Раиса Семеновна. Как так независимо?
Колобок. Независимо, потому что они все равно будут штурмовать Зимний. И все равно ворвутся вот сюда…
Зося. Нет, никогда!
Колобок. Здесь собрались представители от разных групп. Есть товарищи от батальона смерти, от экскурсоводов, от отдела фарфора, от нумизматов. Товарищ Керенский представляет Временное правительство.
Гунявый. Я тоже представляю.
Колобок. Собрание представителей сотрудников Эрмитажа и советской общественности считаю открытым. На повестке дня один вопрос: впускать или не впускать в музей восставший пролетариат. Кто за то, чтобы не пускать и сохранить ценности для народа? Большинство. Против? Воздержалась Раиса Семеновна. Попрошу всех начать подготовку к отражению штурма. Довести до сведения отделов Эрмитажа о решении Штаба обороны. Все свободны!
Керенский(Колобку). Боря, вы случайно не знаете, кто Сталина играет? Голос знакомый.
Колобок. Себя они не играют, а изображают. Сталин – Пупыкин из ЦК, а Керенский и Ленин? С Лениным они не посмели. Выписали из Москвы народного артиста с опытом, а Свердлов – наш, секретарь обкома Отрепьев.
Картина шестая
Служебный коридор первого этажа. На руке Аполлона висит шинель, на лицо каким-то шутником надет противогаз. Дверь в глубине коридора, ведущая на Дворцовую площадь, отворена, за ней синий вечер. Открыта также и дверь в кабинет к Антипенко. Коридор пуст. Но в дверях в кабинет Антипенко виден край стола, на нем телефон.
Колобок говорит по телефону.
Колобок(в офицерском мундире). Мама, я приду рано утром. Мы только сдадим Зимний дворец, и я тут же домой. Мама, не переживай, у нас тут горячее питание. Походная кухня приехала. Ну мама, ну что ты говоришь! У нас хорошие культурные девушки! Где ты только нахваталась таких подозрений?
По коридору идет Симеонов в средневековом шлеме и с мушкетом через плечо. Но при этом на нем юнкерский мундир. Симеонов заглядывает в кабинет Антипенко.
Мама, я тебе еще позвоню, если связь не отрубят.
Симеонов. Знаешь, в подвале бочку с порохом нашли. Надо проверить, он горючий или как?
Колобок. Представляешь, мама волнуется, не подхвачу ли я гонорею?
Симеонов. Мне надо тоже домой позвонить. А я боюсь, что во время штурма могут связь отключить.
Он проходит к телефону, Колобок критически смотрит на него.
Колобок. Бред какой-то. Придется шлем снять. Ты понимаешь – там же телекамеры.
Симеонов. А жалко. (Снимает шлем, кладет у ног Аполлона.) У нас камеру поставили в комнате, где Временное правительство заседает. Будут снимать, как матросы закричат: «Кто тут временный, слазь!»
Колобок. Ты охрану на баррикаду поставил?
Симеонов. Рано еще. Пролетариат еще только собирается.
Колобок. Поставь, а то кто-нибудь из стахановцев проберется.
Появляется Керенский.
Керенский. Есть новости из Смольного?
Колобок. Ни пушек, ни винтовок, ни милиционеров в штатском.
Керенский. Уже скоро семь часов. Думаю, что адмирал был прав.
Колобок. Я почти всех вооружил. Конечно, не очень красиво, у некоторых даже не огнестрельное оружие. Но лучше, чем ничего, правда?
Керенский. Конечно, я предпочел бы видеть здесь дисциплинированные гвардейские части. Но где их найдешь… Краснов далеко. Но главное, молодой человек, это энтузиазм народных масс! А это мы имеем. Как с вооружением?
Симеонов. Двадцать винтовок и ружей, в основном охотничьих, один пулемет конца прошлого века. Пистолеты в неограниченном количестве, в основном дуэльные. Ну и, конечно, – холодное оружие из рыцарского зала.
Керенский. Порох? Пули?
Симеонов. Льем, Александр Федорович.
Керенский. Где командир женского батальона смерти?
Колобок. Там, наверху, в малахитовом зале адмирал Горыныч учит девочек пистолеты держать. Наверное, и Зося там.
Зося входит с улицы, за ней плетется пленный молодой парень в замшевом пиджаке и плаще. Из-под плаща видны брюки клеш с «молниями» снизу. Парня держит на мушке пистолета Мальвина.
Зося. Я здесь лазутчика поймала.
Колобок. Это еще что за явление тени отца Гамлета.
Парень. Ты лучше добром отпусти. А то ведь я тебя запомню. Когда возьмем дворец, я тебя отыщу, гад! И телок твоих отыщу.
Колобок. Фамилия, имя, господин пленный.
Парень. А вы про генерала Карбышева слышали?
Мальвина. Про Зою Космодемьянскую тоже. И про Павлика Морозова.
Колобок. Видишь, какие мы начитанные. А теперь говори, что вы делали, гражданин, на территории Эрмитажа.
Парень. Я на разведке был. Меня послали. Больше ничего не скажу.
Колобок. Кто же вас послал, гражданин?
Парень. По заданию райкома комсомола.
Симеонов. Врет он.
Мальвина. Если от райкома комсомола, зачем в окно лез?
Парень. Хотите, стреляйте, беляки поганые. Ничего вам не скажу.
Керенский. Молодой человек, вы, наверное, не знаете, что на территории Зимнего дворца действуют законы военного времени. И вы не смотрите, что у моих соратников непривычные кокарды. Они – такие же советские люди, как и мы с вами. Только сознательнее других. И имеют право расстреливать на месте мародеров и грабителей.
Парень. Это кто же им такое право дал?
Керенский. Когда они им воспользуются, вам будет поздно разбираться.
Парень. И пытать будете?
Колобок. Без пыток, боюсь, не обойтись. Мы всех пленных пытаем.
Парень. Вы… это самое… кончайте, ладно? Я пошел.
Симеонов. А ну к стене! Руки вверх. Стоять!
Колобок. Пусти его в расход. Надоел он мне.
Парень. Ну хорошо, хорошо, я скажу. Ну послали меня. От коллектива. От нашего таксопарка.
Колобок. Зачем?
Парень. Слабые места узнать, подходы и так далее… Ведь когда возьмем, надо будет первыми брать. А то на шарап расхватают.
Колобок. Сами додумались?
Парень. Ну был у нас один. Объяснял, что Зимний можно будет три дня чистить. Как Суворов – три дня на очистку от имущества, понял? И сказал, что бабы будут. Забесплатно.
Зося. Какие бабы? Что за бабы?
Парень. Но ведь пленных не брать, правда?
Зося. Боря, это же безобразные взгляды! Надо позвонить.
Колобок. Нет, звонить уже поздно. И некуда. Если только иностранным корреспондентам. Но они оклевещут.
Зося. Как же так? Ведь пятьдесят лет Советской власти? Двадцать лет до коммунизма!
Колобок(обращаясь к Мальвине). И много этот разведчик успел увидать?
Мальвина. Думаю, что немного. Мы его у первого окна взяли.
Колобок. Благодари бога, что ты не успел ничего увидеть. А то бы живым не вышел. Симеонов, выведи шпиона!
Когда Симеонов, за ним девушки уходят по коридору наружу, Керенский и Колобок некоторое время стоят, прислушиваясь к звукам города. Отдаленно бухает пушка.
Керенский. Петропавловка?
Колобок. Наверное. А может, Краснова добивают.
Керенский. Хорошо, что здесь телевизионных камер не поставили. Невыразительное место. А то так противно – все время под наблюдением.
Колобок. А в комнате правительства? Там есть кто-нибудь?
Керенский. Я комнату Бунду отдал. Там Коган сидит и пишет воззвания. А с ним Пешеходов. Мой министр.
Колобок. Который – Нетудыхата?
Керенский. Он самый. Ну пошли, осмотрим баррикаду – уже темно. До штурма часа два-три осталось.
Коридор пуст. Свет в нем гаснет.
По авансцене проходит Ленин. Он в кепке, щека завязана. Рядом шагает Эйно Рахья. Они осматриваются. Далекие выстрелы пушки, отдаленный шум толпы, вой ветра, что были слышны Керенскому, слышны и Ленину.
Город живет в ожидании событий.
Ленин. Кажется, казачков не видно.
Рахья. И юнкеров тоже нет.
Рахья останавливается, вынимает пачку сигарет, закуривает.
Ленин. Спрячьте сигареты! Неужели вы думаете, что пятьдесят лет назад курили «Яву»?
Рахья. Нас уже не снимают. Они сняли наш выход с конспиративной квартиры, а теперь будут ждать у Смольного. К тому же «Ява» – самые нейтральные сигареты. Обычно я курю «Беломор».
Ленин. Зачем же нам пешком идти? Прислали бы за нами машину, такси, наконец. Все-таки ваши ленинградские товарищи переигрывают.
Ленин. Зачем же нам пешком идти? Прислали бы за нами машину, такси, наконец. Все-таки ваши ленинградские товарищи переигрывают.
Рахья. Что с нас возьмешь – провинция. Но говорили, что все должно точно соответствовать исторической правде.
Ленин. И долго нам еще переться пехом соответственно исторической правде?
Рахья. Думаю, часа полтора, не меньше.
Ленин. С ума сойти! В такую погоду! Что скажет Инесса Арманд!
Они уходят.
Картина седьмая
Кабинет товарища Отрепьева – Свердлова в Смольном. Отрепьев – Свердлов сидит за столом, освещенный настольной лампой. Быстро пишет. Раздается телефонный звонок.
Отрепьев снимает трубку.
Свердлов. Отрепьев слушает.
Он поднимается и продолжает разговор стоя.
Да, Леонид Ильич. У меня тоже сердце замирает, Леонид Ильич. Сколько осталось? Уже немного, Леонид Ильич. Сейчас наш вождь уже вышел с явочной квартиры. А, вы видели по телевизору? Тоже смотрите? И я смотрю. Нет, пока их сюда в кабинет не пускают. Вот когда будем принимать исторические решения, тогда позовем… Да, мне жалко, что вы не можете принять личное участие. Но потом, надеюсь, подобьете бабки… то есть подведете итоги Великого Октября? Очень надеемся… «Аврора» выстрелит в двадцать два, сразу после программы «Время». До свидания, Леонид Ильич. Буду держать в курсе, Леонид Ильич…
Свердлов осторожно кладет трубку на рычаг.
Из темной глубины кабинета раздается голос с грузинским акцентом.
Сталин. Как здоровье товарища Брежнева?
Свердлов. Ну ты меня напугал! Ты хоть здесь без акцента говори, Николай Николаевич.
Сталин. Уже поздно, товарищ Свердлов. Мы уже играем наши роли на сцене мировой истории. Так кто у нас на крейсере «Аврора»?
Свердлов. Лично секретарь Центрального райкома Грушев. Надежный товарищ.
Сталин. Пора бы ему дать сигнал, чтобы «Аврора» выходила на нужную позицию.
Свердлов(набирает номер телефона). Крейсер «Аврора»? Что у вас там? Как дела? Понятно… понятно… непонятно… понятно.
Сталин. Как я вижу, возникли сложности у твоего надежного товарища?
Свердлов(наклоняется над большой картой Ленинграда, расстеленной на его столе. Показывает, говоря, по ней карандашом). «Аврора» по исторической версии должна встать на исходную позицию для исторического залпа. Ее командир, наемник буржуазии, откажется промерять фарватер, утверждая, что крейсер не пройдет. Тогда простой комиссар из матросов сам спустится в шлюпку и промерит фарватер.
Сталин. Так… (Он тоже склоняется над картой.)
Свердлов. Как и было отрепетировано, командир отказался вести «Аврору». Тогда товарищ Грушев арестовал командира. Он спустился в шлюпку, чтобы промерить фарватер.
Сталин(раскуривает погасшую трубку). Вы не виляйте, товарищ Свердлов, не виляйте. Вы мне прямо скажите, какие возникли сложности?
Свердлов. Ищут лот, товарищ Сталин. Куда-то заховали, мать их ети! Он им пятьдесят лет был не нужен. Может, и выкинули.
Сталин(медленно идет по кабинету). Лот – это веревка с грузом на конце. Я советую товарищам взять канат, за который привязан крейсер «Аврора» к берегу, привязать к его концу что-нибудь тяжелое и опустить в воду. Это будет наш, революционный лот!
Свердлов(хватает телефонную трубку). Это «Аврора»? Дайте мне «Аврору»! Почему не отвечает? «Аврора», где Грушев? Куда побежал? Мост разводить? Почему мост до сих пор не разведен? Это ты, Грушев? Грушев, ты рискуешь партбилетом. Как почему? А ты на часы посмотри! Программа «Время» вот-вот начнется, пора на штурм Зимнего идти, а ты еще мост не развел! Ну ладно, мостом я сам займусь. А ты пока бери веревку, за которую «Аврора» к берегу привязана, и привяжи к ней что-то тяжелое. Это личное указание товарища Сталина. Коммунист всегда должен найти выход из безвыходного положения.
Сталин. Правильно!
Свердлов. Все, влазь в лодку, промеряй фарватер и трогай! А я пока сам мостом займусь!
Свердлов поднимает трубку другого телефона, и свет в его кабинете гаснет.
А тем временем на просцениуме вновь появляются Ленин и Рахь я.
Ленин. Это еще что такое? Вы предлагаете мне сюда ползти?
Он останавливается и смотрит вперед и вверх.
Рахья. Ничего не понимаю! Всю жизнь прожил в Ленинграде, но чтобы в девять часов мосты начали разводить – такого быть не может. Очевидно, это дьявольская хитрость Временного правительства.
Ленин делает несколько шагов к рампе и вглядывается в реку.
Ленин. Товарищ Рахья, поглядите-ка сюда. Вы видите эту лодочку?
Рахья. Вижу, Владимир Ильич. (Старательно говорит с финским акцентом.)
Ленин. А в ней, как я полагаю, революционные матросы. Всмотритесь, товарищ Рахья, вы наблюдаете сейчас решительный момент в истории Великой Октябрьской социалистической революции. Комиссар крейсера «Аврора» лично промеряет фарватер, чтобы провести крейсер на позицию для решительного залпа по гнезду контрреволюции – Зимнему.
Рахья. Вы правы, Владимир Ильич. Недаром рядом с той лодочкой плавает столько катеров и речных трамваев, с которых операторы телевидения и кинохроники различных стран снимают этот исторический момент.
Ленин. Это, конечно, великолепно, но скажите мне на милость, батенька, как же мы проберемся в Смольный? Как мне кажется, моего прибытия ждут товарищи по партии, по восстанию. Мои соратники не смогут начать революцию в мое отсутствие, вы как думаете?
Рахья. Я думаю, что нам делать дальше, товарищ Ленин? Может быть, мы будем махать руками, чтобы нас заметили с лодочки и перевезли на тот берег?
Ленин. Меня совершенно не радует перспектива искупаться в ледяной Неве.
Рахья. Тогда мы можем ждать, пока «Аврора» пройдет под мостом, а потом его сведут снова.
Ленин. Когда же это случится, товарищ Рахья?
Рахья. Может быть, через час?
Ленин. Вы сошли с ума! Вы хотите сорвать мероприятие! Нe говоря о том, что сорвется штурм Зимнего, меня вышибут из Художественного театра за год до пенсии. Нет уж, увольте, батенька! Мы с вами пойдем другим мостом!
Рахья. Вам не кажется, что «Аврора» двигается?
Ленин. Крейсера, насколько я знаю, никогда не двигаотся боком. У меня такое впечатление, что «Аврору» забыли привязать к берегу. Ну, пошли? Учтите, без вас мне дороги в Смольный не найти. Я же, кажется, родился в Ульяновске?
Они уходят дальше, искать переправу на другой берег Невы.
Картина восьмая
Буфет в Эрмитаже. На прилавке горят свечи. При их свете видно, что столики отодвинуты в сторону, чтобы освободить место двум раскладушкам и матрасам, брошенным на пол. К стойке прислонены в ряд старинные ружья и алебарды.
Мальвина раскладывает матрас на одной из раскладушек. На другой лежит Зося. Еще одна раскладушка занята, но женщина, лежащая на ней, отвернулась.
Мальвина. Скорей бы уж они начинали штурмовать! Совершенно не могу ложиться спать без ванны. Наверное, я какой-то урод.
Зося. Довольно хорошенький урод.
Мальвина. Ты так думаешь? (Садится на кровать.) А я рада, что мы все тут сражаемся. Знаешь, я третий год в буфете работаю, а вы для меня большей частью не лица, а только рты. Одни открываются, чтобы приказать, вторые жуют. А так мы все вместе. И погибнем вместе. Как люди.
Зося. Зачем погибать?
Мальвина. А иногда хочется погибнуть за что-нибудь большое. Например, в борьбе с фашистской силой черною, немецкою ордой!
Зося. Ну ты подумай, что ты несешь?! Кто здесь фашисты?
Мальвина. А ты думаешь – не отстоим?
Зося. Поспи немножко, Мальвина. А то завтра перед расстрелом будешь плохо выглядеть.
Мальвина. Ах вот ты как заговорила, комсомольский работник. Только у тебя все шансы не дожить до рассвета. Батальон смерти – он почему так назывался, их всех до смерти изнасиловали!
Зося. Какой дурак тебе это сказал?
Мальвина. Вовсе не дурак, а Сашка Симеонов, младший научный сотрудник.
Зося. Ну, после революции я с ним серьезно поговорю.
Мальвина. Стукачка ты, вот кто!
Зося. Спи! Может, за ночь поспать не удастся.
Раздаются выстрелы. Серией. Потом одиночные.
Раиса Семеновна(вскакивает). Уже? Началось? Ой, девочки!
Зося. Нет, это, видно, мародера пристрелили. А может, так, с перепугу.
Раиса Семеновна(продолжая сидеть). Я тебя не понимаю, Зося. Откуда в тебе этот ранний цинизм? Может быть, сейчас там, за стеной, пуля догнала и оборвала молодую жизнь?