Пол Андерсон Ветряки
И хотя была ночь, когда на земле явно холоднее, чем в море, нам пришлось искать такой ветер, который мог бы отогнать нас от Калифорни. Наше судно тряслось и кренилось. Оплетка гондолы скрипела, снасти гремели, воздушный шар гулко гудел, пропеллер расхныкался голосом усталой пилы. Я сидел на своем месте при тусклом свечении приборной доски, вскоре совершенно поглощенной мраком. Таупо и Вайроа, на лицах которых было написано невероятное напряжение, изо всех сил старались сохранить управление, горячий пот градом катился у них по шее и голой груди, саронги были мокрыми от него даже в этой прохладе.
Однако мы двигались. В иллюминатор, находившийся сбоку от меня, я видел, как в мерцании океана под высокими звездами возобладали серые и черные краски. Сгусток мрака далеко на берегу — должно быть, развалины Лосанглиса. Несколько костров, горевших где-то там, не давали уюта, так как известно, что гревшиеся вокруг них переселенцы могли быть грабителями и даже каннибалами. Ни один мериканский землевладелец не пытался обустроить бетонную пустыню; все, кто претендовал на владение, довольствовались тем, что и в своем убожестве она способна служить им защитой. Интересно, стали бы люди Моря…
Но я же дрейфую, разве не так, Елена Калакауа? Может быть, я пишу о том, что тебе давно известно. Тогда прости меня. Мир столь велик и таинствен, а цивилизация опутывает его такой тонкой паутинкой, укрепленной лишь несколькими радиолиниями и, кроме того, путешествиями, такими медленными, что трудно наверняка знать, что известно о нем тому или иному человеку, даже вашей любимой девушке, отец которой — член парламента. Так что я вверяю себя этому дрейфующему судну. Тебе никогда не случалось быть за пределами счастливых островов Маврайской Федерации. Я хочу передать те ощущения, ту действительность, которые я испытал и увидел во время нашего последнего похода.
Я был рад, когда Меганекрополь скрылся из виду, и мы приблизились к чистому Муахваи. Но тогда ко мне подошел капитан Бовену. Его волосы белели во мраке, но он балансировал с легкостью, усвоенной им в юности, проведенной на стеньгах кораблей. Боюсь, что нам придется высадить тебя раньше, чем планировалось. Из-за этого встречного ветра моторы жрут энергию, а заправиться можно только в С'Антоне.
То есть на севере, в Саннакрусе. Но мы не могли допустить, чтобы Главный босс дознался о нашем присутствии, поскольку предмет моих поисков находился в той стране, которую он называл своей. Мейканская империя лежала в безопасном отдалении, а ее Доны были настроены дружелюбно.
Нельзя дать аккумуляторам корабля садиться. У меня мелькает мятежное сожаление, что я не на машине или реактивном самолете. Но нет, я прекрасно понимаю, что их слишком мало, они слишком дороги, а хуже всего то, что они расходуют уйму горючего и на их производство идет масса металла; они должны быть лишь у армии. Я только рассказываю, какая у меня мелькнула мысль, потому что это поможет тебе сочувственно отнестись к моим жертвам и лишениям.
— Понятно, Реви Бовену. Можно мне посмотреть на карту?
— Конечно, Тома Накамуха. — Сев рядом со мной, он разложил карту у нас на коленях и указал, где мы находимся. — Если ты пойдешь на ист-нордвест, то достигнешь города Надежды до обеда. Разумеется, твой путь не может быть особенно точным, поскольку у тебя нет ни компаса, ни хронометра. Но ты не отклонишься от курса настолько, чтобы не заметить ветряки, когда они покажутся на горизонте.
Он не сказал, что случится, если он не прав, или я собьюсь с курса. Канюки, а не чайки будут объедать мои кости, а эти птицы летают уж больно далеко от нашего моря.
Но мысль об этих ветряных мельницах и о том, что они могут значить, наполняла меня гневом. Потом, вы же знаете, что Вильяму Гамильтону был моим другом с детства. Мы вместе лазали за кокосовыми орехами, ныряли с маской и аквалангом между кораллами нежных цветов, взбирались на Мауна Лoa, чтобы заглянуть ей в глотку, ходили под парусами на торговом тримаране, который провез нас вокруг всего славного земного шара, а вернувшись на Авайи, пили ром и занимались с тобой и Лили любовью под луной, освещавшей наш остров. И Вильяму раньше меня отправился, чтобы ради всех нас узнать, что скрывается в поселении, которое именует себя Надеждой. Он не вернулся. И мне кажется, уже не вернется.
Поэтому я и вызвался добровольцем, даже бросал жребий, чтобы мне досталось это задание. У Службы были и другие на это место, некоторые из них, возможно, лучше подготовленные, чем я. Но у нас всегда так не хватает рабочей силы, что мне пришлось недолго упрашивать. Когда они там у себя, в Веллантоа, наконец увидят, как нам недостает людей, в то время, как наша работа поважнее любой другой?
Я собрал инструменты, поднялся и повесил стропу на входной люк. Корабль резко накренился. Перекрестные течения рвали нас на куски, как стая хищных рыб — останки кита. Но я этого почти не замечал, в последний раз оглядывая себя.
Могу себя описать: я высокий для мейканца, каковым себя считаю, причем это отнюдь не невозможно, вы и сами бы заметили эту шутку генетики, наградившей половину моих предков носом, как у иннийца, и кожей цвета меди. Язык и манеры: когда я был моряком, то мне часто приходилось бывать в мейканских портах, а поступив на службу, я имел возможность заходить в глубь материка вместе с аборигенами. Кроме того, пустыня, которую редко кто пересекает, образует преграду, отделяющую их от Калифорни. Мои спаньоль и поведение должны сойти. Теперь одежда: рубашка, брюки, форменная куртка, платок вокруг шеи, сомбреро, башмаки — все изношенное и грязное. При себе: свернутая постель, котелок, тощий пакет сухого пайка, кинжал, ножны, висящие сзади на случай, если придется использовать мачете для работы или обороны. Я очень надеялся, что для последнего оно мне не пригодится. Мы учимся пользоваться оружием, кроме того, проходим самые эффективные приемы дзюдо и карате — на тренировках; тем не менее, мысль о том, чтобы вонзить оружие в тело человека, заставляет мои кишки связаться в узел.
Но что же сталось с Вильяму?
Может быть, ничего. Возможно, Надежда была совершенно ни при чем. Мы не могли вызвать вооруженные силы, предварительно не удостоверившись. Даже по Закону Жизни, по нашей конвенции с Главным боссом Саннакрусе даже Маврайская Федерация не может вторгнуться на чужие территории, не вызвав кризиса. Не говоря уже об убитых и раненых, ресурсах и энергии. Мы должны убедиться, что расходы будут оправданы — и вот я блуждаю, рассказывая об этом дочке политика, которая провела столько же времени в Нв'Зеланнии, сколько и на Авайях. Я слишком погрузился в свои мысли, пребывая в ожидании.
— Выравняться! — нараспев дал команду Таупо со своего сиденья впереди меня. Корабль с усилием добивался более ровного киля. Очевидно, альтиметр показал, что мы находимся на расстоянии каната от земли.
Реви, стоявший рядом со мной, стиснул мое плечо.
— Да хранит тебя Танароа, Тома, — пробормотал он в шуме ветра. Он перекрестил меня. — Лезус Харисти да защитит тебя от зла.
Вайроа, рассмеявшись, крикнул:
— И не надо защищать его от акулозубого Нана, его в этих дюнах не сыскать, — Он не может обойтись без шутки. Но он смотрел на меня так, словно хотел похлопать по плечу.
Открыв люк, мы выбросили канат, утяжеленный грузом. Когда лебедка перестала крутиться, я окинул корабль прощальным взглядом. Мне долго не видеть веселых батиков и тапа, если я вообще когда-нибудь их увижу. Если Надежда окажется безобидной, мне придется добираться самостоятельно, на мулах, с караванами, от стоянки к стоянке в Сандаго, где находятся наши агенты. Неудобно было бы представиться маврайским шпионом и попросить разрешения воспользоваться передатчиком, чтобы вызвать воздушный транспорт. Это заставит другие народы подозрительно относиться к находящимся среди них иностранцам. (Ты понимаешь, Елена, что это письмо предназначается только тебе.)
— Прощай, — хором сказали мужчины, и, спускаясь по канату, я услышал, как они тянули песню мне на счастье.
Ветер унес ее от меня. Спуск был рискованный, канат у меня в руках извивался как угорь, а мне вовсе не хотелось содрать кожу на ладонях. Но в конце концов я ощутил под ногами землю. Я потянул канат, подавая сигнал, и посмотрел вверх.
С минуту вытянутый силуэт маячил у меня над головой, Штормовое облако рокотало шумом пропеллеров. Затем веревку забрали, и дирижабль стал подниматься. Он скрылся на удивление быстро.
Я огляделся. Пустыни никогда мне не нравились. Но эта была особенная: природная, а не сделанная человеком. Здесь не было угасания жизни, связанного с тем, что ушла вода, истощился плодородный слой, почвы засолились. Этому месту досталось все необходимое геологическое время на то, чтобы превратиться в пустыню.
Такой чистой ночи мне никогда не доводилось видеть, звезды занимали больше места, чем кристальной черноты пространства между ними, а Млечный путь лился потоком. В небесном свете земля лежала бледная, на ней искрились сизым серебром рассеянные там и сям кусты полыни и чернели причудливые силуэты деревьев Джошуа. Я видел холмы в синеве горизонта. Холодный ветер забирался под мои потрепанные одежки, пронизывая до костей, правда, здесь, внизу, он не вопил, а шептал и цеплялся ко всему, что ему попадалось на пути. Издали доносилось завывание койотов. При движении песчаная почва у меня под ногами со скрипом слегка уходила в глубину, она была по-своему живая — как вода.
Такой прозрачной ночи мне никогда не приходилось видеть.
На этой обширной, испещренной буграми и грядами земле, заря вставала как бы притененной. Увидев вдалеке стаю диких снежных баранов, я восхитился могучим величием их рогов. Канюка, занявшая свой пост в сапфировых высотах, была не ужаснее, чем наши обыкновенные чайки, и не менее красивой. Зеленые заросли, выделявшиеся темным пятном на фоне красных и ржаво-коричневых склонов скал, должно быть, состояли из пиньона или можжевельника.
Стоял апрель. В путешествиях по западному побережью Мейки я научился различать некоторые живые цветы: мощную окотилью, перистую недотрогу цвета меда, орхидеи, которые всегда селились возле малюсенького водного источника. Большинство же растений, робко соседствующих с шалфеем, жирным деревом и креозотным бушем, были мне не знакомы. Я слышал, как их называют брюшными цветами, потому что, чтобы разглядеть их и полюбить, действительно надо поползать на животе. Меня поразили их множество и разнообразие.
Из-под ног разбегались мелкие животные: ящерицы, змейки, богомолы; над этим мини-оазисом порхали стрекозы, крылья которых красотой не уступали орлиным. Я спугнул крупного зайца, который побежал прочь со своеобразной фацией. Но меня, в свою очередь, спугнула пара антилоп. Как раз, когда я, не останавливая хода, наблюдал собачьи бои между ястребом и вороном. Это были первые антилопы, которых мне довелось встретить, они были очаровательны, как дельфины, и почти такие же бесстрашные, потому что я был не волк, не гризли и не пума, а их род совершенно забыл мой, который не приходил сюда убивать со времени Судной Войны. По крайней мере, до недавнего периода…
Я обнаружил, что пустыня мне нравится, не как интегральная часть региональной экологии, как принято писать в книгах, а как чудо.
(О, это все же не наша земля, Елена. Нам бы никогда не захотелось здесь жить.) Взойдя, солнце застучало горячим молотом в моих висках, и колья его лучей стали тыкать меня в глазные яблоки. Воздух подпаливал меня, пока мои губы не стали напоминать пожеванную жевательную резинку, песок забрался в мои башмаки и принялся грызть ноги, а прыгучее пустынное растение чолла вполне оправдало свое название, откуда ни возьмись напав на меня со своими острыми клыками. Ох, где же наш родитель Океан и его острова! Но надеюсь, что когда-нибудь я вернусь сюда на более длительный срок. И… если Вильяму встретил среди этих природных чудес естественную смерть, погиб в пыльной буре или умер, как это утверждают люди Надежды, своей смертью, разве такая кончина хуже… чем гибель на рифах среди просторов океана?
Реви Бовену был настроен оптимистично. Время было послеобеденное, и я еще не успел бросить взгляд на ветряки, почва превратилась в природную духовку. Высокие железные скелеты прорезали мерцающий раскаленный воздух. Тем не менее я ощутил прохладу. Семь таких сооружений — это слишком уж много.
В Надежде живет около тысячи человек, взрослых и детей. Это поселение из домов белого саманного кирпича, с мрачными черепичными крышами, в центре — традиционная площадь с фонтаном, который нельзя считать излишеством в этом царстве великой суши: у глаз своя жажда, и он ее удовлетворяет яркими переливчатыми струями. (Большинство домов окружают клумбы и огороды.) Ирригационные каналы, разбегающиеся на несколько километров от города, наполняют поля злаков и овощей жизнью.
И еще ветряки. Они стояли на высоком холме за пределами города, подхватывая каждое дуновение ветра. Какие огромные! Можно только догадываться, сколь трудоемким было их возведение. Вероятно, материалом служили рельсы древних железных дорог или балки мостов, повисших над разросшейся пустотой, все это было перековано человеком, с его мускулами, человеком, который сам не поддавался перековке. Зрелище они являли безобразное, и на полном ходу оглушали меня своим скрипом, похожим на стоны. Но, как мне говорили, со временем, придут и красота, и тишина. Эта община была основана пятнадцать лет назад. Первые несколько лет они с трудом выживали. Лишь в последнее время им сделалось полегче, и они смогли заглянуть за непосредственный горизонт сиюминутности.
За холмом стояло сооружение, напоминающее ангар, из города его было не видно. От него сделанные вручную керамические трубы тянулись, видимо соединяясь с системой ветряных мельниц, уходя в огромный кирпичный резервуар, расположенный с этой стороны, где-то близко к вершине. Из этого резервуара по системе шлюзов и затворов вода поступала в каналы, жилые дома и мастерские, проходя через небольшой затвор, маленький узел, расположенный в подошве холма, который, по словам Дэнила Смита, был снабжен гидроэлектрическим генератором. (Через несколько дней мне показали эту машину. Она была изготовлена еще до Судного дня. Для того, чтобы перетащить ее сюда и восстановить на месте, должно быть, потребовались душераздирающие усилия.)
При встрече он просто объяснил: ветряки поднимают воду из природного источника, он залегает слишком глубоко и не поддается обычной ирригации. И опять же, на обратном пути поток заряжает динамо-машину, а та — маленькие портативные аккумуляторы, которые люди приносят сюда. Таким образом есть постоянный запас электричества, он, конечно, небольшой, но для освещения и прочих подобных нужд хватает. (Эти современные вечные флюоресцентные светильники поражают своим контрастом со всеми прочими предметами быта, которые чрезвычайно примитивны, не лучше, чем пожитки какого-нибудь лесника.)
— А почему вы не используете солнечные экраны? — спросил я. — Тогда ваши запасы энергии ограничивались бы лишь числом квадратных метров, которые вы смогли бы ими покрыть.
Мое произношение на их инглисском диалекте вполне сошло за спаньольский акцент. Что касается моего лексикона, так я с самого начала не стал притворяться простым мастеровым, скитающимся в поисках заработка. Я назвался Мивелом Арруба Гонсалсом, принадлежащим к богатому семейству из Тамико, которое обеднело в Ватемаланскую войну, когда наши имения были разграблены. Пытаясь вновь вернуть свое состояние, я поступил в наемники. Мы воевали там и сям, где разгорались войны: Теккас, Зона, Вада, Ба-Калфорни, пока нас не постигло Монтрейское несчастье, о котором сеньорам, разумеется, пришлось слышать, так что я должен быть счастлив, что хотя бы унес оттуда ноги…
В бороде Смита заблестели зубы.
— Ха! И что нам было использовать вместо денег, чтобы купить такие экраны? Я же говорил тебе, что мы начинали с тем, что удалось привезти сюда на тележках, запряженных быками. Все, что ты видишь вокруг, было выкопано, перековано, спрессовано, спечено, посажено, выращено, собрано в виде урожая, обработано вот этим…
И он вытянул свои руки, такие исковерканные трудом, сильные, жесткие, но невероятно нескладные. Но я больше смотрел на его глаза. На этом корявом лице они сияли пророческим блеском.
Однако мэр Надежды мало напоминал фанатика из лесной чащобы. В действительности, его отличало равнодушие к обряду и религиозным конфессиям. Октаи и его боги-сотоварищи — это горстка азиатов, а монгов давно уже выкинули из Калифорни, как-то заметил он в разговоре со мной. Что до Танароа, Лезуса Харисти и этой компании, то умные в Саннакрусе сегодня посещают церкви и смотрят, как поступают люди Моря. Понимаете, нельзя выражать неуважение к какой-либо религии. Я знаю, вы, мейканцы, тоже религиозны. Езу Карито, так ведь вы называете своего бога? Что касается меня, то я верю в физику, химию, генетику и хорошо обученную милицию. Дело в том, что до того, как мигрировать в Надежду, он был в столице преуспевающим инженером.
Хотелось бы мне поговорить с ним о философии, а еще больше — о прикладном естествознании. Ведь так трудно выяснить, в какой степени и какие именно знания сохранились, даже в высших классах королевств, с которыми мы постоянно поддерживаем отношения, например, в Саннакрусе.
Ты можешь это полностью осознать. Многие на это неспособны. Я также не мог, пока академия Службы и опыт работы в Службе не научили меня. Невозможно помочь моему горю, не зная его причин. Поэтому, позволь, я остановлюсь на том, чему нас обоих учили детьми, чтобы указать, насколько это было сверхупрощенно.