И это небезынтересно - как мы с ней ночью провожали офицера того по пустынной островной дороге, а он пытался звать ее, все настойчивей и настойчивей, тем более настойчиво, чем более чувствовал какое-то страстнотерпное одобрение с моей стороны и все же понимая поздность происходящего для нее и для него, но все это после, после не только возвращения в другую ипостась Острова, в Долину, где море давало знать о себе только весной, но и после попытки воплотить тебя в той, кто могла бы быть не заменой тебе. (И Птипа кружила над нами, пытаясь удержать нас от расставанья, и голос Птицы, уже почти узнаваемый мною, слышала та, что могла быть не заменой тебе. Но - верили мы тогда себе, а не Птице, и зыбкость и неполность наша отразила возможность быть вместе нам с той, кто могла быть не заменой тебе, в зеркале времен, еще не намеченных даже. А Птица не раз еще пыталась ту, кто могла быть не заменой тебе, и меня удержать рядом друг с другом, но если не время любви, то даже Она не удержит Но все это - позже.)
А пока мы с тобой - не ступили на эти тропинки и двойственность моя, предугаданная отцом твоим, не завела несостоявшуюся жену офицерскую вслед за мной в лабиринт взаимных отражений, где суждено ей было плутать со мной в поисках опоры и ориентиров, дробящихся в беспрестанно изменяющихся коридорах зеркальных моей, бывшим тогда им, безличности, попытки избавится от которой и приводили в том числе и к перипетиям подобным, раскручивать сюжет которых и расшифровывать знаковость или бесплодную бесплотность невстреч и ночей можно в детальности, позволяющей рассмотреть шрам на впалом животе изголодавшейся по ласке журналистки, извлекшей меня из круженья незапоминаемых даже силуэтов и сумевшей зафиксироваться в этом зыбком мареве, но незачем всматриваться, незачем. Не в кого. Некому.
Глава 3
Если не думать о тебе, то все обретает некую окончательную пошлость и низкость настолько внятную, что трудно, да и надо ли, избавиться от ощущения твоей не ирреальности, а небытности, каковая и на самом деле сопровождала нас, так и не оставив до поры, когда встреча могла бы не просто свести на нет все миражи лет, разделивших не только и не столько нас с тобой, сколько нас с теми, Бог мой, и это было так, чистыми и юными, но и задушить побеги взращенные, почему бы и не так, на пепелище, ставшие, да и бывшие изначально, более значимыми, нежели мы с тобой, уже почти забытые. Да и не я ли только оказался бы хранителем этой безнадежной памяти, искаженной соблазном осветить и освятить все бывшее и небывшее, спокойно перемещающим бессмысленный, но стремительный роман ли, просто ли совокупление, со случайно улыбнувшейся на какой-то кинопремьере достаточно, впрочем, идиотского фильма, но не об этом, так вот, улыбнувшейся, и еще вопрос, кому, обитательницей комнаты под крышей арбатского то ли общежития, то ли коммунального обиталища, понявшей, что имеет дело с первым опытом. Но проявилась уже в той, первой по исходности, встрече потерянность, преследовавшая меня даже в самых пылких постелях.
Она же была опрятна, чистоплотна и чиста бескорыстностью своей, сделавшей совершенно нелепыми и без того нелепые мысли о трехстах рублях, бывших у меня с собой и долженствовавших прокормить меня в протяжении двух месяцев, отведенных на поступление, и предстояло еще определиться, какой институт, и чистотой своей спасшей меня от мерзкого жеста по оставлению денег под тарелкой ли, скатертью ли, впрочем, и жест этот несостоявшийся, и досада моя на отсутствие с утра горячей воды, приведшее к сомнительности аромата тела моего, всю ночь проведшего в самолете, сама ее чистоплотность, даже незабытое имя ее, странно всплывшее в моей судьбе гораздо позже, не придают окончательной реальности и достоверности происходившему (ли) тогда.
Историю эту можно было бы выделить в отдельное повествование, поскольку происшедшее за четыре скорее всего неполных часа достаточно полно вместило в себя достаточную нелепость подобных же измен не тебе даже, а чистоте наших с тобой отношений, но не было в стремительности и завершенности романа, вместившегося в них, никакой суеты и торопливости, скорее, это была матрица, предварявшая варианты последующих измен. И была над и во всем там бывшем некая грустная улыбка не кота чеширского только, а одиночества женского, доначально понявшего иллюзорность тепла, обещаемого ласковостью внимательного и чёткого взгляда, давшего надежду на неслучайность соседства в полупустом зале хоть и премьерного, но дневного сеанса, откуда я и она вышли вместе, обмениваясь репликами о нелепости траты времени на подобные фильмы, оправданием которым служат лишь подобные встречи, и вот уже есть повод продлить улыбку чуть долее вежливости и до границы, призывности, после чего с легкостью следует приглашение зайти выпить чаю ли, кофе ли, принятое с непринужденностью давнего знакомца или привычного к таким приглашениям любимца публики, естественно взявшего в руки гитару в комнате на предкрышном этаже, опоясанном балконом, из-за которого столь же естественным оказалось задернуть шторы от лишних и липких взглядов соседок, развешивавших белье на бесконечных веревках, и как-то уж совсем без предисловий можно и должно было лечь в постель, куда она почти незаметным движением спокойных рук своих успела подстелить полотенце, поскольку нет стиральной машинки, а простыни только сегодня сменила, и жест этот снял всякую недоговоренность, скрыв его относительную неопытность, понятую ею окончательно, только когда он слегка запоздало отреагировал на радость ее лона, осознавая, что с ним происходит, не опытом, а чутьем руководствуясь, в этот раз ему не изменившим (а был некий опыт в девственные четырнадцать лет, когда он не поверил охватившему ночную медсестру, забавлявшуюся его неопытностью и затеявшую с ним игру в больничный роман, безрассудному желанию, с которым она справилась только благодаря его неуверенности в правильности понимания происходящего, и был он благодарен ей за это и сожалел о взрослости, лишь коснувшейся его легкими и нежными пальцами сестры этой ночной и отодвинувшейся до самой комнаты со шторами, закрывшими познание им новой своей ипостаси от любопытства соседок, может, и до сих пор развешивающих белье на бесконечных веревках бесконечного балкона, опоясавшего предкрышный этаж того странного дома), но было-таки некое запоздание, и появилась в ней радостная подтвержденность начального - а все же она - первая, и - понимая долгий след лжи, я, конечно, соврал, и тут же пожалел об этом, но она уже не поверила, а я почему-то не дал своего московского телефона, а потом был нелепый уход по лестницам этого странного дома и какой-то очумелый швед, что-то зло пролепетавший про жвачки в ответ на вопрос о времени, и она растворилась в арбатских лабиринтах вместе с этой комнатой и оставшейся чистою, благодаря полотенцу, простыней.
И не один раз не только на следующий день, но и годы спустя я пытался найти этот нелепый дом, опоясанный предкрышным балконом, но ускользал он, оберегая ее покой от моей ненужности в комнате той, и осталась только улыбка, прощающая, но уже не зовущая, да надежда на невстречу в тесноте Арбата и всегдашний странный страх при просьбах спеть песни, оставленные в комнате ее и нигде больше и никому не спетые так, как там и для нее. Исчезновение этого странно возникшего на какие-то несколько часов и растворившегося навсегда дома сделало несостоявшейся и небывшей происшедшую в нем измену тебе, и был я действительно чист перед тобой ли, перед своим ли представлением о тебе, но все происходившее с нами тогда возвышалось и охранялось от смрадности кривотолков внебытностью нашей ли, твоей ли, или дело в потоке движения нашего не совместного, а, скорее, взаимонаблюдаемого, по обретению себя настоящих, будущих, реальных и в обретении этом мы все более безнадежно теряли друг друга, и теряние это было единственно реальным, в чем не приходилось сомневаться с самой первой нашей встречи, еще не приведшей к знакомству, но и в ней уже присутствовала тень какого-то пребывания нашего с тобой в измерениях разных ли, в пространствах ли, но невозможность быть вместе подчеркивалась забавной абсурдностью обстоятельств, при которых я тебя увидел впервые. И опять таки, ведь очевидно, не впервые.
Невозможно было не сталкиваться раньше в толчее коридоров маленькой школы, тем более, что потом мы оказались за одной партой во время какой-то общешкольной олимпиады, но это - позже, а вот первая встреча стоит отдельного проявления среди ускользающих видений.
Глава 4
Были ли тогда шлягеры в строгом смысле этого понятия, или было навязывание одобренной "сверху" песенки и поведение считать ее шлягером, но эта песня с принятым в то время бессловесным припевом на "лай-ла, лай-ла-ла-ла-ла-ла-ла-лам"
и т. д. навязла в зубах несмотря даже на, а может и благодаря, присутствию хоть и отдаленному, но явному, духа настоящего, коснувшегося сотворивших ее.
Невозможно было не сталкиваться раньше в толчее коридоров маленькой школы, тем более, что потом мы оказались за одной партой во время какой-то общешкольной олимпиады, но это - позже, а вот первая встреча стоит отдельного проявления среди ускользающих видений.
Глава 4
Были ли тогда шлягеры в строгом смысле этого понятия, или было навязывание одобренной "сверху" песенки и поведение считать ее шлягером, но эта песня с принятым в то время бессловесным припевом на "лай-ла, лай-ла-ла-ла-ла-ла-ла-лам"
и т. д. навязла в зубах несмотря даже на, а может и благодаря, присутствию хоть и отдаленному, но явному, духа настоящего, коснувшегося сотворивших ее.
"Ты помнишь, плыли в вышине, и вдруг погасли две звезды?
И лишь теперь понятно мне, что это были я и ты."
При всей убогости сего опуса искренность певца поднимала эти строчки до удобоваримого варианта перепева неузнанного еще тогда имени повторимого звездного у отца века серебряного, нам неизвестного, и суррогат этот нами воспринимался как вполне соответствующий теме, как это ни забавно, астрономо-космогонического доклада, который я, как лучший познаватель физики среди десятых классов, приготовил для прочтения девятиклассникам, и было в этих строчках неказистых корявое знамение нам с тобой, иное отражение которого можно было усмотреть в тексте и положениях самого доклада, где я, не смущаясь ненадежностью источников, бывших наверняка не менее чем третьей производной от первоисточников, довольно внятно изложил свои откуда-то взявшиеся взгляды на процессы возникновения, развития и умирания звезд, особо остановившись почему-то на двойных звездах и так называемых черных дырах.
От текста доклада меня унесло сразу, поскольку текста, как такового, и не было, а был ряд тезисов, и среди бреда, несомого мной в неожиданно внимательной тишине вашего класса, я понял, что сейчас сумею объяснить что-то, что явится очень важным не только для меня, но и для тебя, узнанной мною сразу и несомненно, и бредовость же песенки этой из не выключенного в лаборантской репродуктора лишь подтвердила безошибочность узнавания и верность понимания важности того, что мне предстояло сказать.
Гораздо позже, когда уже было совсем и незачем, по поводу иному, всплыло нечто подобное: два взаимонаправленных зеркала создают иллюзию бесконечности; - но тогда - я - замер, пытаясь облечь в слова невыразимость картины ли, процесса ли превращения двойной звезды в черную дыру и весь ужас обреченности напарницы, потерявшей пару, замкнувшуюся саму на себя, схлопнувшуюся в коллапс, и невозможность избежать поглощения этим провалом во времени и пространстве твоего живого еше звездного тела. И то внепространство и вневремя, которого избежать уже не удастся. Дрожь и трепет мои почувствовали все в классе, поняв, что происходит здесь далеко уходящее за границы школьной псевдолекции, и ты тоже что-то начала понимать, и взгляд твой наполнился ужасом предстоящего нам взаимопоглощения, и тогда бы нам понять всю необходимость бежать, бежать, бежать, потому как говоря о варианте взаимного превращения двух звезд двойной звезды в черные дыры и их взаимопоглощении, я говорил о нас с тобой, и пот холодный уже зарождался на спине, но все вернулось в класс благодаря однокласснику, ассистировавшему мне, напомнившего нерасслышанной мною репликой о невсамделишности происходящего.
И лишь все тот же бессловесный припев полузабытого нынче шлягера, закрывший своей надрывностью от возможности услышанности плач Птицы, сплетавшийся с ним, напоминал о грозных силах предвестья нашей с тобой судьбы, которой еще можно было избежать, силах, почти вызванных к жизни этой просвещенческой затеей наших педагогов.
Глава 5
Перебирание воспоминаний не приводит к пониманию истинной картины хотя бы в силу произвольности возникновения их расположенности мозаикой, лишь случайно воссоздающей контур реальности, о которой хотелось бы сказать: бывшая, минувшая, - но вглядевшись в изменяющееся дробление картин, тут же становящихся новым воспоминанием, изменяющим все вспомненное ранее, уверяешься, что реальность эта продолжается, и безнадежна попытка вырваться вовне этого потока. Остается только надеяться, что верной является уверенность пусть не в истинности, но в материальности щелков на переливчатой ткани этой, которые неизменно остаются вкрапленными пусть бессистемно, но достаточно устойчиво.
И плетется сеть от узелка к узелку. И попадаются в сеть эту все новые и новые тени, и все явственней проступает контур того, что могло бы придать окончательность и завершенность узору, но - не исчезнет ли сразу, спившись с травой и водой столь старательно ткавшееся полотно, и не превратится ли старательный ткач полотна узорчатого в материализацию возникшего из контура нового воплощения себя самого, обреченного на ненахождение окончательной своей формы, за обретение которой возможна лишь одна - цена - вполне доступная любому, возжелавшему расплатиться. Но что ему будет с того?
Ни упреком единым не потревожу гладь твоего лица, неувядшего для нас. оставшихся в блаженном неведении друг друга, и может, лишь потому так больше и не возникших взаимно при абсолютной простоте проявления в жизни друг друга.
Но что с того, что встреча, избегнув которой, мы бы остались лишь неявными тенями неслучившейся школьной влюбленности, произошла на длинной дуге узкоколейной островной, еще от японпев оставшейся, железной дороги, несерьезность ширины которой скрадывала обреченность плавности ухода ее за сопку на окраине городка, не ставшего ни мне, ни тебе родным, и в уходе ее была скрыта попытка невстречи, но я был полон событий полугода, проведенного в море, ты была в предвкушении последнего звонка, и на линию эту неявную не смогли мы даже взгляд оторвать от встречного взгляда.
И были дни упоенного доверия взаимного, лишь на миг прерванного (и миг этот проявился много позже) твоим неосторожным вопросом:
- Что же дальше? - и моим ответом, впрочем, важен вопрос.
Но кроме мига этого все было слишком бережным и осторожным настолько, что отец твой, оберегавший тебя втройне, ибо видел в тебе женщину не менее, чем дочь, ведь была ты ему некровная, поверил в бережность нашу и оставлял меня ночевать, не опасаясь утренней синевы губ наших и кругов под глазами, лишь просил не забывать об экзаменах твоих, но в лихорадке, с которой мы узнавали друг друга, отдаляя момент окончательности, под завистливые взгляды твоих сразу исчезнувших подруг и сомневающиеся, но сочувственные - учителей, ты сдавала экзамены легко и абсолютно блестяще. И в этой успешности сказывалась уже тогда вставшая меж нами взаимосвобода, приведшая к несовместности жизней наших, и в конечном итоге не она ли исключила нас полностью из жизни меня - твоей, а тебя - моей, хотя, утратив тебя, я на многие годы потерял ощущение реальности жизни не только своей, но и тех, кто сопутствовал мне на пути моем без тебя.
Встречи наши были подтверждением существования без тебя, и все прожитое лишь выявляло долгость ожидания их. Но не было у нас совместной жизни и общности, ни друзей, ни переживаний. И всякое время, нам отпущенное, было овеяно предстоящим временем без тебя, а все, бывшее без тебя, было лишь поводом для рассказа тебе при встрече, и закрадывался в это все больший соблазн перестановки событий, ничего поначалу и не менявшей, и все больше оставалось вне рассказанного тебе как могущего помешать уплотненности времени при встречах наших.
Глава 6
Не страх ли окончательности единичного воплощения, умноженный испугом перед множественностыо дробленности разветвлений, возникающих и недовоплощаемых, коснувшийся меня в детстве, когда, не желая признать однозначность своего Я, придумываешь себя - другого до потери понимания, какой ТЫ - реален, и уходишь в измерения, менявшие не только твое Я, но и сам мир, принявший его в себя, удерживал меня от углубления в любой пласт жизни, приведя к скольжению, в котором промелькивали некий порт, где был я матросом, студгородки Москвы, которые я начинал избегать, едва почуяв желанность свою в очередной компании, какие-то богемные сборища окраин нелепой нашей Страны, закрутившие, но не втянувшие меня в свой людоворот и Бог весть что еще, оставившее пеструю смесь в очередных автобиографиях, приводивших в недоумение кадровиков в столь даже затейливых конторах, как островной телерадиокомитет, неожиданно давший добро на возглавление мною радиостудии бывшего островного областного центра, впрочем; неиспользованное по причине непредвиденной ненужности прилагавшейся к этой должности благоустроенной квартиры, ради получения которой я и подался в эту контору.
И не страх ли этот заставляет блуждать меня в узорах отражений самого себя в пересечениях пластов памяти, не приводя-таки к окончательности если не формы, то хотя бы сюжета. Любая линия стремится свиться в собственную спираль и увести все повествование в пространство, обессмысливающее его.