Путники с большим удовольствием провели день у старухи Нэн, а вечером, выставив дозорного, рано улеглись спать, чтобы получше отдохнуть и утром пораньше тронуться в дорогу. Правда, аббат все время жаловался на ужасный зуд в заживающих ранах, проклиная Шишковатого с его мазью, но похоже было, что он снова полон сил и рвется возобновить путешествие.
— Сколько еще идти до храма? — спросил он Нэн. — Чарлз сказал, что ты разговаривала со священником, который там живет.
— Самое большее два дня, — ответила она. — И дорога хорошая. Да, я говорила со священником, но только один раз, да и то очень мало. А почему ты о нем заговорил?
— Мы надеемся, — сказал аббат, — что он располагает кое-какой информацией, которая нам необходима.
— Я не спрашивала вас о цели вашего опасного паломничества, — сказала она, — и не хочу совать нос в ваши дела. Но это, наверное, какая-то важная для вас цель.
— Она для нас жизненно важна, — подтвердил аббат. — Может быть, она жизненно важна для самой Церкви.
На следующее утро они двинулись в путь. Старуха Нэн отправилась с ними, а сзади робко плелся тролль.
День выдался погожий. Лес был одет в мягкую, нежную весеннюю зелень, а землю под деревьями сплошь покрывал ковер диких цветов. Никаких троп в лесу не было. Нэн шла впереди, остальные следовали за ней, благодарные за то, что она взялась их вести, потому что никаких ориентиров в лесу не было.
Нечисть не показывалась. «Неужели мы наконец от нее оторвались?» — думал Харкорт, но старался отгонять от себя эту мысль и держаться постоянно настороже. Однако за весь день они никого не повстречали.
Аббат держался на удивление хорошо. Харкорт и Шишковатый постоянно поглядывали на него и то и дело устраивали привалы, чтобы он мог отдохнуть, а он ворчал: «Знаю я вас. Нечего со мной нянчиться», — но более категорических протестов не высказывал, и Харкорт подозревал, что он только благодарен им за эти привалы.
На ночлег они остановились под деревьями у родника, который бил из земли у самого подножья небольшого пригорка. Нэн и Шишковатый принялись готовить еду. Харкорт немного поднялся по склону пригорка и сел, прислонившись спиной к огромному дубу и внимательно поглядывая по сторонам, не покажется ли Нечисть.
Через некоторое время он услышал шорох сухих листьев, обернулся и увидел, что это Иоланда. Она подошла и села рядом.
— Мой господин, — сказала она, — ты чем-то озабочен. Ты был озабочен весь день. Могу ли я чем-нибудь помочь?
Он покачал головой:
— Нет, я ничем не озабочен. То есть ничем особенным. Сегодня все шло слишком хорошо, это-то мне и не нравится.
— Тебе не нравится, когда все идет хорошо?
— До сих пор мы с боем пробивали себе дорогу в этих местах, — сказал он. — Ну, может быть, не совсем с боем, потому что большую часть времени от кого-нибудь убегали. Убегали и попадали из огня да в полымя. Мы постоянно чувствовали, что за нами кто-то гонится. А сегодня это была просто какая-то прогулка.
— У тебя слишком много забот, — сказала она. — Ты ни на минуту не даешь себе о них забыть. Все время носишь в себе. Ни с кем не хочешь делиться. Расскажи мне хоть об одной из своих забот. Освободись от нее, раздели со мной.
Он рассмеялся:
— Только об одной, и больше ты не будешь ко мне приставать?
Она кивнула.
— Ну, хорошо, — сказал он. — Только об одной, не больше.
Сразу же, как только он произнес эти слова, в голове у него всплыла мысль, которая постоянно его грызла, хоть он и не отдавал себе в этом отчета. Мысль, которую он отгонял всеми силами и которая только сейчас возникла из глубин его подсознания.
— Помнишь ту ночь, что мы просидели в болоте на куче камней? — спросил он. — Когда мы с Шишковатым забрались на самую верхушку, чтобы оглядеться?
— Помню. Это было неосторожно, вы рисковали жизнью. Туда подниматься было опасно.
— Когда мы снова спустились, — продолжал он, — Шишковатый рассказал вам, что мы там нашли. Скелет великана, распятого на сколоченном наспех кресте из кедрового дерева и прикованного к нему цепями. Вы с аббатом слушали, но не слишком внимательно, как будто это пустяк, всего лишь еще один случай в пути. Да и Шишковатый не придал этому особого значения.
— И правильно. Никакого особого значения это не имеет.
— Но как ты не понимаешь? Ведь тот великан умер на кресте.
— Я помню, ты сидел ужасно мрачный, когда Шишковатый об этом рассказывал.
— Тогда, может быть, я не прав?
— А может быть, и прав, только я не понимаю. Скажи мне, что тебя так беспокоит? Не мог же ты пожалеть великана. Ты их не жалеешь. Мой отец рассказывал, как тогда, на стенах замка, ты осыпал их ударами и выкрикивал проклятья, убивая одного за другим.
— Нет, дело не в великане, — сказал Харкорт, — хотя он, наверное, умер мучительной смертью. Должно быть, от жажды. Его приковали там и бросили, и он высох, как лист, упавший с дерева.
— Но если дело не в великане, то в чем же?
— В кресте! — выкрикнул он.
— В кресте?
— На кресте умер наш Спаситель.
— Ну и что? С тех пор еще многие умерли на кресте.
— Крест для нас священен, — сказал он. — Мы молимся перед ним. Мы носим его на шее. Мы венчаем им наши четки. Это святое орудие смерти. Очень плохо, что и другие, как ты говоришь, тоже умирали на кресте. Но великан? Чтобы Нечисть умирала на кресте?!
Она обняла его за плечи и прижала к себе.
— И ты страдал из-за этого? — сказала она. — И никому ничего не говорил?
— Кому мне было об этом рассказать?
— Сейчас ты рассказал об этом мне.
— Да, — ответил он. — Я рассказал об этом тебе. Она убрала руку с его плеч.
— Прости меня, мой господин. Я только хотела тебя утешить.
Он повернулся к ней, охватил ее лицо руками и поцеловал.
— Ты меня утешила, — сказал он. — Я так нуждался в утешении. Наверное, я глупец, что так расстраиваюсь…
— Ты не глупец, — сказала она. — В тебе есть какая-то неожиданная доброта, и за это все должны тебя любить.
— Имей в виду, — сказал он, — что я смог рассказать об этом только тебе.
Он сам не знал, зачем это сказал. Ему пришло в голову, что это неправда. Он мог бы рассказать аббату. Нет ничего такого, о чем он не мог бы рассказать аббату. Однако об этом он аббату все же не рассказал.
— Я должна кое о чем с тобой поговорить, — сказала она. — Нэн все время присматривалась ко мне, и очень внимательно. И пыталась меня расспрашивать. Конечно, исподволь, чтобы это не бросалось в глаза. Но в том, что она говорила, таились вопросы.
— Ты ей ничего не сказала?
— Ничего. Ты же сам мне ничего не говорил. Но из того, о чем разговариваете вы трое, из случайно оброненных слов, я поняла.
— Я не собирался ничего от тебя скрывать, — сказал Харкорт. — Я просто…
— Да нет, ничего страшного.
— Как ты думаешь, Нэн хотела расспросить тебя о нашей цели?
— Мне так показалось. И вот еще что. Она не та, за кого себя выдает.
— Что ты хочешь сказать?
— Она одевается в лохмотья, ходит босая, у нее всклокоченные волосы, к которым она не притрагивается гребнем. Она хочет, чтобы мы считали ее просто старой каргой. Но все равно видно, кто она на самом деле.
Харкорт заинтересовался.
— А кто она, по-твоему, на самом деле?
— Когда-то она была благородной дамой. Очень благородной. Такой благородной, что теперь не может этого скрыть. Кое-какие обороты речи, когда она не следит за собой, отдельные движения, манеры. На пальце у нее перстень с камнем, и она хотела бы, чтобы мы считали камень дешевой стекляшкой. Но я знаю, что это не так. Могу поклясться, что это рубин чистейшей воды.
— Откуда ты знаешь?
— Любая женщина тебе сразу скажет. Не мужчина — мужчины на такие вещи не обращают внимания.
— Надо будет взглянуть, — заметил Харкорт. — Хорошо, что ты мне об этом рассказала. А теперь пойдем, пора ужинать.
Ужин был готов, и аббат уже приступил к еде.
— Я слишком проголодался, чтобы дожидаться вас, — сказал он. — Садитесь и скажите, как вам понравится угощение. Наша приятельница Нэн — необыкновенно искусная повариха. Кому еще могло бы прийти в голову поджарить нарезанное мясо с натертым сыром, кусочками сала и травами, собранными в лесу, и все это как следует перемешать? Получилось очень вкусно.
И он снова набил полный рот.
— Этот старый козел уже почти такой же, как раньше, — сказал Шишковатый.
— Если не считать того, что у меня по всему телу зуд от твоей гнусной мази, — проворчал аббат.
— Завтра мы дойдем до храма, — сказала Нэн. — Не рассчитывайте, что после этого я смогу вас кормить, — мне будет некогда, буду собирать коренья и травы.
К вечеру следующего дня, поднявшись на вершину холма, они увидели храм.
— Завтра мы дойдем до храма, — сказала Нэн. — Не рассчитывайте, что после этого я смогу вас кормить, — мне будет некогда, буду собирать коренья и травы.
К вечеру следующего дня, поднявшись на вершину холма, они увидели храм.
— Вот он, — сказал аббат. — Вот наконец этот храм, куда мы столько времени пробиваемся по этой нечестивой стране.
Храм стоял в небольшой долине, по которой извивался прозрачный ручеек. Он был окружен вековыми деревьями, почти скрывавшими его от глаз.
— Мы устроим здесь привал, — сказал Харкорт, — а туда пойдем утром. Я не хочу блуждать в темноте.
Глава 21
Храм был огромен — Харкорт еще никогда не видел такого величественного здания. Каменные стены колоссальной высоты были увенчаны уходящими ввысь башнями, и даже башни казались столь же массивными, как и несущие их устои. Над стенами возвышались крутые скаты крыш, причудливо пересекавшиеся под всевозможными углами по прихоти неведомого зодчего. Утреннее солнце отражалось в красных, зеленых и синих витражах. Все здание дышало былой роскошью и неумирающим величием. Глядя на него, Харкорт не мог не подивиться тому, как могли такое выстроить обыкновенные люди.
Вокруг храма шла невысокая каменная ограда, кладка которой казалась грубой и примитивной рядом с великолепно выложенными стенами самого храма. Кое-где она обвалилась, и видно было, что за ней растет множество плодовых деревьев, многие из которых стоят в полном цвету.
Торжественной цепочкой путники двинулись вдоль южной части ограды к западу. Немного не доходя до места, где ограда поворачивала на север, оказался пролом, через который можно было подойти к храму. Они обошли западный угол здания и вышли на мощеный двор, откуда поднимались ко входу в храм широкие каменные ступени. Одна из створок тяжелых дубовых дверей сорвалась с петель и лежала на камнях, другая, косо висевшая на месте, была полуоткрыта. С карниза над дверью на путников смотрели оскаленные морды горгулий.
Взглянув на них, Харкорт не то чтобы заметил, а скорее почувствовал, что в них есть нечто странное. Часть их выглядела как-то не так, как другие, — они казались более гладкими и округлыми. Он присмотрелся внимательнее, но не мог понять, есть между ними разница или это ему только почудилось.
— Иоланда, — сказал он девушке, стоявшей рядом, — по-моему, с этими горгульями что-то не так. Они как будто разные.
— Они и не должны быть одинаковые, — ответила она. — Горгульи всегда непохожи друг на друга. Скульптор всегда дает волю фантазии и придает им разное выражение.
— Я не о том, — сказал он. — Дело не в выражении, а в самом материале. Как будто они сделаны из разного камня.
— Это возможно, — ответила она, — но все же… Погоди, я, кажется, поняла, что ты хочешь сказать.
— Некоторые из них, — сказал он, — напоминают мне ту горгулью, что ты показывала мне у себя в мастерской.
У нее перехватило дыхание.
— Может быть, ты и прав. Похоже, некоторые сделаны из дерева. Не из камня, а из дерева. Если так…
— Но какой в этом может быть смысл? Почему одни высечены из камня, а другие вырезаны из дерена?
— Не знаю. Может, в этом и нет никакого смысла. Может, из тех, что стояли здесь с самого начала, некоторые обрушились, и их на время заменили деревянными, пока не найдется кто-нибудь, кто мог бы снова высечь их из камня.
— Временная замена?
— Да, и никакого особого смысла в этом нет.
— Хватит болтать о каких-то там горгульях, — грубо перебил их аббат. — Мы здесь не для того, чтобы обсуждать архитектурные прелести храма. Давайте-ка поищем этого вашего священника.
— Его не так просто найти, — сказала Нэн. — Он не любит показываться на виду. Как будто боится гостей. Чаще всего он шныряет по углам.
— Странно, — сказал Шишковатый. — Ему здесь должно быть довольно одиноко. Другой на его месте был бы рад гостям и вышел бы им навстречу.
Нэн покачала головой.
— Он странный человечек. Всего один раз он говорил со мной. Я видела его и до этого, но всегда только мельком.
— Он живет здесь уже много лет?
— Думаю, что да.
— Но Нечисть наверняка знает, что он живет здесь. Как ты думаешь, может быть, он от нее прячется? А может быть, просто всего боится?
— Нечисть старается держаться отсюда подальше. Благочестивая атмосфера ее отпугивает.
— Что-то не очень она ее отпугнула, когда они напали на наше аббатство, — возразил аббат. — Они перебили всех, кого нашли, и разграбили все, что только можно.
— А что если в вашем аббатстве благочестивую атмосферу малость подпортили те бочонки вина и женщины, которых вы там у себя прятали? — предположил Шишковатый.
— Давайте не будем опять затевать споры, — вмешался Харкорт.
— Я пренебрегаю этим выпадом, — с видом оскорбленного достоинства произнес аббат. — И оставляю его без ответа.
Сказав это, он широким шагом направился к дверям храма. Остальные после секундного колебания последовали за ним. Однако, войдя в дверь, все остановились. Остановился и аббат, шедший впереди. Перед ними простирался погруженный в полумрак главный неф. Лишь несколько солнечных лучей пробивались сквозь стекла витражей, и эти разноцветные лучи усиливали впечатление нереальности происходящего. В огромном пустынном пространстве храма звучали равномерно повторяющиеся низкие, глухие звуки. Харкорт затаил дыхание, пытаясь понять, откуда доносятся эти звуки, похожие на мерное дыхание какого-то чудовища. Аббат сделал несколько шагов вперед, и его шаги гулко отозвались под гигантским куполом, вновь и вновь повторяемые эхом.
По обе стороны главного нефа двумя рядами стояли могучие колонны; между ними призрачно белели надгробия — и самые простые, и увенчанные возлежащими каменными фигурами. Одно из них изображало коленопреклоненного ангела. Справа и слева аркады вели в боковые приделы.
Понемногу глаза Харкорта привыкли к полумраку, и он уже мог разглядеть больше подробностей, хотя смотреть было особенно не на что, кроме колонн, надгробий, богато разукрашенной купели, а поодаль — высокого алтаря с хорами над ним. Все это создавало ощущение огромной пустоты, простиравшейся в бесконечную даль. Если священнику, которого мы ищем, подумал он, вздумается от нас спрятаться, в этом здании есть где прятаться. Стены покрывала роспись, когда-то яркая, но теперь выцветшая и плохо различимая в тусклом свете.
Нэн говорила о благочестивой атмосфере, но здесь никакого благочестия не ощущалось. Запах благовоний давно улетучился бесследно. Остались только какие-то таинственные гулкие раскаты и пустота, царящая здесь уже много столетий.
Аббат снова двинулся вперед, остальные последовали за ним, разбудив эхо, наполнившее воздух звуками сотен шагов.
Они обошли весь храм, тщательно обыскав даже самые укромные уголки — часовни и ризницу, крытые аркады и крипты, кухню и трапезную, внутренние дворики и библиотеку со шкафами, доверху набитыми рукописными свитками. На всем лежал толстый слой пыли, которая поднималась в воздух, потревоженная их шагами. Они не могли удержаться от чихания, которое эхо повторяло множество раз, как будто вокруг чихали миллионы призраков. Они попробовали позвать священника, хоть и не знали толком, как это сделать, не зная его имени, но скоро были вынуждены отказаться от своих попыток: повторяемые эхом, крики порождали такие громкие и многократные отклики, что они ничего не смогли бы услышать, даже если бы священник был здесь и захотел отозваться.
Повсюду они натыкались на надгробия, разбросанные без всякого порядка, даже в самых неожиданных и уединенных уголках. Каменная крышка одного из них свалилась или была сброшена и лежала расколотая на полу, и в саркофаге были видны истлевшие останки его обитателя. У фигуры ангела на другом надгробии была отбита голова, и ее белые, как снег, осколки валялись вокруг. Купель оказалась перевернута, покрывавшая ее тонкая резьба местами сбита.
Если не считать рукописей, найденных в библиотеке, ничего ценного в храме не осталось. Алтарь был гол, шкафы, где должны были храниться ризы, драгоценные сосуды и другие принадлежности богослужения, стояли пустые.
— Основательно здесь все разграблено, — заметил Шишковатый.
— Может быть, и нет, — сказал аббат. — Благочестивые отцы могли все унести с собой, чтобы ничего не попало в лапы Нечисти.
В конце концов, когда они уже начали отчаиваться в успехе своих поисков, в крохотной часовенке, которая притаилась в укромном углу восточного крыла и была замечена ими только случайно, они нашли того, кого искали. Во всяком случае, то, что от него осталось.
На полу лежали разбросанные в беспорядке человеческие кости. Кое-где среди них валялись клочки черной ткани — по всей вероятности, остатки сутаны. На костях виднелись остатки мяса и хрящей. Шишковатый поднял с пола череп и показал остальным. Нижняя челюсть еще держалась на месте, и видно было, что в черепе не хватает четырех передних зубов — двух сверху и двух снизу.