А если кто сомневается в этической стороне нападения на чужой мир, то пусть не берёт себе это в голову. Ибо Рай — нам не чужой, все мы, без исключения — выходцы из него. Наши предки не на деревьях жили. Это лжеучение возникло благодаря проискам американских и европейских политиков, заинтересованных в том, чтобы простой народ забыл, откуда он воистину родом. Впрочем, хотят верить, что от обезьян произошли — вольному воля. Каждый сам лучше знает своих предков.
В действительности, человечество было сотворено Белым Богом и проживало изначально в Раю, который и тогда мог стать мечтой любого мира, если бы другие миры в то время существовали. Но ни нашей Земли, ни гипотетически появившегося вслед за ней ада тогда ещё не было и в помине. И они вовсе бы не возникли, если бы Белый Бог не страдал параноидальными детскими комплексами — Он хотел быть уверенным, что человек ему предан весь без остатка. И чтобы контролировать своё любимое творение, посадил в Раю дерево — индикатор лжи, плоды которого запретил людям трогать. Предки наши хоть и не были обезьянами, но они весьма и весьма смахивали на нынешних райцев — нелюбознательные, неразвитые, послушные дикари со сверхспособностями. Им и в голову не взбрело проявить любопытство и попробовать запрещённый плод. Пока однажды не родился единственный умный в их среде — наш общий далёкий предок, чьё имя потом ошибочно стали приписывать хозяину ада — Люцифер. Правда, во времена матриархата считали, что первым сорвал с запретного дерева плод не Люцифер, а его жена. Но это не столь уж важно, ибо вкусили его они оба. И когда Белый Бог узнал, что Его ослушались, то Он проклял Люцифера и его жену и выгнал их из Рая во вновь созданный мир, который не имел никаких точек соприкосновения с их исторической родиной. В гневе Своём Он не хотел и лазейки оставлять для возвращения изгнанников, но другие райцы, среди которых были самые первые люди: Адам и Ева — умоляли Создателя дать шанс потомкам Люцифера вернуться в родные обители. И тогда Белый Бог смилостивился и сотворил точку перехода. Известно множество случаев, когда обитатели обоих миров перебирались через границу. Это и так понятно — кто-то же контрабандой перетаскивает райский гумус. Но вот такой массированный переход — он предстоит впервые. Его совершим мы…
Контрактников обучали по плотному графику, не выпуская за пределы воинской части. Увольнений не давали. Но Машу с Лёшкой Кукушкин один раз перед началом Великого Похода сумел повидать. Жена привезла сынка в Ярославль, и слёзы её (а возможно, и недорогой презент) умилостивили Гришина, и нянька позволил им встретиться.
Кукушкин боялся, что за прошедший год, проведённый без отца, сын отдалится от него, станет чураться. Но нет, Лёшка его помнил, скучал, бросился на шею. Военную тайну, похоже, знали даже в детском саду, малец стал расспрашивать его про Рай. Но, разумеется, Кукушкин ни словом не обмолвился о Великом Походе. Только повторил то, о чём и так постоянно бубнили по ящику: в Раю скучно, дикари тупые, нет ни компьютеров, ни телевизоров — только гумус, двухметровый слой плодородной земли, помнишь арбузное лето? И они с наслаждением вспоминали вкус прекрасных плодов. Как им арбузы не надоели тогда? Ведь ни разу Кукушкин не захотел в то лето бифштекс или свой любимый борщ, а Лёшка не просил ни конфет, ни мороженого…
Свидание было коротким, но памятным. Маша плакала, целовала Кукушкина, болтала без умолку, рассказывала, что ипотека временно заморожена, ругала соседа, поставившего забор на десять сантиметров вглубь их территории, оставила мужу стопку последних семейных фотографий, и Кукушкин никогда с той поры с ними не расставался, носил на груди.
В конце октября, за пару недель до выступления, на территории воинской части стало твориться неладное. Стволы новёхонького стрелкового оружия покрылись изнутри ржавчиной. Коррозия начала стремительно разъедать и движущиеся части танков Т-90, к экипажу одного из которых был причислен Кукушкин. Постоянная чистка и смазка оружия, казалось, ничуть не помогали исправить ситуацию. Но это было далеко не всё. Трижды на базе почти на сутки выключались одновременно электричество, вода и тепло, а причину неполадок установить так и не сумели. Вдобавок к этим бедам учебные мины на полигоне оказались боевыми, и несколько солдат подорвались и попали в госпиталь, так и не отправившись в Великий Поход. Уже мелочью казалось то, что в солдатской пище то и дело вылавливали опарышей, а поставщики клялись, что мясо было наисвежайшим, прямо с бойни. В казармах по ночам слышались неясные голоса, мелькали неуловимые тени. Обстановка становилась нервозной и пугающей, шли постоянные разговоры о многочисленных диверсантах, а за три дня до выступления с неба обрушился нескончаемый проливной дождь и пути-дороги развезло. Гришин качал головой и ничего не говорил по этому поводу. Но все понимали — предзнаменования дурные. Белый Бог знает наши планы и так легко не сдастся.
Непогода продолжалась и в момент выхода Т-90 с территории части. Но, в отличие от того, что происходило в военчасти, Кукушкина она не пугала — в танке его не могли достать ни пронизывающий до костей ледяной ветер, ни безжалостно секущий град.
Взвод состоял из трёх машин. Каждому отделению было приказано идти одним маршрутом. Двигаться предстояло по ночам, под прикрытием темноты, и ни в коем случае не по шоссе — только по просёлочным дорогам, обходя стороной населённые пункты. Днём велено было машины тщательно маскировать — безопасность и бдительность превыше всего! Никто не должен вас видеть. У противника на нашей территории преимущество — Он сам её создал и хорошо знает местность. Есть подозрение, Он давно в курсе того, что готовился Великий Поход — на Земле, увы, хватает ренегатов, готовых служить тайными агентами врагу. Шпионская сеть раскидана повсюду.
— Ну что, мальчики, с Богом, — благословил танкистов Гришин, и бойцы невольно вздрогнули. При нынешних обстоятельствах подобное напутствие прозвучало недобро.
Передвигались повзводно. Москву предстояло обогнуть с севера, добравшись до Твери, где батальон должен был снова объединиться и ждать дальнейших указаний.
Точный маршрут взвода был известен лишь его командиру — старшему сержанту Петрову. Действовали согласно его указаниям. Ехали колонной просёлочными путями по расползшейся вязкой дороге, перед деревнями сползали в раскисшие поля, месили гусеницами грязь. А на следующую ночь дождь прекратился и повалил снег. Крупные белые хлопья сыпались с неба, как перья из вспоротой подушки. Подвывала метель. Ночью и так никакой видимости, а тут и вовсе бойцы словно ослепли.
На вторые сутки посреди снежного поля замыкающий танк встал, и дальше ни в какую. Открывшаяся на базе коррозия, вероятно, продолжала быстро разъедать его. Петров оставил третье отделение разбираться с поломкой, и дальше двинулись в путь две машины. С застрявшими пытались поддерживать связь по радио, но из-за сильных помех не могли понять, насколько серьёзно повреждены механизмы и когда товарищи их нагонят.
Немного погодя оказалось, что знаки на местности не соответствуют карте. Водитель головного танка, отчаянно матерясь, клялся, что он тут вообще ни причём, а врёт нагло спидометр, из-за него, дескать, такая лажа. Похоже, мы чуток сбились с курса. Но, кажется, мы находимся, смотрите, вот здесь, у этого озерца, и всё равно направление на Тверь остаётся прежним, до города где-то 20–25 километров. Если ехать ровно на запад, не промахнёмся.
Однако, оказалось, что маршрут снесло к северу. И оба танка прямиком угодили в прикрытые обильным первым снегом, топи знаменитого Оршинского Мха. Танк Петрова с трудом выбрался из болота. А Т-90, на котором ехал Кукушкин, угодил прямиком в трясину. Зрелище, наверное, было бы впечатляющим, да только подсветки никакой — никто не сумел насладиться видом погрязшего по самую башню в болотной жиже танка. Кукушкин и его товарищ кое-как успели выбраться самостоятельно, а командир отделения геройствовал до последнего, так что его с трудом вытащили, грязного и мокрого, когда стало совсем уж ясно: ситуация безнадёжна — Т-90 утоп.
Радости всё это Кукушкину не прибавило, хотя мысль, что выбрался живым из передряги, вселяла надежду на то, что судьба хранит его. Впрочем, истинные намерения судьбы были бойцу неизвестны. Старший сержант Петров, к примеру, был совершенно противоположного мнения и утверждал, что по его твёрдому убеждению, следует ушки держать на макушке, судьба намерена шалить и дальше. Так ли, нет, но что-то её отвлекло, а может быть, она подустала, но на некоторое время она отвязалась от танкистов, и дальнейший путь до города прошёл без особых приключений. Экипаж Кукушкина разместился в танке командира взвода и приходил в себя от злоключений. А заодно морально готовился к предстоящим в Твери разборкам с командиром батальона.
Радости всё это Кукушкину не прибавило, хотя мысль, что выбрался живым из передряги, вселяла надежду на то, что судьба хранит его. Впрочем, истинные намерения судьбы были бойцу неизвестны. Старший сержант Петров, к примеру, был совершенно противоположного мнения и утверждал, что по его твёрдому убеждению, следует ушки держать на макушке, судьба намерена шалить и дальше. Так ли, нет, но что-то её отвлекло, а может быть, она подустала, но на некоторое время она отвязалась от танкистов, и дальнейший путь до города прошёл без особых приключений. Экипаж Кукушкина разместился в танке командира взвода и приходил в себя от злоключений. А заодно морально готовился к предстоящим в Твери разборкам с командиром батальона.
И не зря готовился. Комбат рвал и метал, ещё бы! — на своей территории, на отрезке Ярославль-Тверь, при отсутствии боевых действий взвод ухитрился потерять две машины из трёх. Здесь мы пропустим пару страниц непереводимых эмоциональных русских выражений. Да, не только у Петрова были потери, но не до такой же степени! Комбат вопил, что отдаст весь взвод под трибунал, грозился загнать танкистов в дисбат до конца Похода, торжественно поклялся в каждую мясорубку посылать их первыми. Вышло, конечно, безобразно с этими чёртовыми танками, но своей вины в случившемся Кукушкин не видел. К счастью, за бойцов заступился Гришин. Он уже был в Твери вместе со всем батальоном.
Доходчиво, простыми словами, не вскипая на ругань, нянька спокойно объяснил комбату положение вещей — несмотря на видимое отсутствие боевых действий, идёт война. Противник силён, но при этом бесплотен, и с этим нельзя не считаться. Действия его не столь очевидны, как артобстрел, но от этого не менее эффективны. В данном случае, имело место быть столкновение взвода с противником, где бойцы повели себя героически и грамотно в незнакомой ситуации, и не кричать на них надо, а к наградам представить… А между прочим, знаете ли вы, что в Ираке сегодня сгорели восемь американских танков от якобы брошенной неаккуратно сигареты? Да-да, в Тартаре, посмотрите на карте. Видите, насколько это близко к границе с Сирией? Вам что, непонятно, что американцы только прикрываются миротворческими задачами, а настоящая цель их та же, что и у нас — Рай?! И сопротивление, которое они встречают, гораздо более интенсивное, чем то, с которым сталкиваемся мы. Потому что мы отстаём. Янки нас обгоняют, а этого мы допустить не можем. Речь идёт о мировом господстве, а не о куске лакомого пирога. Американцы — на Ближнем Востоке, а мы ещё до Украины не доползли. Короче, никаких трибуналов. Нам дорог каждый обученный боец. Пусть взвод отправляется в Орёл, где получит новые машины для дальнейшего продвижения.
Короче, обошлось неделей ежедневных выволочек и разборок с военным прокурором. Но пока суд да дело, батальон успел покинуть Тверь. А наши бойцы остались. Когда волокита с документацией о списании бронетехники подошла к концу, Петров на единственном сохранившемся от взвода танке отправился за застрявшим в полях третьим отделением. Кукушкина же и двух его товарищей взялся подвести военкор на армейском джипе.
Выехали засветло и довольно резво, к двум часам дня, добрались до Калуги. Оставалось полдороги и танкисты надеялись к ночи воссоединиться с родным батальоном. Но тут выяснилось, что единственная приличная дорога, ведущая в Орёл через Тулу, разобрана, проехать по ней невозможно, и поскольку зима свалилась, как всегда неожиданно, ремонтные работы отложены до весны. «Там просто нечего делать, когда снег повсюду, — разводили руками дорожники. — Отправляйтесь окольными путями. Вам ещё повезло — по снегу двигаться проще, чем по нашей грязи.»
Легко сказать «окольными путями», когда колёса вязнут в моментально вырастающих перед капотом джипа сугробах, на лобовое стекло падают с неба не изящные кружевные снежинки, а тяжёлые ледяные хлопья, и так быстро, что «дворники» не успевают сметать их. Джип ехал всё медленнее, медленнее, но всё равно оставалась надежда, что к ночи удастся добраться до города. Ужином едва ли накормят, но это не страшно, в Твери на дорогу выдали сухой паёк. Зато товарищи обрадуются их появлению, — весело превкушал Кукушкин.
Увы, до Орла они не доехали совсем чуть-чуть. В каких-то жалких тридцати километрах от города выяснилось, что бензобак пуст. Ни встречных, ни попуток… Впрочем, не было видно не только машин, но и вообще ни зги — дорога фонарями не освещалась. Хорошо ещё, джип застрял не посреди поля, как давеча танк, а на подступах к деревне Татинки. В Татинках света тоже не было — то ли народ вымер, то ли жители рано ложились спать. Впрочем, собаки лаяли, и путники понадеялись, что кого-нибудь им застать удастся. Военкор и бойцы, проваливаясь по пояс в снег, разбрелись по дворам в надежде раздобыть бензин, но дверь отворилась только в одной избе.
На пороге стояла румяная крепкая баба лет сорока с керосиновой лампой в руке. Она по очереди окинула взглядом путников и крикнула вглубь дома:
— Солдатики тут… подзастряли… впустим, что ли? — и после этого быстро и ободряюще кивнула. — Проходите, только шустро, не выстужайте избу.
В доме жила бездетная семейная пара. Бензина у них не было, и хозяин, тощий жилистый мужик, заверил их, что до рассвета никто другой не отопрёт им и помощи не окажет. Придётся заночевать здесь. Консервы — за ночлег. По рукам?
— Но вы ведь открыли? — спросил военкор.
Мужик хмыкнул.
— А мы, дорогой, не местные. Сами тут пару лет назад подзастряли зимой. Так опосля и не выбрались. Топкий Ржавец — место вязкое: засосёт — не выпустит.
— Да какой-такой Ржавец? — возмутился Кукушкин. — На карте ясно обозначено — «Татинки».
— А ты больше верь картам, — захохотал мужик. — Искони эта деревня — Топкий Ржавец. И уж поверьте — хорошее место так не назовут. И, между прочим, если хотите свои вещи найти утром целыми-невредимыми, забирайте-ка их из машины. А то народ у нас лихой…
Багажник джипа откапывали лопатами. Забрали походные рюкзаки и перенесли в дом. Хозяин оказался прав. Если бы этого не сделали, остались бы и вовсе ни с чем. Ибо утром джипа на дороге не оказалось. Военкор в отчаянии кидался с лопатой к каждому сугробу, но увы! Машину увели. И следы, разумеется, успело замести снегом. Неподалёку стояла злодейка-судьба и покатывалась со смеху. Какие бы дела её ни отвлекли в топях Оршинского Мха, теперь она снова была рядом, неотступно преследовала Кукушкина, словно ревнивая любовница.
— Где у вас правление? — кричал военкор. — Вы — что, не понимаете: джип — это армейская собственность? Ваш начальник района ответит за то, что здесь творится!
— Голубчик, успокойся, — заворковала над ним баба. — Да что ты так разгорячился? Не переживай. В Топком Ржавце если что пропадёт — не найдётся. И концов не сыщешь. Такая у нас деревня. Не трать, сокол мой ясноглазый, понапрасну нервные клетки.
— Да, — поддакнул хозяин. — Наших петухов слышно в трёх районах. В Мценском, Орловском и Болховском. И у деревни, стал быть, три хозяина. А значит, если что пропало, отвечать некому. Каждый будет валить на соседа.
Бойцы устроили короткое совещание. Военкор клялся, что пока не разберётся с джипом, он из Татинок — ни ногой. Военкор — человек почти вольный, ему можно. А Кукушкину и его товарищам пора было двигать дальше. Они и так только-только чудом миновали трибунала. Однако, как идти в армейских берцах по снежному бездорожью? Ни одна машина с утра не проехала мимо деревни. Значит, надо пешком? Или как?
— Три пары лыж у нас, конечно, найдётся, — солидно произнёс хозяин, — Но даром я их не отдам.
Бойцы порылись в рюкзаках, но ничего ценного, чем можно было бы расплатиться, не обнаружили. Всё имущество было казённым. Путники развели руками, и тогда Кукушкин понял, что ему предстоит расстаться с дорогой для него вещью. Сердце его сжало тоской.
— У меня есть золотые часы, — сумрачно произнёс он. — Но хотелось бы выкупить их, когда мы выберемся. Заплачу две стоимости.
— Пять, — прижимисто предложил хозяин.
— Три, — сказал Кукушкин.
— По рукам.
Кукушкин немного повеселел. Хорошо бы удалось вернуть реликвию без особых проблем. Хочется надеяться, что мужик не болтун, а человек слова. Часы были одной из немногих вещей, доставшихся ему в наследство от отца. Не то, что б они были памятны… Но при выходе из детского дома, когда ему вручили их, заставив перед этим расписаться в специальной ведомости, он почувствовал, что часы не просто дорогая вещь — это артефакт. То, что связывает его с давно позабытыми, чуть брезжащими в памяти, но всё-таки родными, единственными на всём белом свете людьми.
Родители Кукушкина погибли, когда ему было пять лет. Он, к счастью, не был свидетелем их гибели — находился в детском саду. Ему рассказывали страшную и душещипательную историю про то, как мать и отец его шли, взявшись, словно дети, за руки, по улице (они всегда так ходили), и водитель грузовика на бешеной скорости наехал на них. Просто был вдребезги пьян, не справился с управлением, и машину выбросило на тротуар. А что было дальше — про это Кукушкину уже никто ничего не говорил.