Маршак Самуил Из незавершенного
Самуил Яковлевич Маршак
Из незавершенного
ВОЙНА ТРЕХ ДВОРОВ
У меня было пальто с пелеринкой. Пелеринка надевалась на плечи поверх пальто и застегивалась на шее. Такое же пальто было и у старшего брата. Сшила нам обоим мама по старой заграничной картинке.
Мы с братом чувствовали, что мама затевает что-то неладное, когда она, вся в лоскутах и нитках, становилась перед нами на колени и принималась в десятый раз запахивать и распахивать на нас пальто, еще без пуговиц и рукавов. Мы стояли недовольные, часто моргали глазами и думали:
"На кого только мы похожи будем!"
И в самом деле, мы были ни на кого не похожи. Ни у одного мальчика - ни в городе, ни у нас на слободке - не было пелеринки. Мальчишки на улице не давали нам проходу.
Мы ходили в такую школу, куда надо было носить свою чернильницу. Чернильницы нам купили "непроливательные" - тяжелые баночки из толстого зеленого стекла с воронкой внутри.
Идем мы как-то с братом по улице осенью, когда уже холодеть стало. Шагаем по твердой земле, по самой середине улицы - чтобы собак у ворот не дразнить. Сумки у нас - через плечо, чернильницы в руках.
Вдруг слышим голоса, смех. Мальчишки играют в бабки. Пестрые, крашеные кости расставлены во всю ширину улицы. А один из мальчишек отбежал немного назад и целится в кости плоской свинцовой "биткой". Раз - и сшиб пару.
Брат осторожно перешагнул через ряд костей. Я тоже шагнул, но нечаянно задел бабку ногой.
Мальчишки рассердились. Один замахнулся на меня, а другой - в рваных штанах, рыжий, рябой - подскочил ко мне, скривил щеку и говорит:
- Разрешите перышко в вашу чернильницу обмакнуть - прошение в управу написать!
Я поднял руку с чернильницей, а он меня ударил под самый локоть. Покатилась моя чернильница боком по дороге. Хорошо, что не разбилась - из толстого стекла была сделана.
Брат закричал издали:
- Эх вы! На маленького напали!
Они - на него. Со всех сторон обступили. Дергают за полы пальто, за пелеринку, дразнят:
- Какой это у вас фасончик?
- Чего это вы юбочку на плечи надели?
Брат закричал не своим голосом:
- Дураки! Разбойники! Сумасшедшие арестанты!
И легонько ударил рыжего мальчишку левой рукой, - в правой у него была чернильница.
Мальчишки захохотали, сбили брата с ног и навалились на него всей кучей. Чернильницу у него сразу отняли и стали перебрасывать по всей улице, как мяч. Пропала чернильница, разбилась о камень. Я подскочил к рыжему и вцепился обеими руками ему в тело, - у него сзади в штанах была дыра. Рыжий разом обернулся, поймал меня и прижал коленом к земле. Не помня себя, я заколотил ногами по земле и заорал на всю улицу.
И вдруг мальчишка отпустил меня и кинулся удирать. На бегу он успел крикнуть ребятам:
- Евдак... Те-кай!
Смотрю: за мальчишками гонится целая орава других мальчишек, а впереди этой оравы несется рослый парень в синей рубашке и в кожаном фартуке.
Тут и мы с братом замахали руками и пустились в погоню.
Жарко, весело. Улица пустая, широкая. Ноги в осенней траве путаются. Гоним мы мальчишек и такие слова кричим, что и сами в первый раз слышим.
До самого кладбища гнали. А потом постояли немного, посмотрели бегущим вслед и спокойно пошли назад.
Я иду рядом с большим парнем в кожаном фартуке и, задыхаясь от восторга и благодарности, спрашиваю;
- Это вас зовут Евдак?
- Меня.
- Какой вы сильный! Вас все мальчишки на улице боятся.
А он отвечает:
- Нет. Они только на нашей улице драться не смеют. На своей дерись сколько хочешь, а на чужой нельзя.
- А чьи они, эти мальчишки?
- С рязановского двора, кишечники. А сюда они ходят с нашими ребятами в бабки играть. Ну, бабки одно дело, а драться - другое. А вы чего такие чудные? - вдруг спросил он меня.
- Как чудные?
- Да вот польта на вас такие... Будто у певчих из костела. И чернильницы...
Он прыснул, отвернувшись в сторону. Его товарищи тоже засмеялись.
- Мы нездешние, - виновато сказал брат, - мы всего три дня как в этот город приехали.
- А вы русские? - спросил рыжий.
- Да, - сказал я.
- Нет, - сказал брат, - Мы евреи.
- Ну, это ничего, - ответил рыжий. - У нас во дворе тоже есть еврейчик, Жестянников Минька. Тут мы расстались.
----
Больше мы в пелеринках и шляпах не ходили, а чернильницы стали прятать в карман, - чернила из них не выливались.
Только это не помогло. Кишечники нас запомнили. Жили они совсем рядом с нами - на большом дворе с открытыми настежь воротами. Через весь двор была там протянута веревка, а на веревке висели сухие и легкие, как папиросная бумага, кишки и пузыри. Они шелестели от ветра и очень нехорошо пахли. Вся наша улица пахла кишками.
У ворот встретил нас как-то одноглазый мальчишка-кишечник. Он свистнул и сказал, озираясь по сторонам:
- Вам тут, на нашей улице, все равно не жить. Подкараулим и убьем.
Мы с братом очень перепугались и не знали, что делать. Большим жаловаться нельзя. Я отправился искать Евдака.
Сначала пошел по нашей улице, потом по переулку, потом по той улице, где была драка. Вот и ворота, откуда выскочили сапожники. В самом конце двора маленький домик. По двору бегает мальчишка, смуглый, краснощекий, и ловит, подбрасывая на бегу, гимназическую фуражку без герба.
- Злые тут у вас собаки? - закричал я издали.
- Не кусаются, - отвечал мальчишка. - А вы до кого, до портного или до сапожника?
- Як сапожнику, - сказал я, - а вы кто?
- Мой отец портной Жестянников, а я Минька.
Он показал мне дверь к сапожнику. Я вбежал и оробел. У перевернутого ящика сидели на скамеечках мальчишки, а среди них сам сапожник. Глаза у сапожника были наполовину закрыты, а лицо у него все заросло бровями, усами и бородой. Когда я вошел, Евдак весело колотил молотком по большому и неуклюжему сапогу, из которого торчали деревянные гвозди, а другой мальчишка чистил грязными руками картошку.
Сапожник хрипло кашлянул и спросил:
- Вы от кого?
Потом приставил руку к уху и сказал нетерпеливо:
- Ась?
Я не знал, что отвечать. Мальчишки засмеялись, а Евдак покраснел.
- Они до меня, - сказал он, вставая. Потом взял меня за плечи и выпроводил на двор. Там я наконец перевел дух.
- Евдак, - прошептал я, - знаешь, тот кишечник, одноглазый, сказал, что подкараулит нас и убьет.
- Ладно, - ответил Евдак хмуро, - коли что, покричи меня, - я приду.
- Да! - сказал я. - А ты думаешь, он будет ждать, пока ты придешь. Ведь от тебя до нас очень далеко.
- Где же далеко, - засмеялся Евдак, - наш забор навпротИ ваших ворот. Вот иди сюда.
Он повел меня к забору за домом. На заборе сидел Минька.
Я тоже вскарабкался на забор и увидел через дорогу наши ворота.
- Евдак, - сказал я с забора, - завтра воскресенье. Приходи к нам.
Евдак молчал.
- И вы тоже приходите, - сказал я Миньке.
- Хорошо, придем оба, - сразу ответил Минька за себя и за Евдака. Завтра утром придем.
- У нас книг много, - сказал я на прощанье, перелезая через забор, есть интересные, с картинками.
- Ладно, не обманем! - сказал Минька.
----
И в самом деле, на другой день пришли оба.
У нас было две комнаты - столовая с большой лампой и столом, накрытым скатертью, и другая комната, где ночью все спали, а днем занимались мы с братом. Минька, не снимая в комнатах фуражки, бойко разговаривал с нашей мамой. А Евдак молчал и на мамины вопросы отвечал очень тоненьким голоском.
Только потом, когда мы заперлись в спальне, он повеселел и заговорил своим голосом. Мы достали с полки очень большую и очень толстую книгу с картинками. Евдак не знал, что такие книги бывают на свете, и спросил:
- Это ваша еврейская книга?
- Нет, это русская, называется журнал, - сказал я.
Мы все взобрались, поджав под себя ноги на сундук и стали перелистывать удивительную книгу. Скоро книгой целиком завладел Минька. Он и переворачивал огромные страницы, и читал подписи под картинками. Читал неверно: первые буквы кое-как прочтет, а остальные сам выдумает.
- Караван в Монпасье. (В книге было сказано: "Карнавал в Монпелье".)
- Пожар в Соединенных Штанах.
Мы все очень смеялись над Минькой.
В этот день наша мама собиралась в город. Она вызвала меня и брата в другую комнату, показала, где в буфете находится печенье для гостей, а на прощанье сказала:
- Только по улице не гоняйте. Там вас мальчишки поколотят. Сегодня праздник, - они все за воротами.
Мама ушла. Мы сразу поели все печенье. Потом Минька сказал:
- Давайте в казаки-разбойники!
Мы побежали на двор. Только успели мы сосчитаться, как услышали свист. Оглянулись - у нас на дворе чужой мальчишка стоит, одноглазый кишечник!
На его свист ответили свистом на улице.
- Вы чего тут стоите? - спросил брат.
- Мы не до вас, - вежливо ответил ему одноглазый. - Мы до их.
И он указал на Евдака с Минькой.
- До нас? - закричал Минька, расстегивая свой толстый кожаный кушак с медной пряжкой.
- Постой, Минька, - сказал Евдак, - не кипятись. А чего вам от нас надо?
- Вы чего на нашу улицу ходите? - спросил одноглазый, беспокойно озираясь.
- Здесь не улица! - закричал Минька, - тут чужой двор. Ждите нас у фортки на улице, не убежим!
Евдак поднял с земли большой кирпич и повернулся к одноглазому боком.
А из-за дома крались уже длинной цепью мальчишки.
Тут был и рябой, и другие кишечники. Человек семь, а то и больше. У всех были в руках рогатки, колья из плетня и кирпичи.
- Вон их сколько, - сказал Евдак задумчиво. - Текать надо.
Брат шепнул нам всем:
- На старый завод! Там спрячемся.
В конце двора за деревьями был у нас недостроенный и давно заброшенный завод. Кажется, пивоваренный. Широкие двери его были заперты. В завод можно было проникнуть только по шаткой лестнице, которая вела на чердак.
Не поворачиваясь, мы стали медленно и незаметно пятиться к заводу. Впереди нас прыгал, будто гарцевал на коне, Минька, отстреливаясь обломками кирпича. У него самого было уже поранено ухо, - кровь ниточкой текла за воротник. Минька сам не замечал этого, а я, как только увидел у него кровь, начал плакать.
- Жидовская команда, - кричали кишечники, - Минька - жид! Евдак жидовский казак! Идите сюда, свинью резать будем, салом губы намажем!
Но мы были уже у лестницы. Я никогда на нее не решался взобраться, а тут полез. Евдак с Минькой и брат задержались немного. Перед лестницей они нашли груду битых кирпичей. Набрав сколько можно было в карманы и в полы рубах, они полезли за мной. Мы добрались до небольшой площадки без перил. Посмотрели вниз - страшно. Я сунулся было в открытую дверь на чердак, но там было еще страшнее: никакого пола не было, и только несколько балок отделяли чердак от нижнего помещения. Одна из балок шла от самого порога к той двери, что была на противоположной стороне. Я кое-как уселся на пороге. Рядом примостились Евдак, Минька и брат. Площадка была ненадежная, оставаться на ней было опасно: того и гляди, рухнет.
Внизу бесились кишечники. Они извивались, корчились, показывали нам свиное ухо, зажав полу рубахи в кулак.
- Жидовская крепость! - кричали они. - Вот мы сейчас вас оттуда вниз побросаем!
У лестницы они нашли целый склад артиллерийских снарядов - груду кирпичей. Кирпичи полетели в нас.
- Ребята! - сказал Минька. Он был до того красен, что рядом с ним было жарко стоять. - Ребята, я проберусь по балке туда (он указал на дверь по другую сторону чердака), слезу...
- Там нет лестницы! - перебил его брат.
- Ничего, как-нибудь сползу... Домой сбегаю и живо наших ребят позову. А вы все оставайтесь здесь, кричите и камни бросайте, чтобы они не видели, как я слезать буду.
- Почем кишки, - закричал он вниз. - Эй, вы, кишечники, дохлую собаку съели, кишки продали!
Не давая врагам опомниться, Евдак продолжал за Миньку:
- У нас на дворе старая кошка сдохла! За пятак продам. Кишки первый сорт! Кошачьи кишки, кошачьи кишки!
Мальчишки внизу совсем одурели и все разом полезли на лестницу. Евдак и брат выбежали на площадку и запустили в них десятком кирпичей. Лестница зашаталась. Несколько раз мальчишки брали ее приступом, но дальше середины не двинулись.
А Минька в это время полз на брюхе по чердачной балке, обхватив ее руками и ногами. Внизу под ним были пустые железные баки. Сорвись Минька, он бы расшиб голову.
У нас почти кончился запас кирпичей. Евдак сказал нам:
- Залезайте на чердак, ребята, мы дверь запрем, - тут и крючок есть.
Я на четвереньках попятился с порога на балку. Вот когда страшно стало! Я сидел верхом на бревне, держась руками за порог. Мне казалось, что балка подо мной качается, как лодка.
- Подвинься! - сказал брат. - Дай и мне сесть.
- Не подвинусь! - заревел я. - Я и так падаю!
Брат перелез через меня. Мы оба чуть не полетели вниз.
Наконец Евдак захлопнул дверь и накинул крючок.
Стало темно. Свет шел только с противоположной стороны. Там у открытой двери сидел Минька. Он, видимо, обдумывал, как ему спуститься без лестницы. Вдруг он повернулся спиной к выходу, ухватился руками за порог и спустил ноги. Потом он исчез.
Тут заколотили в нашу дверь - кулаками, ногами, камнями, палками. Мне показалось, что бревно подо мною треснуло.
- Евдак! - закричал я, - открой дверь! Слышишь, Евдак! Я не могу держаться больше! Я упаду!
- Ничего, я тебя держу, - ответил Евдак, крепко обхватывая меня рукою и дыша мне в шею. - Не упадешь.
Дверь стали рвать. Попробовали подсунуть под нее палку.
И вдруг мы услышали снизу рев. Будто голосов стало гораздо больше, чем прежде. Будто весь двор полон народу. Дверь перестали рвать. Палка так и осталась в щели.
- Текай! Текай! - закричали на площадке. Заскрипела, затрещала лестница от топота.
Евдак открыл дверь, и мы вылезли опять на площадку. Видим, мальчишки бегут, кто куда. Рябой барахтается на земле. Одноглазый сидит на заборе, а Евдаков товарищ - сапожник - его за ногу держит. Минька носится по двору, размахивает ремнем и орет:
- Не пускай к забору! Гони назад! Держи ворота!
Когда мы спустились по лестнице, никого на дворе уже не было. Кишечникам удалось прорваться на улицу. Минька с сапожниками гнал их до кладбища.
Жалко, что мне не пришлось гнать их на этот раз. Очень это весело мчаться по дороге за убегающим врагом. Когда я выбежал за ворота, толпа была уже далеко. Только звериный вой разносился по всей улице.
После этого кишечники нас больше не трогали. Как-то подошел к нам на улице рябой и сказал, что он с одноглазым поссорился и больше компании с ним водить не будет.
А в другой раз подошел к нашим воротам сам одноглазый и стал вызывать меня и брата знаками на улицу. Мы вышли.
- Не найдется ли у вас, - сказал одноглазый тихо и мирно, какой-нибудь плохонькой, завалящей книжки? Почитать охота.
Мы вынесли ему журнал с картинками.
Он взял книжку и спросил:
- А вы евреи?
- Да, евреи, - сказал я; на этот раз я не побоялся сказать правду. - А зачем ты спрашиваешь?
- Я хочу еврейской грамоте учиться. Очень мне жиды нравятся!.. А вы скажите Евдаку и Миньке, чтобы они меня не трогали.
- Ладно, скажу, - обещал я.
С тех пор мы больше не дрались. А с Евдаком я до сих пор дружен. Он в Ленинграде на "Скороходе" работает. Миньку на войне убили.
ГОРБУН
А недалеко от нас была церковь, высокая, белая. Несколько раз в день она громко-громко звонила. Звон ее, казалось, наполнял все пространство между небом и землей. А место у нас было тихое. Только петухи пели по дворам да люди разговаривали через улицу, да коршун изредка кричал с неба, летая над городом.
Когда звонила церковь, ничего не было слышно во всем городе, кроме звона. Церковь с колоколами, как гроза с громами, заглушала все, что было вокруг и внизу.
Я слушал, и мне казалось, что колокола что-то говорят. Ведь не болтают же без смысла люди, когда говорят много часов подряд, не уставая и не путаясь, когда спрашивают и отвечают. Но колокола говорили непонятно, не по-русски, а скорее всего так, как разговаривали пекаря в пекарне по-турецки или по-татарски - млы, блы, бом, дзын.
Мальчишки, с которыми я бегал, знали, когда звонят к вечерне, когда - к обедне. Митрошка-кишечник и сам звонил раз - должно быть, в самый маленький колокол. А я не знал, что такое обедня и вечерня, потому что я был еврей (я думал, что обедня это такая долгая, спокойная, сытная, как обед, молитва). Мне совестно было спрашивать мальчиков об этом - я даже немного побаивался церкви и церковного звона. В будни никто на нашей улице не помнил, что я еврей, а в воскресенье и в праздник все мальчики в новой одежде ходили в церковь, а я один с прорехами в штанах стоял у забора и от нечего делать рубил палкой головы лопуху и крапиве.
Внутрь церкви я, кажется, никогда не заглядывал. А может быть, мимоходом, вскользь я как-нибудь и заглянул, потому что смутно помню много золота и серебра в темноте и чей-то спокойный, громкий, гудящий голос, который казался мне голосом великана.
Мальчики на улице называли меня жидом. Они все были православные. Мне казалось, что они сами себя так назвали из самохвальства. Славным называют человека, когда хвалят его. Правым бывает тот, кто говорит и поступает, как надо. Они, значит, и правые и славные. А что такое жид? Жадина, жаднюга, жила - вот что это такое.
Я не знал, как мне дразнить русских мальчишек. Никто на нашей улице еще не придумал для них обидной клички. А если сам выдумаешь, кличка не пристанет. Мой старший брат читал книжку об инквизиторах. Это такие монахи, которые судили [и] жгли хороших людей на кострах. Самого злого инквизитора звали Торквемада.
И вот, когда Митрошка-кишечник начинал дразнить меня жидом, я кричал ему, сжимая кулачки:
- Инквизитор! Инквизитор! Торквемада!
Но Митрошка только смеялся.
В воскресенье у Митрошки и у всех был праздник. Об этом громко и весело на весь мир болтали и гудели колокола. И когда ударял большой колокол, мне казалось, что сверху на головы роняли длинную и прямую рельсу, и она звенит, падая и выпрямляясь. Вся земля дрожала от звона.