нему повнимательнее. Какой‑то неопрятный вид, жесткие волосы свисают до плеч, слипаясь в сосульки, на подбородке и щеках проглядывает рыжая щетина. Спутники под стать ему: низкорослый неряшливый брюнет с густыми сросшимися бровями, второй — среднего роста, с плоским лицом и большим носом. На пальце правой руки у плосколицего вытатуирован перстень замысловатой формы с четырьмя расходящимися лучами — знак того, что он успел отведать лагерной похлебки. Всем троим было лет по двадцать пять — двадцать семь.
Они не казались пьяными, но вели себя как‑то неестественно — слишком возбужденно, что ли…
Затарахтел движок, и катер, медленно отвалив от причала, описал, разворачиваясь, плавную дугу и лег на курс. Рыжий встал, похлопал себя по карманам и стал озираться по сторонам, слегка подпрыгивая на месте, как будто его подбрасывали невидимые взгляду пружины. Вот он уставился на толстого пожилого мужчину с удочками, еще раз похлопал карманы и быстро подошел: «Слышь, чувак, дай‑ка закурить!»
Шокированный таким обращением «чувак» молча протянул пачку. Рыжий выгреб добрую половину сигарет и, ничего не сказав, вернулся к дружкам. Все трое закурили и стали по очереди рассказывать что‑то, заливаясь время от времени неестественным, визгливым смехом. Потом они начали возиться, толкаться, громко хлопать друг друга ладонями по груди и спине, в результате этой возни плосколицый упал на палубу, что вызвало новый взрыв гогота.
Мне уже надоело терпеть их ужимки и кривлянье, раздражала манера вести себя, не обращая внимания на окружающих, как будто вокруг никого не было, тем более что их поведение переходило границы приличия. По‑моему, уже следовало их приструнить, но Крылов сидел неподвижно, внимательно наблюдая за этой компанией.
Видно, возня им наскучила, и рыжий снова встал, весь подергиваясь, стал осматриваться и вдруг, радостно ухмыльнувшись, направился к двум девушкам, сидевшим у левого борта. Девушки ему не очень обрадовались, но его это не смутило, и он начал что‑то говорить им, улыбаясь глупой и какой‑то гадкой улыбкой. Девушки не обращали внимания, делая вид, что разговаривают между собой, хотя думаю, что в этот момент им было не до разговоров.
Рыжему такое отношение к своей персоне не понравилось, улыбка сползла с его физиономии, и он сказал что‑то резкое, от чего лица девушек залились краской.
Одна из них сказала что‑то в ответ, и рыжий, с перекошенными от злобы губами, протянул руку и схватил ее поперек лица, как бы собираясь сделать «смазь».
Я не заметил, когда встал Крылов и как он оказался возле места событий, я увидел уже, как он ударил рыжего по руке, и тоже направился туда.
Лицо рыжего исказилось, и он истерически, перекрывая шум мотора, заорал: «Опять ты суешься! Хочешь пику в бок получить?!»
— А ну‑ка, — сказал Крылов и улыбнулся.
Я был знаком с Крыловым несколько лет, мы дружили, и я считал, что знаю его достаточно хорошо, но сейчас мне показалось, что передо мной незнакомый человек, такой неожиданной была эта улыбка — нехорошая, жесткая и даже страшная, не сулившая ничего, кроме очень больших неприятностей. Даже мне сделалось не по себе от такого превращения и от этой улыбки, но рыжий был, что говорится, «на взводе», разум и эмоции анестезированы, и уже не смог остановиться.
— Ах ты падла… Ну я и тебя спишу… — Он держал руку в кармане и сейчас вытащил ее, раздался четкий металлический щелчок, который был воспринят моим обострившимся слухом, несмотря на тарахтенье движка, и из поросшего рыжими волосами кулака выскочил блестящий хищный клинок, скошенный «щучкой», чтобы ловчее входил в тело.
Все это произошло в считанные доли секунды, когда я делал те пять шагов, которые отделяли меня от Крылова, и как только на сцене появился нож, в уши ударил обычный для таких ситуаций истошный крик и добрые полтора десятка человек вскочили с мест и рванулись от этого пугающего предмета, загораживая мне путь, а сзади на крик бросились любопытные, чтобы посмотреть, в чем дело, возникла давка, из которой я, как ни дергался, путаясь в чьих‑то телах, не мог выбраться, и, понимая, что не успею помочь, только смотрел, как на вмиг опустевшем пространстве, словно на гладиаторской арене, застыли друг против друга мой товарищ Сашка Крылов и рыжий подонок с оловянными, ничего не выражающими глазами, спутанными, давно не мытыми космами, спадающими по лицу, и струйкой слюны, текущей из идиотски полуоткрытого рта…
В такой ситуации по всем законам и инструкциям можно стрелять, бить на поражение в этого находящегося на грани вменяемости человека с лицом, превратившимся в маску убийцы, но ясно видно, что развязка произойдет через секунду, пусть растянутую в нашем восприятии, но только одну секунду, а для того чтобы вытащить пистолет, дослать патрон в ствол и выстрелить, нужно не меньше пяти‑десяти секунд — целая вечность. К тому же стрелять в толпе — это большой риск, риск не для нас, а для посторонних, ни в чем не повинных людей, а значит — стрелять нельзя, рисковать можно только собой.
Они ударили одновременно: рыжий — ножом, а Крылов — опытный, бывавший в очень многих передрягах опер, который не боялся заходить в любое время суток в любой притон, участвовал в рискованных задержаниях, в драках не на жизнь, а на смерть, — отклонившись корпусом в сторону, встретил противника ногой в живот.
Бесконечная секунда заканчивалась, и мне удалось вырваться на свободное пространство гладиаторской арены, а с другой стороны из толпы выпрыгнул Гусар.
Рыжий согнулся, выронив нож, ему не хватало воздуха, и он рванул рубашку, открывая безволосую грудь, и нам с Гусаром делать было уже нечего, я только поднял оружие и, нажав кнопку, спрятал клинок в рукоятку. Крылов перевел дух.
Его шведка была прорезана по боку, лезвие чуть задело тело, оставив кровоточащий рубец, но он смотрел не на себя.
— Откуда это у тебя? — Вопрос прозвучал довольно зловеще, и рыжий попытался запахнуть рубаху, чтобы не было видно свежих царапин на груди. Взгляд у него стал другим, осмысленным и испуганным, кураж прошел, он затравленно озирался, стараясь не встречаться ни с кем глазами. — Откуда царапины? — повторил Крылов.
— Ах сволочь, — Гусар неловко, растопыренной ладонью, ударил рыжего по голове. — Так, значит, это ты, гад!
Я оттолкнул его в сторону: «Пойдем возьмем остальных», и мы, раздвинув ничего не понимающих людей, прошли на корму. Плосколицый бросился в воду сразу, а бровастый замешкался, и я схватил его за шиворот. Гусар вскочил на борт, собираясь прыгать, так что пришлось удерживать и его: «Зачем? Никуда он не денется», — и спросил у бровастого: «Кто это?» Он не сразу понял, и я кивнул в сторону плывущего: «Имя, фамилия, адрес?»
— Борзятников Васька, Красноармейская, 242, — с готовностью ответил задержанный, и я, оставив его Гусару, пошел к капитану, чтобы объяснить происшедшее и связаться с райотделом.
ГусаровТо, что произошло на моих глазах, совсем не походило на киношные и книжные изображения поединков работника милиции с преступником. Схватка Крылова с рыжим была очень короткой, совершенно незрелищной, без эффектных бросков и приемов самбо, и страшной, потому что в ней наш товарищ по‑настоящему рисковал жизнью.
Впрочем, в самый момент опасности степень риска не осознается, а если и осознается, то без достаточно реальной «примерки» к себе, так уж устроен человек, защитные механизмы оберегают психику в критический момент. Я знал это по себе, так было в детстве, когда я чуть не утонул на озере, так было и сегодня.
Сейчас, когда мы надели на задержанных наручники и посадили их на палубу, чтобы не попытались выпрыгнуть за борт, пережитое напряжение стало проявляться: у меня дрожали руки, а некурящий Крылов попросил у кого‑то сигарету, никак не мог прикурить, и потом, когда табак задымился, курить не стал, а просто держал сигарету в зубах, отрешенно глядя перед собой, и время от времени у него подергивалось левое веко.
Потом мне вдруг захотелось говорить, все равно о чем, просто чтобы утолить столь внезапно возникшую потребность, И я стал рассказывать что‑то Крылову, а он говорил что‑то мне, мы болтали о каких‑то совершенно пустых вещах, а потом прошло и это, остались только страшная усталость и непреодолимое желание спать.
И сквозь охватившую меня апатию вдруг пробилась мысль: «Неужели мы действительно задержали их?», и я тихо спросил у Крылова: «Как вы думаете, это они?»
— Они, — уверенно ответил он, и я уже не стал спрашивать, откуда эта уверенность.
Понявшие, что к чему, пассажиры плотно обступили нас, обиженные рыжим девушки, преодолевая сопротивление Крылова, пытались приложить к его ране крохотный, пропитанный одеколоном кружевной платочек, а мужчины, не зная, как проявить свою расположенность, все протягивали и засовывали нам в карманы пачки сигарет, много пачек, сколько даже самому заядлому курильщику не выкурить и за неделю. Катер подошел к пристани, и одновременно к ней подъехали две желто‑синие машины ПМГ и «Волга» начальника уголовного розыска. В одной из машин сидел мокрый и жалкий Борзятников.
4. Город
21 час 30 минут
В отделе подвели итоги рейда, написали рапорта, Крылов доложил результаты руководству, переговорил с коллегами, которые должны были заниматься задержанными, обратив их внимание на малозначительные детали, сами по себе пока не играющие никакой роли, но позволяющие тактически правильно построить допрос, а потом разошлись.
И хотя каждого из них связывала с райотделом невидимая ниточка принадлежности к милицейскому братству, переступив порог строгих казенных дверей, они погрузились в свой, чисто человеческий мир, с его личными и семейными делами, житейскими заботами, и хотя служебные мысли нельзя было запереть в сейф или сдать дежурному вместе с пистолетом, они отходили на второй план.
Крылов зашел домой поужинать и собирался хорошенько отдохнуть, но передумал: жаль было терять выпавший свободный вечер, и он, замазав йодом слегка ноющий рубец на боку, набрал номер телефона, записанный в его блокноте округлым элегантным почерком той, которая, как ему казалось, могла заменить не состоявшуюся два года назад любовь.
Волошин успел домой еще до того, как сынишку уложили спать, ему пришлось превращаться по очереди то в слона Бимпо, то в Винни‑Пуха, то в простую безымянную лошадку, которая ретиво носилась из комнаты в комнату с маленьким всадником на спине. А потом, когда Андрюшка заснул, он, сидя в удобном кресле у включенного телевизора, прочитал свежие газеты и журналы, поговорил с женой, размышляя в то же время, действительно ли рыжий и его спутники убийцы… Крылов был в этом уверен, его уверенность передалась и Волошину, но он прекрасно понимал, что уверенность сама по себе еще ничего не значит и ответ на этот вопрос поступит только завтра, а может быть, и через несколько дней.
Гусаров поверг мать своим видом в почти шоковое состояние и, приняв ванну, без ужина ушел в спальню: усталость и боль ушибов требовали немедленного освежающего сна. Но заснул он не сразу, долго лежал в полудреме, и перед ним качались березовые стволы, много пестрых стволов, так что даже чуть кружилась голова, вставали лица четырех уголовников, задержанных хулиганов и пьяниц, страшный оскал рыжего, и он подумал, что раньше, до поступления в милицию, загорая на пляже и гуляя в роще, никогда не думал, что здесь так много различной нечисти…