— Как думаете, он это замышлял? Это на него похоже, не правда ли? Очень похоже.
Я уставился на него, и от мелькнувшей у меня в голове догадки я ощутил себя будто в кошмарном сне.
— Похоже? — прошептал я хрипло.
— Да. А вы бы что сделали на его месте? Вы же видели совершенное им преступление.
Но меня снова захватила мысль о том, что он вооружен, а мы стоим на виду тут, на батарейной палубе, и наши тела — темные силуэты в свете открытых орудийных портов — представляют собой отличную мишень. Но когда я заговорил, что мы подвергаем себя опасности быть застреленными, он лишь рассмеялся и помотал головой:
— Нет, пока ему не до нас. Сейчас его больше беспокоит то, что на борту есть человек, который тут еще с тех пор, как корабль сел на мель. Человек, который знает, что тут произошло, знает причину смерти всех тех людей. Одного автомата нет на месте, так что он знает, что тот вооружен. Если он стрельнет в нас, то обнаружит себя. А он должен первым всадить пулю в того человека.
Отвернувшись, он что-то забормотал себе под нос по-французски.
— Incroyable![150]
Он повторил это слово несколько раз, и я решил, что это относится к содержимому замороженного трюма. Потом, двинувшись вперед, он сказал более разборчиво:
— Несомненно, Айрис не могла этого знать.
Это он говорил сам с собой, не со мной. Затем он едва слышно прибавил с жутким акцентом:
— Что же там, черт возьми, с головой у этого горемыки?
Он не утруждался ступать потише, а, подойдя к двери, распахнул ее ударом ноги, держа автомат наготове в левой руке.
Входя за ним в каюту, я раздумывал над его словами, сказанными ранее. Он имел в виду замороженные трупы «исчезнувших» в этом ужасающем трюме, а не Карлоса. Откуда, черт возьми, он мог знать о том, что Ангел виновен в гибели этих людей? Но когда я задал ему этот вопрос, он лишь сказал:
— Увидите, что я был прав.
Он взглянул на меня, улыбнувшись.
— Хотите, поспорим?
Этот его неожиданный цинизм меня поразил.
— Вы не можете этого утверждать, пока не узнаете, от чего они умерли.
— Ладно, не думайте пока об Ангеле. Сосредоточьтесь на том, кто провел на этой древней посудине последние два года или даже больше. Кто он, как полагаете? Что случилось с его товарищами? Они не могли поплыть с полным политзаключенными трюмом без надзирателей. Кто их устранил, а?
Он взялся за шпингалет на двери позади печки и, отодвинув меня в сторону, открыл ее. На полках кладовой за ней было почти пусто, только мешок с мукой, несколько покрытых ржавчиной консервных банок, немного сахара на дне глубокой банки, а с крючьев на бимсе свисали полосы мяса.
— Оливковое масло. — Айан потряс банку с надписью aceite[151]. — Полосы копченого тюленьего мяса, самодельный хлеб, иногда что-нибудь вкусное из консервной банки, время от времени кусок баранины. На этом можно протянуть довольно долго. Но без зелени. Ничего, чтобы предотвратить цингу.
Он запустил руку в выдвинутый ящик буфета.
— Фу, вы только гляньте! Кишмя кишит.
Он показал мне обкрошившуюся галету, облепленную жучками.
— Так питались в былые времена, иногда месяцами напролет, и целые экипажи умирали с воспаленными деснами и выпадающими зубами.
Айан шагнул назад и закрыл дверь кладовки, словно опасаясь нашествия насекомых в каюту.
— Снимите с предохранителя, — показал он на «Узи», который я положил на стол.
Он показал, как это делается, и сказал, чтобы я держал его наготове.
— Только не пальните мне в спину, если мне посчастливится кого-нибудь выследить.
Затем он пинком ноги одну за одной распахнул двери остальных четырех кают, тыча в них дулом автомата и освещая фонарем.
Но все они оказались пусты, гальюн тоже, равно как и маленький камбуз с простым керогазом, где готовилась еда офицерам. Основной камбуз, сказал он, находился дальше к носу корабля, так же как и большая кладовая, где держали провиант.
— Сейчас там пусто. Там поработали крысы, а что они не попортили, он перенес сюда.
Он подтолкнул меня назад в каюту и, закрыв дверь, поставил стул почти напротив нее, немного в стороне. Сев, положил автомат себе на колени.
— Теперь остается только ждать.
Подтянув к себе лежавший на столе рюкзак, он принялся в нем копошиться.
— Вот она.
Вынув плитку шоколада, он, переломив ее пополам, толкнул половину мне через стол. Это был шоколад с орехами и изюмом, и, как только я вонзил в него зубы, я понял, насколько проголодался.
— Позже заварим чаю. Ждать, возможно, придется долго.
— Полагаете, он придет сюда?
— Конечно, он придет. Ему, как и нам, нужна еда. И его будет мучить вопрос, нужно ли нас застрелить или мы то, о чем он молился все эти годы, — его спасение. Интересно, сколько лет прошло с тех пор, как он лишился свободы, — пять, шесть? Вы не помните, Айрис говорила, когда исчез ее брат?
Я отрицательно покачал головой.
— Вы считаете, это он там? Вы это хотите сказать?
Поначалу он молчал и задумчиво жевал свой шоколад.
— Вы своего рода ученый, — заговорил он наконец, — так ведь? Всю свою жизнь после окончания школы вы имели дело со всякими химикатами и ядовитыми порошками и жидкостями от всевозможных вредителей, древоточцев, точильщиков, тех червей, что водятся в тропических водах. Как там они называются?
— Тередо.
— Да, точно.
Он замолчал, глядя на меня так, будто сомневался, продолжать ему или нет, а я сидел напротив и ждал, пока он в конце концов, положив автомат на стол, не наклонился вперед.
— Название «Портон-Даун» вам что-то говорит?
— А при чем тут Портон-Даун?
Но потом я вспомнил: он мне говорил, что брат Айрис там был. Или Айрис сама мне это говорила? Я уже забыл. Это, казалось, так давно было, будто в прошлой жизни.
— Не хотите ли вы сказать, что те люди в трюме были убиты отравляющим газом? Портон-Даун — это правительственный исследовательский институт, занимающийся химическим оружием. Отравляющий газ в условиях замкнутого пространства корабля сделал бы воздух настолько токсичным…
— А если убийцы были в противогазах?
— Я не заметил тут противогазов.
— Да. Они могли выкинуть их за борт. Но я не об отравляющих веществах вроде газа говорю.
Айан снова замолчал, скосив глаза на окна. Солнце только что село, полярные сумерки погрузили каюту в полумрак. Он медленно поднялся на ноги, подошел к двери и открыл ее.
— Так и есть. Смазать надо бы. Еще когда первый раз открывал дверь, показалось, что петля скрипнула.
Толкнув, он захлопнул ее и прошел в кладовку.
— Чего хотите? Может, мясных консервов? Тут остались две совсем ржавые банки. Он, видимо, приберег их для Пасхи. Он, скорее всего, католик. Наверняка морит себя голодом в пост. Впрочем, выбора у него особо и нет. Тут есть вода и овсяная крупа. Крупа на вид ничего, так что мы можем наварить себе овсяной каши или можем отрезать кусок тюленьего мяса. Так вам чего?
— Вы говорили, там есть чай? А консервный ключ есть?
— Чай-то есть, но у нас закончилось молоко. И нет ни лимона, ни сахара. Есть кофе, остатки, выглядит как темная гуща на дне банки.
— Так как насчет консервного ключа?
Я услышал, как он стал выдвигать ящики, потом поднялся и подошел к нему. Открыв дверцу буфета, он склонился над оливкового цвета рюкзаком, полным камешков.
— Чай, — сказал я.
Он, казалось, поначалу меня не услышал, внимательно глядя на белесый обломок, который держал в руке.
— Да-да, чай.
Кивнув, он ссыпал камни назад в рюкзак.
— Или, может, хотите кофе?
Впихнув рюкзак назад в буфет, он закрыл дверцу и распрямился.
— Вид у него не очень аппетитный. Я имею в виду кофе.
Я терялся в догадках, зачем тут камни.
— Да, не ахти. И мы же не хотим заработать расстройство желудка, верно?
Он осклабился, показывая мне гнутый и страшно ржавый консервный нож.
— Вуаля. Чай о натюрель и консервы а-ля старинный фрегат. Вас это устроит, мон ами?
Его шутка показалась мне немного мрачноватой в данных обстоятельствах, но, возможно, он просто старался так скрыть то, что чувствовал сейчас в действительности.
— Вы говорили о Портон-Дауне…
Я снова уселся, чувствуя себя очень уставшим.
— Да, — подтвердил он, ковыряя ржавую консервную банку. — Но не будем же мы говорить об этом за такой изысканной трапезой? Давайте сперва закончим.
Однако к тому времени я уже почти спал, глаза закрывались сами собой, и, казалось, утомленному сознанию уже было все равно, кто мог войти в эту дверь и проснусь ли я вовремя, чтобы хотя бы это узнать. Его голос доносился словно издали, он что-то говорил о каком-то острове.
— Гринйерд.
Это название он повторил несколько раз, наклонившись вперед и хлопая меня по колену.
— Вы слыхали когда-нибудь о таком?
— Да, — промямлил я. — Кажется, слышал.
Но в какой связи или хотя бы где он находится, я вспомнить не мог.
— И что он?
— Проснитесь, приятель! Вы уже почти спите, а я хочу с вами поговорить.
В его резком голосе прозвучало раздражение.
Я открыл глаза, но в потемках мог различить только его неясный силуэт.
— А чай еще есть? — спросил я его. — Чай бы меня взбодрил.
— Боже праведный! Вы хотите чаю, а тот, что я вам заварил, так и стоит, холодный уже.
— Тут холодно, и спать хочется.
— Вы проспали последние два часа, и даже больше. Уже второй час ночи.
— Боже, какая рань, — пробормотал я.
— Да, рань, и он может появиться в любую минуту.
Я выпрямился. Весь ужас нашего положения воскрес в моем сознании.
— Почему вы так в этом уверены?
Он хохотнул.
— Значит, дошло все-таки. Теперь в любую минуту.
Я повторил вопрос, но он, пожав плечами, проворчал что-то про воду.
— Интуиция, другими словами.
— Вы говорили об острове.
— Просто сам с собой разговаривал.
— Вы говорили со мной. — Я начинал выходить из себя. — Вы со мной говорили.
Что он, черт возьми, несет?
— Гринйерд. Вот что вы сказали. Вы спросили, слышал ли я когда-нибудь о таком.
А потом меня осенило:
— Это же тот остров! На Внутренних Гебридах[152], на который никому не разрешалось высаживаться со времен Второй мировой войны.
Причину я не мог вспомнить.
— Какое-то отравляющее вещество, верно?
Но теперь он молчал.
— Вы говорили о Портон-Дауне. Там занимаются не только химическим оружием, так ведь? Биологическим тоже…
Вдруг раздался резкий щелчок, негромко, приглушенно. Выстрел? Нельзя было сказать наверняка. Было похоже на тот звук, который я принял за треск льда, когда Айан ушел вперед меня к кораблю.
Я принялся было вставать, но он сказал, чтобы я сел.
— Подождите!
И как только он это сказал, прозвучала очередь. Не оставалось сомнений, что стреляли из автомата.
— АК-47, — прошептал Айан.
Затем раздался одиночный выстрел, а за ним крик боли.
Потом тишина. Надолго. Звук выстрелов донесся спереди корабля. Глаза привыкли к темноте, и я уже видел дверь. Айан оставил ее чуть-чуть приоткрытой.
«Теперь в любую минуту», — сказал он.
Послышались голоса, очень слабо. Словно призраки, они, казалось, проникали через деревянные стены корабля. Вдруг раздался вопль, он длился и длился, потом внезапно оборвался. Но почти сразу вновь начался, теперь приглушенный, он звучал иначе, скорее призыв о помощи, а не крик боли. Он поднялся и затих на молящей ноте. Потом удар, как будто бревно упало на бревно, и после этого ни звука, мертвая тишина.
— Что это было?
Тишина пугала больше, чем выстрелы и крики. Я чувствовал, как неестественно округлились мои глаза, которые я не в силах был отвести от смутно видневшихся очертаний двери. Но видел я не дверь. Перед моим взором стояла та поднятая секция батарейной палубы впереди корабля. Крышка ловушки, вот чем она мне представлялась, и Айан сказал, что она находилась в вертикальном положении с тех пор, как он поднялся на борт. Ловушка. И этот удар. Тишина.
— Господи, помилуй! — пробормотал я, и если бы я был католиком, то осенил бы себя крестным знамением.
Я подумал о человеке там, внизу, среди тех заледеневших тел. Страшное, ужасающее заточение.
— Нужно что-то делать. — Я вскочил на ноги.
— Сядьте!
— Нет, послушайте, вы должны…
— Сядьте, черт вас возьми, и заткнитесь! — сказал он тихим, но очень повелительным тоном. — Вспомните о тех несчастных, погибших там. Я только молю Бога, чтобы к ним присоединился тот человек, что нужно.
Едва ли не против собственной воли я снова сел, а он прибавил, понизив голос до шепота:
— Теперь ждите. И ни звука.
И мы стали ждать, и ожидание казалось бесконечным. Мои глаза, теперь освоившиеся в темноте, улавливали очертания его головы на фоне чуть более светлых окон, тусклый металлический блеск дула автомата. Он держал его на коленях, чтобы применить, как только понадобится. На столе перед собой он поставил ту непристойную глиняную скульптурку, которую ему подарил индеец, высаженный нами на Панамериканском шоссе к северу от Лимы. Он поглаживал ее почти ласковыми прикосновениями, как будто эта жалкая фигурка была его талисманом, приносящим удачу.
Я подумал, что его протез будет затруднять ему использование автомата. Я потянулся за лежащим под рукой на столе пистолет-пулеметом, которым он меня снабдил.
— Не трогайте. И сидите смирно.
Его шипящий шепот разорвал напряженную тишину.
Легко сказать, сидите смирно, но что, если это не тот человек, которого мы ждем? Что, если окажется, что это Ангел? АК-47, сказал он. Неужто у автомата Калашникова настолько узнаваемый звук выстрела? А если так, где он научился его отличать от других? И это вызвало опять все тот же набор старых вопросов: кто он, что здесь делает, кто его сюда послал? Вопросы, вопросы, вопросы… Мои мысли вертелись по замкнутому кругу. А потом скрипнула дверная петля.
Я повернул голову. Просвет увеличивался, скрип становился громче. Айан вдруг заговорил чрезвычайно сдержанным, тихим голосом:
— Tengo un mensaje de tu hermana, Eduardo. Ella esta a bordo del «Isvik», un pequeño barco expedicionario mandado para rescatarte[153].
Затем, перейдя на английский, он торопливо продолжил:
— Меня зовут Айан Уорд. Кроме меня в каюте еще Питер Кеттил, специалист по сохранению старинных кораблей.
Он замолчал, ожидая ответа. Но тишину ничто не нарушало. Неподвижная дверь больше не скрипела петлями, лишь доносился далекий звук падающего льда с тающего айсберга.
— Если вы брат Айрис, Эдуардо Коннор-Гомес, пожалуйста, дайте знать.
Затем, когда он медленно повторял свою просьбу по-испански, в его голосе прозвучала некоторая напряженность.
Ответа опять не последовало, и я взглянул на лежащий на столе «Узи». Правда, если бы это был Ангел, он бы вот так безмолвно не стоял. Такой преисполненный бахвальства человек, как он, наверняка стал бы открещиваться от всей этой истории, между тем обдумывая, как бы с нами разделаться без риска для себя. Так что это должен быть кто-то из «исчезнувших», не обязательно Эдуардо, но один из несчастных узников этого корабля. Тогда я подумал о том, что должно было происходить в голове у этого человека, стоящего там, сразу за этой дверью, когда из его каюты, где он прожил столько месяцев в одиночестве, кто-то обращается к нему на английском и ломаном испанском. Потрясение от такого кого угодно лишило бы дара речи.
— Айрис, — запинаясь, вымолвил он. — Вы говорите… Айрис с вами?
— Она на корабле.
Айан сказал это по-английски, видимо, желая исключить любые ассоциации с тюремщиками этого человека.
— El barco[154], — произнес он хрипло, будто каркнув. — Где он, этот корабль?
Ясно было, что он уже отвык от звука собственного голоса, английские слова он выговаривал медленно и неуверенно.
— Три дня пути по льду, — сказал Айан, четко и неспешно произнося слова. — К югу отсюда.
Он поименно перечислил троих, оставшихся с ней на борту «Айсвика».
— Я так понимаю, вы Эдуардо Коннор-Гомес?
— Si, — подтвердил он после долгого молчания.
— Какая у нее фамилия в замужестве?
— Думаете, я лгу?
— Просто предосторожность. Скажите ее фамилию, и покончим с этим.
Он снова надолго замолчал, и я подумал, не забыл ли он ее за все те годы, что провел в заключении.
— Сандерби, — сказал он наконец и повторил медленно по слогам.
— Хорошо, Эдуардо. Вот мое оружие.
Его автомат загремел по полу возле приоткрытой двери.
— Пит, бросьте свой «Узи» на пол тоже.
И после того, как я выполнил его просьбу, Айан сказал:
— Теперь мы безоружны. Вам нечего бояться. Так что, пожалуйста, войдите. Вы, должно быть, очень устали. У вас был длинный день. И у нас тоже, — прибавил он.
Дверь неожиданно распахнулась настежь, и из темного прямоугольника тот же голос спросил, нет ли у нас спичек.
— Там в кладовке есть лампа. Зажгите ее, пожалуйста, и поставьте на стол, чтобы я мог вас видеть.
Я тут же успокоился, так как это, больше чем все другое, убедило меня в том, что он сохранил ясность ума, невзирая на одиночество и ужасный груз в трюме, с которым ему приходилось жить. Однако, когда зажгли лампу и он вошел из темноты в каюту, я в этом усомнился.