Дальше он не слышал, потому что свернул за угол, а потом во дворы. Копаев сдернул с веревки почти сухую черную рубашку, точно так же — с треском ломаемых прищепок — сорвал и брюки. Он перебежал двор и снова оказался на большой улице.
На какой?
Ветерок шевельнул его волосы, но мозги не посвежели ни на йоту. Копаев никак не мог заставить себя сосредоточиться и понять, где он находится. Антон нырнул в подвал, завел руки в луч света, бьющего из оконца, и расставил пальцы. Они дрожали.
Он переложил документы и деньги в карманы новых брюк, потом скинул рубашку. Все на ощупь было мокрое, словно Копаев только что выбрался из бассейна.
Где-то в углу вдруг истошно завопила кошка.
— Тебя тут только не хватало, — пробормотал он, стирая рубашкой воду с лица и шеи.
Покрутив напоследок туловищем, Антон выяснил, что порезы — ерунда. Кровь уже почти перестала сочиться. Ушибы есть, но коль скоро он ходит и даже бегает, чертыхаясь не от боли, а от досады, то это значит, что они незначительны.
Уже на выходе с ним что-то случилось. Его вдруг поразил приступ хохота. Копаев вспомнил, как упал в грузовик.
Он шел по улице, глядя исподлобья. Люди шагали мимо и будто не замечали его. Они отходили в сторону, и через минуту веселой прогулки Антон вдруг понял, отчего прохожие так пугливы. Копаев шатался и смеялся. От таких типов все стараются держаться подальше.
У витрины магазина он остановился. Из стекла на него смотрел человек лет тридцати. Снова спокойный и рассудительный.
Возвращаться к машине было нельзя. Антон вышел на дорогу и поднял руку перед «Тойотой», проезжающей мимо.
Гонов исчез.
Копаев и Пащенко уже стали понимать, что последний человек, который мог бы сказать правду о ночной перестрелке шестого июня, утерян безвозвратно. При любых других обстоятельствах можно было в этом усомниться, но после того как «Волгу» догнал «Форд», все стало ясно.
«Гонов отстранен от следствия», — сказал бы Пащенко. «И суда», — добавил бы Копаев. Только констатировать это уже не требовалось. Все было воспринято как должное. Убит Рожин. За ним последовал Зелинский. Стоило задумываться о том, почему никто, включая жену и сослуживцев, не знал, где находится сержант Гонов.
— Ни одного случайного трупа, начиная с Ефикова, — вздохнул Пащенко. — Все вписывается в общую схему. Я понимаю Быкова и Кормухина. Кажется, что все ясно, но прямых доказательств нет. А те, что есть, являются таковыми лишь тогда, когда имеется признание подозреваемых.
— Хотелось бы знать, что задумал Пермяков, так срочно вызвав Яновского, — проговорил Копаев.
— Будет день, будет и хлеб.
Это как бродить по агентствам, торгующим недвижимостью, и выбирать квартиру, не имея денег для ее покупки.
— Вадим, я думаю, у Кормухина с делом какие-то нелады.
— Почему ты так решил? — Пащенко поднял брови. — У него с самого начала проблемы были.
— Сейчас нелады конкретные, не предусмотренные сценарием. Сашка мог потребовать адвоката раньше, однако сделал это после третьего приезда следователя из комитета. Вполне возможно, что Кормухин не мог склонить Пермякова к даче показаний и стал предъявлять ему документы. Не мне тебе объяснять, как это делается. Мол, что ты вьешься, парень, почитай — все доказано. Пойди на мировую и сможешь отделаться условным наказанием.
— Но Саня мог вызвать Яновского и раньше! — возразил Пащенко. — Тот ознакомился бы с материалом и тотчас расхлебал бы варево, если бы оно там было. Тогда не возникла бы необходимость торчать в камере!
— А это значит, что Пермяков догадывался о содержании дела, считал его неубедительным, но вызов адвоката мог бы напугать Кормухина, и тот подчистил бы документы. В них могли появиться какие-то нюансы, о которых Сашка не знал до тех пор, пока Кормухин не предъявил ему дело для ознакомления. Одним словом, Пермяков вызвал Яновского в нужный момент. Тот сможет работать с делом, исправить которое уже нет возможности.
— Мне бы очень хотелось, чтобы ты оказался прав.
Копаев выжидал. Он уже давно перешагнул тот рубеж, когда энтузиазм заставлял его верить в догмы и бросаться грудью на амбразуру. Опыт осаживал порывы Антона, свято уверял в том, что для Пермякова лучше месяцы в СИЗО, чем годы в колонии.
Диву давался сам председатель областного суда Лукин. Пермяков за решеткой, а Пащенко и другие его друзья делают вид, что это совсем не тот человек. Вечером того самого дня, когда неизвестными типами была расстреляна «Волга» Пащенко, Лукин вызвал к себе Марина.
Тот прибыл через два часа, сразу после окончания процесса, вошел в кабинет председателя как заговорщик и сообщил:
— Мне вчера Кормухин звонил. Тот самый, что дело Пермякова ведет.
— Ведут на расстрел. — Лукин, не терпящий ералаша в речи профессионала, поморщился. — Дела расследуют.
Он преподавал в университете профессиональную этику юриста и за фразы «дело закрыто», «открыто против» ставил «неуд» без разговоров и возможности реабилитироваться в ближайшие полгода.
— Дела расследуют.
— Да, расследует. Так вот, он мне сообщил, что на северном шоссе была обстреляна «Волга» транспортного прокурора Пащенко. Друга Пермякова, вы понимаете?
Ай да старость, ай да грусть! Игорь Матвеевич слышал об этом впервые!
— Что значит обстреляна, Марин?
Судья собрался и поведал председателю, что среди работников областной прокуратуры, прибывших на место стрельбы, был его институтский друг. Вот он-то и рассказал о происшествии.
«Очень интересно, — пронеслось в голове Лукина. — Почему Пащенко обстреливают именно в тот период, когда расследование дела Пермякова, его друга, близится к финалу, то бишь к составлению обвинительного заключения? Быть может, Пащенко совсем не в стороне покуривает, а делом занимается?»
— Марин, расскажите немного о себе, — попросил он, когда тот закончил и стал ожидать реакции начальника.
— С самого начала? — судья дерзить не хотел, эти слова вырвались у него сами собой.
— Нет, как вы учились ездить на велосипеде, меня не интересует. Как вы проводите свой досуг?
— Я вообще-то шахматы люблю, — подумав, сообщил Марин. — На лыжах бегать.
— Вчера не бегали?
Марин стал подозревать, что произошло нечто внештатное.
— Вчера нет. — Им стала овладевать злоба. — Я чередую. Летом — шахматы, зимой — лыжи.
— А в межсезонье делами не занимаетесь?
— Какими именно?
— Уголовными! Дело по леспромхозу помните?
— Конечно, помню! — огрызнулся Марин.
— Там точно все чисто? За шкуру вас не возьмут?
«Вас! — отметил про себя Марин. — Почему это вас, а не нас?»
— Все чисто. — Марин растерялся, похлопал ресницами и побледнел.
— Ладно, идите, Марин.
Тут Владимиру Викторовичу показалось, что Лукин произнес его фамилию с маленькой буквы.
— Если сунетесь в суд со своим иском о защите чести и достоинства, которых у вас нет, то это будет последний документ, который вы подпишете: «судья Марин». За этого человека я любому горло перегрызу. Вы поняли?
Марин ничего не понял, но сказал совсем другое.
Лукин остался в кабинете в одиночестве. Он погрыз дужку очков и подумал, что ставил не на того. Человек без капли совести он, этот Марин, дерзкий и бездумный. Если его вовремя не остановить, то он и дальше будет вести себя в том же духе. Чего доброго, и на него, Игоря Матвеевича, маляву какую настрогает. Змею, одним словом, на груди председатель пригрел. Но Марин — не авторитет. Этому рога с башки быстро сбить можно.
Лукин вздохнул, покачал напоследок головой, вернул очки на переносицу и углубился в бумаги.
В восемь вечера Антон ворвался в кабинет прокурора Пащенко, занося с собой запах сырости, хвои и грибов.
— Маслята пошли? — не поднимая головы, справился Пащенко.
— Какие маслята? — Копаев выдохнул волну свежести. — А, грибы. Я встретил пяток. Но ножа не было с собой. Приятель, я нашел кровать.
Прокурор медленно поднял взгляд и заявил:
— Поздравляю. Ну и как она?
— Кто?
— Та, что с кроватью.
Копаев налил из прокурорского графина стакан воды и залпом выпил.
— Ты не понял. Я нашел, где стояла та кровать, которую привязали к ноге Рожина. В трехстах метрах от места обнаружения тела находится санаторий. Название у него такое мутное — «Тихий причал». Я сегодня с утра пораньше туда проскочил и со сторожем побеседовал. Этот негодяй выморозил у меня сотню, но, когда раздобрел, забыл и о страхе перед администраторшей, и о служебном долге. Одним словом, когда выпьет — себя не контролирует. — Он осторожно присел на стул и с наслаждением вытянул ноги.
— Я мечтал об этом весь день.
— Найти кровать? — Пащенко подвинул к себе пепельницу.
— Нет, ноги вытянуть. Не протянуть, а именно вытянуть. — Не вставая, он стянул с себя куртку и бросил на спинку соседнего стула.
— Нет, ноги вытянуть. Не протянуть, а именно вытянуть. — Не вставая, он стянул с себя куртку и бросил на спинку соседнего стула.
— Около десяти дней назад санаторий, открывшийся недавно и еще мало кому известный, посетила группа странных людей. Четверо мужиков, с которыми не было ни женщин, ни выпивки. Это сторож заметил сразу, потому как не угостили. Это выходило за рамки общепринятого поведения. Ни удочек, ни радости в глазах. Сняли домик и, несмотря на солнечную погоду, не выходили из него до самого вечера.
— Действительно странно.
— Сторож поутру проснулся, стал совершать обход. Возле домика подозрительных гостей он не обнаружил двух машин, стоявших там с вечера. Я спросил его, какие именно тачки там были, а он ответил, что две какие-то ванны. Значит, иномарки, — заключил опер УСБ, снова наливая себе воды. — Но нам от этого не легче. Я о номерах заикнулся, но дед заявил, что он сторож, а не гаишник. Справедливо, в принципе.
— Что потом?
— Дело было в шесть утра. А в девять, когда старуха, жена деда, пошла сменить белье в домике, покинутом мужиками, обнаружилось, что «эти гады увезли с собой кровать». Она так и сказала деду, дословно. А он — мне.
— То есть гости съехали, прихватив с собой кровать?
— Частично прихватив. Спинки металлической кровати культурно стояли у стены, а самой панцирной сетки не было. Я прикинул визуально, и стало ясно, что это как раз те спинки, которых не хватало в Исети. Я вот что думаю. Если Рожина везли сюда убивать, то неужели у братков не было в багажнике гири или трамвайного колеса? Вряд ли они надеялись на то, что найдут в домике кровать и незаметно вынесут ее оттуда. Если кто и увидит, то это все равно не вызовет никакого недоумения, да?
— А если трамвайное колесо по территории санатория катать, то это подозрения не вызовет, Антон?
Тот вынул из кармана две конфеты, одну толкнул по столу к Пащенко, вторую сунул в рот и заявил:
— Все правильно ребята делали, поверь мне. Не хочется это говорить, но я поступил бы точно так же.
— И что дальше?
— А дальше нужно ехать в санаторий и брать за ноздри адинистраторшу, — проговорил Копаев. — Сторож сказал, что баба она быковатая, муж у нее в каком-то райсуде работает. — Он подумал и добавил: — Потому, наверное, и быковатая.
— А фамилию-то ее ты знаешь? — Пащенко уже потянулся к телефону.
— Селиверстова. Но выяснить это было непросто. Когда мы с дедом дошли до данного момента, он уже рассказывал о том, как форсировал Неман, и очень сердился, когда я его перебивал.
Пащенко покривил уголки губ, указал на дверь.
— У меня в комнате отдыха панцирная сетка от кровати стоит. Прихватим ее с собой. — Пащенко встал, убрал со стола ключи, ручку, папку.
— Зачем?
— Вид будет, конечно, еще тот, — не замечая вопроса, сказал прокурор. — Но я и не то возил. Два года назад пришлось труп-подснежник в багажник пихать.
Он снял с телефона трубку и вызвал Меркулова. Тот появился через минуту, с папкой.
— Меркулов, собирайся, мы выезжаем.
— Я готов, — ответил тот. — В райотдел позвонить, чтобы начальник пару оперов выделил?
— Не нужно. С нами поедет этот человек. Он как раз пары оперов стоит.
«Нет, побольше», — усмехнувшись, подумал Копаев.
Через сорок минут машина въехала во двор санатория.
Копаев легко выбрался из салона, втянул полную грудь хвойного воздуха и покрутил торсом. Меркулов при этом услышал угрожающий хруст. Ему на мгновение представилось, как этот торс одним рывком разворачивается в его сторону, и челюсть… Он отмахнулся от неприятного наваждения и последним пошел к административному зданию.
Между тем Копаев уже стучался в дверь администратора. По всей видимости, он знал, что надо делать.
— Кто это? — шепнул Меркулов на ухо Пащенко.
— Хороший человек, — так же шепотом ответил начальник. — Бывший опер.
— А за что уволили? — Следователю не давал покоя вовсе не пенсионный вид этого крепыша.
Пащенко угадал интерес подчиненного, игриво посмотрел на него, предупредительно стрельнул глазами в спину Копаева и ответил:
— Применял на допросах грубую физическую силу.
— Я так и подумал, — поморщился Меркулов.
Дверь распахнулась без всяких вопросов. Перед глазами незваных гостей предстала сорокапятилетняя на вид женщина с мощным пучком волос, собранным на затылке.
Она окинула взглядом всю троицу и обыденно поинтересовалась:
— Вам на троих домик?
— Нет-нет. — Пащенко отодвинул Антона плечом и полез в карман за удостоверением. — Мы не отдыхать. Скорее работать.
— Вот как? — без удивления промолвила дама, изучив документ прокурора. — А что случилось?
— У вас кровать пропадала? — врезался в разговор Копаев.
Женщина похлопала свеженакрашенными ресницами.
— Ну, пропадала.
— Мы ее нашли.
Та захлопала еще чаще и осведомилась:
— В Екатеринбурге перестали убивать и прокуратура занялась розыском санаторного инвентаря?
— Так вы кровать опознаете?
— Ну, пойдемте.
Она, конечно, опознала. Копаев посмотрел на Пащенко, который кивнул Меркулову. Тот тут же, под непонимающим взглядом дамы, вытянул панцирную сетку из багажника.
— Забирайте! И, пожалуйста, расписочку о приеме на хранение…
— Дурдом какой-то! — бормотала дама, ставя автограф. — Какое хранение, если это моя кровать?
Она подписывалась, а Копаев наклонился над ее плечом и смотрел, ту ли фамилию она выводит.
Разобрав, он едва заметно улыбнулся и сообщил:
— Видите ли, эта кровать является вещественным доказательством и будет фигурировать в суде. Как иначе, если она была привязана к ноге утопленника? Обязательно будет фигурировать. Поэтому храните ее как зеницу ока. А сейчас наш следователь задаст вам пару вопросов.
— Какой труп? — возмутилась администраторша. — Какая нога? Что за дела, мальчики?!
— Уголовные.
— Я сейчас мужу позвоню, — сообщила она и развернулась в сторону домика. — Еще не хватало, чтобы меня тут кто-то допрашивал!
— Я вам вот что скажу, гражданка Селиверстова, — бросил ей вдогонку Пащенко. — Я сейчас сам позвоню председателю суда Кировского района. Виктор Германович выслушает меня, потом вызовет Петра Сергеевича, вашего мужа, и спросит, почему он занимается отправлением правосудия, а его жена — воспрепятствованием этому святому делу.
Услышав это, администраторша остановилась.
— Где эта кровать стояла? — спросил Копаев. — В этом домике с оранжевой крышей? Давайте пройдем туда.
По дороге им попался сторож. Он был настолько пьян, что едва не выгнал за территорию всех, включая администраторшу. Гости прихватили с собой и его.
Глава 14
Узнав, что некто Пащенко и еще двое каких-то «красных» побывали в санатории, Яша Локомотив ощутил беспокойство. Как и любой человек, жизнь которого переполнена криминалом, он прежде всего стал ликвидировать следы, которые еще существовали, но оставались тайной.
Уже через четыре часа после посещения представителями прокуратуры домика с кроватью в управление юстиции вошли двое. Они отозвали заявления, где просили ввести их в состав учредителей ресторанов «Третья пирамида», «Хеопс» и «Сфинкс», и передали своему человеку, работавшему в этой конторе, имена новых людей.
В это же время в кабинет управляющего банка «Доверие» прибыл сам Яша и велел ему перевести со своего счета все средства на вновь указанные реквизиты. Конечным пунктом пересылки денег явился «Свисс-банк» в Цюрихе, а новым владельцем счета — госпожа Шебанина, жена Яши.
Через полчаса после того как Локомотив спустился с крыльца банка, в квартиры Виталия Кускова, расположенные по всему городу, ворвались люди, не знакомые соседям. Они заходили в квартиры по трое и не предпринимали никаких усилий для того, чтобы остаться незамеченными для тех, кто жил рядом. Эти персоны покидали упомянутые помещения уже через минуту. Сей факт исключал даже слабую надежду на то, что они будут задержаны сотрудниками милиции, вызванными по такому поводу.
Взломщики вели себя дерзко. Очевидно, они знали, что Кусков тут плохо известен даже в лицо, поэтому не прятались. Квартиры были оформлены на различных людей. Поэтому наряды полиции, устанавливая хозяев и мотив нападений, не связанных с хищением имущества, заходили в тупик.
Локомотиву доложили, что Штука не обнаружен. Есть подозрения относительно того, что он покинул не только город, но и страну. На такие предположения людей Яши натолкнули газеты, найденные в двух квартирах, где жирными обводами маркера были обозначены горящие путевки в Прагу, Афины, Херес, и Анкару. Столь обширная география привела Яшу в такую ярость, что он разбил дома буфет и едва не сбросил с балкона своего человека, привезшего с третьей квартиры очередную газету с пометками «Сидней» и «Мадагаскар».