Его риторический вопрос, как и подавляющее большинство таких вопросов, остался без ответа. «Казанка» с негромким стуком ударилась бортом о борт патрульного катера. Убийца, по-прежнему стоявший в ней во весь рост, небрежно, почти не целясь, выстрелил еще раз. Пуля с отчетливым треском ударила в основание пластиковой проушины, к которой был привязан заменяющий якорную цепь нейлоновый шнур. Вырванная с мясом проушина отскочила на метр и плюхнулась в воду, увлекая за собой мокрый швартов. Получивший свободу катер неуверенно, словно опасаясь сердитого окрика, повернулся вокруг оси, нащупывая носом течение, плавно отчалил и, набирая ход по мере удаления от берега, отправился догонять кепи покойного прапорщика.
Мотор «казанки» взревел, поднятая ею волна качнула катер, оттолкнув его еще дальше от заросшего тростником и ивами плоского берега. Лодка быстро скрылась из вида, идя вверх по реке, против течения. Когда звук работающего мотора стих вдалеке, майор Бурсаков медленно выбрался из своего укрытия и беспомощно уставился вслед дрейфующему вниз по течению катеру с двумя мертвыми телами на борту – теми самыми, владельцев которых он мысленно уже видел своими информаторами. Теперь об этом, как и о многом другом, следовало поскорее забыть; приходилось констатировать, что почти полгода кропотливой и опасной работы пущены драной козе под хвост всего лишь двумя меткими выстрелами.
В небе послышался треск, и сразу же ударил оглушительный громовой раскат. Дождь хлынул стеной, словно там, наверху, кто-то опрокинул чудовищных размеров ванну, река мгновенно сделалась рябой от миллионов падающих на ее поверхность тяжелых капель, вздулась пузырями и буквально на глазах помутнела, утратив даже ту относительную прозрачность, которой могла похвастать минуту назад. Ветер пополам с дождем остервенело хлестал мокрые кусты, заставляя их яростно раскачиваться, молнии били одна за другой, раздирая небо в клочья. Медленно плывущий вниз по течению катер речного патруля мгновенно скрылся из вида за мутной пеленой ливня, утонув в повисшей над водой дымке мелких капель.
Примерно через час, сделав несколько непродолжительных остановок там, где течение прибивало его к выступам берега или торчащим из воды корягам, он проплыл мимо крохотного, окруженного зарослями тростника и ивами пляжа, на краю которого, у самой кромки воды, намертво увязнув в мокром песке, стоял «уазик» с открытым задним бортом. Двигатель все еще продолжал бормотать на холостых оборотах, плюясь голубоватым дымком из почти касающейся воды выхлопной трубы. На рябом от только что закончившегося дождя песке темнели тела в промокшем до нитки камуфляже; разбросанный каплями песок налип на пятнистую ткань, мокрый металл казенников и мертвые лица.
Лежащий на корме катера капитан пограничной службы Мурашко открыл глаза. Отвернуться уже не осталось сил, и ему пришлось во всех подробностях рассмотреть медленно проплывающую мимо, подернутую легкой, лениво шевелящейся дымкой поднимающихся от воды испарений картину. Охваченный предсмертной апатией мозг холодно, без эмоций оценил увиденное и сделал лежащие на поверхности выводы. После чего утомленный этой непосильной в его состоянии работой капитан устало закрыл глаза и умер, чем окончательно уравнял себя, напарника и конфискованный у контрабандистов быстроходный катер с плывущим слева по борту пучком мертвых водорослей и прочим движущимся вниз по течению мусором.
Глава 3
Укрепленный на штативе складной экран мигнул, и на нем появилось изображение легкого катера, уткнувшегося носом в деревянную опору низкого, явно готового завалиться от сильного порыва ветра моста. Рулевой, грузный усатый мужчина в камуфляже с погонами прапорщика, сидел на своем месте в такой позе, словно просто задремал, используя борт слева от себя в качестве подушки. Второй в позе распятого раскинулся на крышке моторного отсека; снимок был сделан с точки, позволявшей рассмотреть картину во всех подробностях.
Изображение опять мигнуло, сменившись новым слайдом. На экране появился сфотографированный с реки, явно из проплывающей мимо лодки, крошечный пляж – просто полукруглая проплешина в сплошных, непролазных зарослях ив и тростника. На самом его краю, глубоко увязнув в мокром песке и почти касаясь выхлопной трубой воды, стоял потрепанный «уазик» с брезентовым верхом и открытым настежь задним бортом. На песке виднелись тела каких-то людей в камуфляже и темные продолговатые предметы, которые при внимательном рассмотрении здорово смахивали на автоматы. Серия последующих снимков была сделана уже на берегу: труп в кабине, уткнувшийся лбом в баранку, труп, чуть ли не по самые уши зарывшийся лицом в сырой песок, с неестественно вывернутой ногой, поперек которой протянулся сглаженный ливнем след автомобильной покрышки; еще два тела, неровным крестом лежащие друг на друге…
– Стреляли из пистолета с глушителем, – произнес в темноте низкий хрипловатый голос. – Предположительно, из «Стечкина». На каждого потрачено всего по одному патрону, так что, судя по всему, работал профессионал – настоящий снайпер, виртуоз.
– Это факт, – перебив его, прозвучал другой голос. – Пиф-паф, ой-ой-ой… Шесть человек, все вооружены до зубов, а он перещелкал их, как в тире, и спокойно ушел. Да, это настоящий профи.
– Спасибо, майор, – не без яду поблагодарил первый голос. – Я рад, что моя догадка не вызвала у вас возражений. Иначе я бы просто не знал, как жить дальше.
– Виноват, – торопливо и покаянно сказал тот, кого обладатель хрипловатого голоса назвал майором.
Кто-то тихонько хихикнул. Возникла пауза, сделанная явно для того, чтобы дать присутствующим время снова настроиться на деловой лад, после чего на экране появилось увеличенное изображение какого-то человека в солнцезащитных очках, с размалеванным зелеными и коричневыми полосами лицом. Человек целился в кого-то из пистолета с глушителем; глушитель был длинный, вороненый, с мелкой насечкой, чтобы не скользил в ладони, явно фабричной выделки. При таком увеличении было отчетливо видно, что пистолет – именно «Стечкин», безо всяких «предположительно». Но присутствующие, наученные горьким опытом майора, предпочли воздержаться от комментариев, тем более что в данном конкретном случае марка пистолета вряд ли имела большое значение.
– Нашему полевому агенту удалось его сфотографировать, – продолжал в темноте хрипловатый голос. – Везение просто небывалое, но толку от него, как вы можете убедиться, немного. Наши компьютерщики убрали у него с физиономии грим, но ракурс… Да вот, смотрите сами.
Кадр на экране сменился. Вернее, снимок остался тем же, но косые камуфляжные полосы с лица стрелка бесследно исчезли, оно приобрело свойственный не слишком качественным шедеврам компьютерной графики неживой «телесный» цвет. Толку от этого, действительно, было немного, потому что всю нижнюю половину лица скрывало плечо поднятой для выстрела руки, а во всех подробностях разглядеть верхнюю мешали солнцезащитные очки и козырек низко надвинутого армейского кепи.
– Как видите, дело табак, – заключил хрипловатый голос, принадлежащий начальнику отдела генерал-майору Тульчину. – Фигуранты, которых мы разрабатывали почти шесть месяцев, убиты, груз бесследно исчез – вероятнее всего, просто уничтожен, – и все, что мы имеем – это вот эта фотография, на которой может быть изображен буквально кто угодно.
Экран погас, в кабинете беззвучно вспыхнул свет, после почти полной темноты показавшийся нестерпимо ярким. Присутствующие задвигались, щурясь и прикрывая глаза руками. Генерал, сидевший за своим столом вполоборота, чтобы видеть расположенный в углу экран, развернулся вместе с вертящимся креслом и, положив подбородок на сцепленные в замок ладони, исподлобья воззрился на своих подчиненных, что разместились по обеим сторонам длинного стола для совещаний.
– Как видите, – повторил он, – плясать опять приходится от самой печки. Кто-нибудь хочет высказаться? Ты, майор? Валяй.
Обращение на «ты», означавшее, что его неуместная выходка с цитированием детского стишка про зайчика если не забыта, то, по крайней мере, прощена, приободрило майора. Он был сравнительно молодой, не старше тридцати пяти, высокий, спортивный и со стороны более всего напоминал успешного менеджера среднего звена, работающего в крупной нефтяной компании – был одет с иголочки, идеально подстрижен и ухожен. Из-под белоснежной манжеты на его левом запястье скромно выглядывали швейцарские часы в массивном золотом корпусе, а смешанный аромат дорого табака и элитного французского парфюма образовывал как бы его собственную, личную атмосферу, благоухающим облачком окутывавшую всякого, кто оказывался от майора на расстоянии двух метров. Злые языки поговаривали, что он делает маникюр; взглянув на его ногти, в это было нетрудно поверить, что, в свою очередь, пробуждало желание проверить правдивость распространяемых теми же языками слухов о педикюре. Фамилия его была Барабанов; генерал Тульчин прощал ему многое, потому что работником он был хорошим.
– Почему же от печки? – пожав широкими плечами, казавшимися еще шире из-за отменно сидящего дорогого пиджака, возразил генералу майор Барабанов. – Благодаря Струпу мы уже недурно разобрались во взаимоотношениях задействованных в организации трафика групп и лиц, многих знаем в лицо и поименно… Если груз не похищен…
– Найти его не удалось, – сказал генерал, – и все косвенно указывает на то, что его просто уничтожили. Оружие убитых, деньги, документы, лодки – все осталось на месте. Разбойники и мародеры так не действуют, эти не побрезговали бы ничем – кроме, разве что, носков да нижнего белья.
– Независимо от судьбы груза, который все-таки могли присвоить, это говорит в пользу моей версии, – заявил Барабанов.
– И в чем же она заключается?
– Внутренние разборки, – сказал майор. – Возможно, это попытка вытеснить Бурого с его бригадой из бизнеса, а может быть, обыкновенная месть – деньгами с кем-нибудь не поделился или еще каким-то образом наступил на больную мозоль… Надо просто передать Струпу, чтобы держал ушки на макушке. Рано или поздно тот, кто организовал эту бойню, себя проявит.
– Струп и без наших указаний держит ушки в надлежащем положении, – заметил один из участников совещания – рано поседевший, но не утративший хищной мужской красоты подполковник Федосеев. – Еще немного, и они у него на темечке в косичку заплетутся. Если там, на маршруте, произойдет что-то достойное внимания, он это не пропустит.
– Тем не менее, отправить ему сообщение необходимо, – сказал генерал. – Хотя твоя версия, майор, оригинальностью, прямо скажем, не блещет. Прямо на поверхности лежит, наклоняйся и бери…
– Бритва Оккама, – быстро возразил строптивый Барабанов, – принцип экономии мышления. Он гласит, что не надо без необходимости умножать сущности. Говоря простыми словами, если впотьмах, да еще и спьяну, треснулся лбом о косяк, для объяснения этого происшествия не следует приплетать божий промысел, нечистую силу или, скажем, инопланетян.
– Я знаю, что такое бритва Оккама, – недовольно проворчал Тульчин. – Хотя в твой интерпретации данный философский постулат звучит достаточно свежо и необычно. И все же я попросил бы всех – и тебя, майор, в том числе, – напрячь умственные способности. Причем хотелось бы, чтобы результатом этого напряжения стали нормальные, жизнеспособные рабочие версии, а не словоблудие а-ля Валерий Игоревич Барабанов. Ну?
– Народный мститель, – после довольно продолжительной паузы предположил один из оперативников. По кабинету пронесся невнятный шум, в котором без труда можно было различить насмешливое фырканье, откровенное хихиканье и отпускаемые вполголоса саркастические реплики: «Дубровский» и «Робин Гуд».
– М-да, – сказал генерал. – Я же просил сосредоточиться!
– Прошу прощения, Андрей Константинович, – упрямо наклонил обритую под ноль голову автор насмешившей участников оперативного совещания версии. – Я понимаю, как это звучит, и все же разрешите привести некоторые соображения.
– Валяй, – разрешил Тульчин, – обосновывай. Я бы предложил остальным продумать контраргументы, но, судя по всеобщему веселью, их и так более чем достаточно. Итак?
– Обоснования простые, – сказал оперативник. – Этих психов, которые, не дождавшись помощи от закона, начинают собственноручно восстанавливать справедливость, хватает где угодно, даже в Москве. И не надо забывать, в каких местах, в какой обстановке, между какими людьми все это произошло. Там у каждого на руках ствол, и не один, и стволами этими они пользуются чаще, чем вилкой и столовым ножом. Это или какой-нибудь идейный борец за конституционный порядок с хорошей военной подготовкой и целой кастрюлей тараканов в башке, или просто обиженный из местных – с дочкой его кто-нибудь из этой компании позабавился, жену мимоходом убили или просто собаку пристрелили – да мало ли!.. Лет ему, судя по фотографии, не меньше сорока – ну, может быть, тридцати пяти, тридцати семи… То есть прогуляться по горячим точкам и приобрести соответствующие навыки вкупе с афганским синдромом он мог вполне. И тамошние места для такого, как он, – настоящий рай. Ни тебе врачей, ни полиции, ни надоедливых соседей… Словом, чем меньше вокруг людей, тем ниже вероятность сгоряча отвинтить кому-нибудь голову и загреметь за проволоку. Жил себе человек спокойно, никого не трогал, браконьерствовал потихоньку, а тут – Бурый со своей шайкой. Он за конституционный порядок кровь проливал, а этим отморозкам все до фонаря – и он, и порядок…
– Логика налицо, – остановив его движением ладони, медленно согласился генерал. – Бредовая, конечно, но логика. Что ж, будем надеяться, что Игорь Степанович прав, – он коротко кивнул в сторону подполковника Федосеева, – и Струп действительно держит ушки на макушке. Если так, то слух о появившемся в тех краях неуловимом мстителе с навыками профессионального снайпера мимо этих ушей точно не пройдет. Другие версии будут?
– Операция спецслужб, – подал голос немолодой рыжеусый человек, сидевший на самом дальнем от генерала краю стола. В пиджаке он выглядел грузным, даже толстым, но это впечатление было обманчивым: все внутреннее пространство его просторного, слегка лоснящегося в районе локтей и седалища одеяния заполняла мощная мускулатура. Про таких говорят: ударь ломом – не погнется, так отскочит. Насчет лома генерал Тульчин не знал, но вот доски различной толщины и даже дубовые брусья на его глазах о подполковника Уварова ломали неоднократно – как правило, без сколько-нибудь заметного вреда для его богатырского здоровья. При этом голова у него тоже работала, как надо; если бы не возраст и вошедшая в поговорки осмотрительность, Уваров мог бы претендовать на роль классического героя боевика. – Возможно, украинских, – продолжал подполковник, – возможно, белорусских, а возможно, что и наших. Не мне вам объяснять, – добавил он, – что такое на самом деле четкое, отлаженное взаимодействие, о котором в последнее время так полюбили болтать в новостях. Какие-нибудь ухари из братских республик краем уха услышали звон и поторопились отрапортовать наверх о закрытии очередного канала транзитных поставок контрабанды. Они это ох, как любят!
– Это все любят, не только они, – вздохнул Тульчин. – Да, Струпу придется-таки повертеться, проверяя на месте все эти версии… Это все? А вы, Игорь Степанович, – обратился он к Федосееву, – ничего нам не скажете? Может, глянете на ситуацию, так сказать, свежим глазом?
При упоминании о свежем глазе седоголовый красавец едва заметно поморщился. Он служил под началом генерала Тульчина уже почти год, но до сих пор не до конца избавился от статуса новичка, особенно неприятного для человека с его опытом работы в спецслужбах. Он встал, машинально оправив пиджак, и провел ладонью по белым, как снег, густым волосам.
– У меня есть кое-какие предположения, – негромко произнес он, – но я не хотел бы озвучивать их прямо сейчас.
– Это почему же? – изумленно заломив бровь, с прохладцей, которая сквозила в его тоне всякий раз, когда подчиненные начинали выкидывать коленца, осведомился генерал.
– Во-первых, это преждевременно, – сказал Федосеев. – Полагаю, ближайшие события либо укрепят меня в моем мнении, либо докажут его ошибочность. Но, даже будучи полностью уверенным в своей правоте, я предпочту доложить вам свои соображения лично, с глазу на глаз.
– Вы что же, не доверяете коллегам? – еще прохладнее поинтересовался Тульчин.
– Могу лишь повторить то, что уже сказал, – ровным голосом ответил подполковник Федосеев. – А если кто-то из присутствующих чувствует себя задетым, могу добавить, что веду себя подобным образом не из ложного самолюбия или боязни насмешек, а исключительно в интересах общего дела. Не сомневаюсь, что каждый из присутствующих в своей практике хотя бы один раз оказывался в ситуации, когда молчание – золото, независимо от аудитории слушателей.
– Это верно, – поддержал новичка рассудительный Уваров. Он бросил сердитый взгляд на майора Барабанова, который пренебрежительно кривил холеное лицо, и добавил: – Хотя, когда такое случается, ситуация, как правило, поганая – поганей некуда. Надеюсь, Игорь Степанович, что ты ошибаешься. Очень надеюсь!
– Я тоже, – коротко кивнул Федосеев и повернулся к генералу. – У меня все.
Тульчин кивком усадил его на место, помолчал, переваривая услышанное, и спросил:
– Еще кто-нибудь хочет высказаться? Нет? Тогда все свободны. Хватит переливать из пустого в порожнее, марш по местам и за работу! А ты, Игорь Степанович, останься, – остановил он поднявшегося со стула вместе с коллегами Федосеева. – Преждевременно или нет, а все-таки хотелось бы знать, что у тебя на уме.
* * *Не без труда преодолев почти непроходимый лабиринт извилистых, малоезжих лесных дорог, которые так и подмывало назвать тропами, джип выбрался на шоссе – вернее сказать, то, что от него осталось после четвертьвекового запустения. Машина была не первой молодости; густо запыленный угловатый кузов покрывал затейливый узор засохшей грязи, летевшей из-под колес, когда внедорожник штурмовал оставленные прокатившимся через здешние безлюдные места грозовым фронтом глубокие, топкие лужи. Передний бампер, фары, решетку радиатора и плоское ветровое стекло густо облепили расплющенные в блин комары: основную часть пути машина проделала после наступления темноты, когда кровососы вышли на ночную охоту. В этом году их было так много, что даже на умеренной скорости они бились о стекло буквально градом, со звуком, напоминающим стук дождя.