— Если бы эти строки, Ватсон, были отпечатаны в типографии, все литеры выстраивались бы четко, по линейке. Но нельзя не заметить, что наш «профессор» пользовался рычажно-сегментной машинкой. Принцип ее действия заключается в нанесении символов на бумагу с помощью тонких рычагов, оканчивающихся колодками со строчными и прописными буквами. Они расположены полукругом над красящей лентой. При нажатии той или иной клавиши соответствующая лапка опускается, ударяясь о ленту, а затем наносит букву или знак на лист.
— Полагаю, письмо было напечатано при помощи той машинки, что мы видели во вчерашнем представлении?
— Несомненно, хотя дело не в этом. Возьмите листок, который вы собирались выбросить в воду, и вы заметите определенное сходство между двумя текстами. Приложив к строке линейку, можно увидеть, что буквы «а», «к», «с» и «я» слегка проваливаются, а «б», «о» и «л», напротив, чуть подскакивают. «М» опускается в нижнем регистре, но подпрыгивает в верхнем. Это связано с несовершенством заводских станков: плечо каждого рычага немного отличается от остальных. Кроме того, «увязающие» литеры располагаются в левой части клавиатуры, а стремящиеся выскочить — в правой. Такое можно наблюдать довольно часто, — сказал Холмс и поджал губы, очевидно производя в уме какие-то подсчеты. — Сорок лапок, на конце каждой по две буквы. Лапки разные, восемьдесят символов тоже отлиты не совсем одинаково. Вероятность того, что две машинки окажутся идентичными, — примерно один к пятистам тысячам. Прибавьте к этому износ, зависящий от особенностей использования. Выходит, преступник, который пишет от руки, изменяя почерк, скорее останется неузнанным, чем тот, что печатает на машине.
Мне показалось, будто Холмс слишком пространно рассуждает об очевидных вещах.
— Чемберлен подписал свое письмо, следовательно машинка, на которой оно напечатано, вероятнее всего, принадлежит ему. Честное слово, Холмс, не понимаю, к чему все эти подробности, — брякнул я, чем несказанно удивил моего друга.
— Когда дело дойдет до Центрального уголовного суда, будут важны любые детали, без сомнения. Предположение, что «машинка, вероятнее всего, принадлежит ему», требует неопровержимого доказательства. От устройства Чемберлен может избавиться, и тогда листок, который вы чуть не выбросили, станет единственной уликой, подтверждающей авторство послания. А оно, между прочим, вполне способно отправить писавшего на виселицу.
— Неужели?
— Да, если мы не помешаем ему осуществить задуманное. Вы не замечаете признаков психопатии в речи этого шарлатана? По-моему, он из тех, кто может бесконечно улыбаться, затевая страшную подлость. Посмотрите, пожалуйста, на письмо и на конверт. Просто посмотрите, не читая!
Я повиновался, однако мне пришло в голову лишь то, что и само послание, и адрес напечатаны на одной машинке. Мой друг хотел услышать не это.
— Текст письма более четкий, чем надпись на конверте, — наконец догадался я.
— Что вы имеете в виду?
— Буквы кажутся более яркими.
— Прекрасно, Ватсон! Лента, с помощью которой печатали адрес, уже износилась. А та, что послужила для письма, хотя и не новая, но гораздо менее истертая. Можно подумать, будто эти два текста, несмотря на совпадение указанных дат, созданы с промежутком в несколько дней, вплоть до двух недель.
— Но Герни там и там указал день получения.
— Карандашную пометку нетрудно подделать.
— А вдруг Чемберлен сначала отпечатал адрес, а перед тем, как взяться за письмо, заменил ленту в машинке, чтобы оно выглядело лучше?
— Мой дорогой Ватсон, я готов побиться с вами об заклад, что ни один человек из ста не будет заранее подписывать конверт. Кроме того, Чемберлен, скорее всего, сменил бы ленту еще до написания адреса или вовсе махнул бы на это рукой. Так или иначе, лента, которая была в машинке, когда печатали письмо, не новая. Можете не сомневаться, оно написано задолго до даты, указанной в последней строке. Через увеличительное стекло вы увидите, что она будто слегка размазана. Машинка произведена фирмой «Е. Ремингтон и сыновья» в Илионе, штат Нью-Йорк. Эта великолепная модель позволяет вернуться на один интервал назад, чтобы заново напечатать букву, в которой была допущена ошибка. Дата отбита два-три раза, чтобы беглый взгляд не заметил истертости ленты.
— Выходит, Чемберлен написал примирительное послание, продержал его у себя две недели и только потом, допечатав число и месяц, отправил Герни? Но зачем?
Холмс вложил лист в конверт и вернул на прежнее место в бюро.
— Письмо не было отправлено, Ватсон.
— Как же штемпель и почтовая марка?
— В конверте изначально находилось что-то другое — совершенно безобидное и, по-видимому, не от Чемберлена.
— Но кому понадобилось подменять содержимое конверта? Почему «профессор» просто не опустил в почтовый ящик то письмо, которое мы нашли?
— Мой дорогой Ватсон! Это письмо — абсолютная бессмыслица. Мы собственными глазами видели, что через несколько дней после указанной даты отправки шарлатан продолжал обманывать своих доверчивых зрителей, как и раньше. Примирительное послание было написано не для того, чтобы Герни его прочел, а в качестве улики, когда сам ученый уже не сможет ничего возразить.
— Кто же найдет письмо, если не адресат?
— Душеприказчики, а возможно, и полиция. Чемберлен рассчитывал на то, что Герни, поместив письмо в коробку для корреспонденции, в ближайшие дни к нему не притронется: к чему перечитывать, скажем, заурядную записку или неинтересную вырезку из субботней газеты?
— А потом?
— Потом подмена письма едва ли обнаружится. Согласно плану, разработанному Чемберленом, Герни оставалось жить совсем недолго.
Я сомневался в столь злых намерениях артиста. Холмс, казалось, преувеличивал серьезность положения. Мы оба посмотрели на человека, по-прежнему лежавшего без сознания в соседней комнате. Теперь он был вне опасности, но я все еще боялся оставлять его одного. Холмс открыл шкафчик с лекарствами и принялся изучать его содержимое. Разглядывая порошки и таблетки, мой друг время от времени просил меня перечислить их ингредиенты. Мы прошли по всему списку, от карболового ингалятора до «Никодимовых пилюль Проптера», на коробке с которыми красовалось обещание «сделать старика молодым», {15} вызвавшее у Холмса сардоническую усмешку.
— И каким же образом достигается столь замечательный эффект?
— Все это сплошной обман, — тихо ответил я, опасаясь разбудить Герни. — Многие мои пациенты принимали подобные «чудодейственные снадобья». Они совершенно бесполезны, но и вреда не причиняют. «Никодимовы пилюли» содержат мышьяк в качестве укрепляющего средства, однако доза настолько мала, что можно проглотить всю пачку и с вами ничего не случится. Кроме того, в состав пилюль входит афродизиак, так называемые шпанские мушки, но опять же не в том количестве, чтобы пожилой человек помолодел хоть на год. Холмс взял в руки конверт, который был прислонен к задней стенке шкафчика. Внутри оказались бланки и квитанции фирм, которые по почте снабжали Герни той или иной панацеей. Очевидно, эти бумаги с адресами он хранил для следующих заказов. Вот что мы прочли:
Изготовители шара для ингаляций карболовым дымом сообщают своим клиентам о перечислении суммы в 100 фунтов стерлингов на счет в городском и пригородном банках для выплаты тому, кто заболеет инфлюэнцей в течение 6 месяцев после ежедневного использования ингалятора перед завтраком на протяжении 4 недель. Патентованный укрепляющий сироп Лермаунта из железа и шоколада следует принимать каждое утро натощак, запивая теплой водой. Перед отходом ко сну возможно принятие еще одной столовой ложки. Средство абсолютно безопасно для детей старше 5 лет.
Производители каолиново-опиумной микстуры из Хакни-Даунса и «Никодимовых пилюль Проптера» из Кентиш-Тауна напечатали в своих проспектах многочисленные хвалебные отзывы, полученные со всех уголков страны от безнадежно больных, которым вышеназванные снадобья возвратили здоровье, а то и спасли жизнь. Проптер вдобавок предлагал постоянным клиентам оценить достоинства «улучшенных» капсул, бесплатно предоставляемых в количестве двадцати штук: они должны были «победить бессонницу» — увы, прежде она могла возникать при употреблении чудодейственного средства. Для достижения желаемого эффекта полагалось принимать пилюли «строго в указанном порядке, дважды в день».
— Так или иначе, — заметил я, заглядывая в коробочку, — эти капсулы не причинят ему вреда: он выпил уже восемнадцать из двадцати. Вторая упаковка не распечатана.
Холмс и я вернулись в гостиную и сели в кресла. Близилось время, когда мы могли спокойно покинуть Герни, предоставив ему во сне избавляться от остаточного воздействия хлороформа. Утром я собирался прочитать больному лекцию о вреде самостоятельных экспериментов с анестетическими средствами.
— Что до письма Чемберлена, — сказал я Холмсу, — то едва ли мы можем обсудить его с мистером Герни, ведь тогда вам придется признаться во взломе бюро.
— Я ничего не взламывал, — равнодушно ответил мой друг. — Тем не менее вы правы: беседовать с господином ученым я не собираюсь. Думаю, нам лучше сразиться с его врагом. Завтра мы установим наблюдение за жилищем Чемберлена на Марин-Парейд, чтобы маэстро от нас не ускользнул. Я должен знать о нем все: куда он ходит, чем занимается и в какой компании. Мне потребуется ваша помощь — когда преследователь один, от него слишком легко оторваться. И не говорите мне, Ватсон, будто я позабыл о бедной мисс Эффи Динс. Поверьте, все это мы предпринимаем в том числе для ее блага. Около двух часов пополуночи мы вызвали управляющего и сообщили ему, что опасность миновала и теперь мистера Эдмунда Герни можно оставить в номере одного. Учтивый итальянец вновь рассыпался в благодарностях, выразив готовность отплатить услугой за услугу. По совету Шерлока Холмса я высказал единственное пожелание: пусть мистера Герни ни в коем случае не просят покинуть гостиницу, прежде чем я серьезно с ним не поговорю. В свою очередь я пообещал сделать это до следующего вечера и тем самым положить конец его пагубной привычке принимать анестетики без назначения врача. Бледное лицо управляющего, и без того имевшего унылый вид, помрачнело. Должно быть, моя просьба показалась ему несколько обременительной, однако он заверил, что исполнит ее в точности.
4В наши апартаменты мы с Холмсом вернулись в третьем часу. Я заслужил ночной отдых и без помощи каких бы то ни было снадобий погрузился в глубокий сон, едва моя голова коснулась подушки. Мне показалось, спал я совсем недолго, и вдруг меня стали бешено трясти за плечо. Я открыл глаза. В комнате ярко горел электрический свет. Холмс стоял надо мной, и лицо его светилось энергией. Я хотел спросить, не стало ли Герни хуже, но не успел и рта раскрыть.
— Вставайте, Ватсон! Уже шесть, и нам пора приниматься за дело! — бодро воскликнул мой друг. — Если мои предположения верны, наши птички того и гляди упорхнут.
Конечно же, этими «птичками» были Чемберлен и мадам Эльвира. Несмотря на ранний час, Холмс спустился в вестибюль, разбудил ночного портье и дал ему поручение: отправить новое письмо инспектору Грегсону в Скотленд-Ярд, как только откроются почтовые конторы.
— Ну а мы с вами, дорогой друг, не можем ждать, пока начнет работать почта. Нам нужно спешить к Цепному пирсу — в семь отчалит пароход на Булонь.
— Но Чемберлен не может уплыть во Францию сегодня! Вечером у него последнее представление.
— Я уже прогулялся к «Аквариуму» и увидел: поверх афиши нашего маэстро наклеили другое объявление. Это сделали ночью или рано утром. Так что с месмеризмом и угадыванием мыслей покончено. Управляющий весьма сожалеет, но вечернее выступление пришлось отменить по причине нездоровья мадам Эльвиры. Если парочка попытается сесть на пароход, мы их поймаем. К тому же с пирса отлично просматриваются доходные дома на Марин-Парейд. Чемберлен не сможет улизнуть незамеченным.
Теперь я совершенно проснулся и был готов к преследованию подозреваемых. Прежде чем пробило семь, мы уже стояли на пирсе возле булонского парохода «Морской бриз». Выдалось славное прохладное утро. Над морем еще висел туман, сквозь который над горизонтом просвечивала бледная полоса восхода. Посадка на борт закончилась, однако среди пассажиров Чемберлена и его помощницы не оказалось. Наконец отвязали канаты, трап втащили на борт, колесо завертелось, сбивая зеленую воду пролива в шипящую пену, и пароход, пятясь, направился к французскому берегу.
В то утро мы с Холмсом оказались первыми, кто арендовал стулья на пирсе. Из гостиницы я захватил кожаный футляр с полевым биноклем фирмы «Барр и Страуд», и теперь с его помощью сыщик мог практически разобрать заголовки газет в киоске на набережной. Мы сидели, делая вид, будто читаем «Морнинг пост» и «Таймс». Солнце начинало пригревать, на эспланаде появились гуляющие. Я хотел проворчать, что так мы без толку просидим весь день, но вдруг Холмс тихо проговорил:
— Вон он! И она с ним! Хм, вид у нее взволнованный, но вполне здоровый.
В окуляры я увидел Чемберлена с мадам Эльвирой: они вышли из дома и, остановившись на тротуаре, о чем-то серьезно разговаривали. Холмс выхватил из моих рук бинокль и слегка подкрутил колесико:
— Кажется, он уходит, а она остается. Как хорошо, что нас двое! Она передает ему какие-то книги.
— Полагаю, он намерен найти солнечное местечко и скоротать время за чтением.
— Нет, Ватсон, нет. Если у человека одна книга, он, вероятно, действительно будет ее читать, но, если томов несколько, их куда-то собираются отнести.
— В такой час? Ни библиотеки, ни книжные лавки не работают.
— Значит, к прибытию Чемберлена они должны открыться. По-моему, на один корешок наклеен ярлык: черная надпись на фоне оранжевого овала… Ватсон, они у нас в руках!
Это восклицание меня заинтриговало. Неужели нам так быстро удалось уличить преступников?
— Сент-Джеймсская библиотека, полвека назад открытая Джоном Стюартом Миллем [38] и его друзьями для общественного блага! Сокровищница знаний, стоящая в дворцовой тени! Рай для ученых! Долгие годы я был ее абонентом. Наш друг Чемберлен, кажется, тоже вхож в этот храм науки, хотя, подозреваю, лишь временно. Не сомневайтесь, Ватсон: он едет в Лондон. И мы тоже.
Мне не слишком-то хотелось возвращаться в столицу, которую мы покинули всего два дня назад, и все-таки чутье подсказывало мне, что Холмс прав. Чемберлен раскрыл кожаный саквояж-гладстон и положил туда книги, затем, развернувшись, зашагал к Уэст-стрит. Оттуда на железнодорожную станцию вел длинный подъем.
— Скорее, Ватсон! Срезайте путь к вокзалу по улочкам мимо Королевского павильона. Вам нужно взять два билета первого класса до Лондона и обратно, прежде чем Чемберлен подойдет к кассе и вас увидит. Сомневаюсь, что он узнает нас (ведь публика маэстро столь многочисленна!), но лучше не рисковать. Я прослежу за ним — вдруг мы неверно угадали его планы. И все же готов поклясться, что от этого саквояжа веет Лондоном.
Холмс вслед за беглецом направился на запад, а я, согласно указанию, на всех парах устремился к станции мимо лужаек и георгианских зданий Стейна, мимо приморского дворца принца-регента с луковицами куполов в восточном стиле. На протяжении многих лет я играл в регби за клуб «Блэкхит», благодаря чему находился в неплохой физической форме. Промчавшись по закоулкам поселка, где жила наша клиентка миссис Динс со своей семьей, я вышел на станцию, вдыхая прокопченный воздух и чувствуя, как на зубах скрипит сажисто-песчаная взвесь. У кассы никого не было. Я порадовался тому, что сумел обогнать Чемберлена, который брел в гору по Куинс-роуд, расплатился и отошел в сторону, а через несколько минут услышал голос «профессора». Он взял билет до Лондона в один конец. Холмс оказался прав: возвращаться в Брайтон маэстро не собирался. Но как же мадам Эльвира?
Детектива, идущего по следам Чемберлена, я не увидел. И только на платформе, перед отходом поезда, у меня за спиной раздался тихий голос:
— Ватсон, дайте, пожалуйста, билет. Мы поедем как незнакомые люди и встретимся через час в пункте назначения.
Мы заняли места в разных купе с обеих сторон от Чемберлена, так что он не смог бы выйти из вагона незаметно для нас. Когда поезд пересек Темзу ниже моста Челси и стал приближаться к вокзалу Виктория, маэстро поднялся, взял свой гладстон и приготовился сойти на перрон, как только кондуктор откроет двери.
Вскоре погоня началась. Мы должны были соблюдать предельную осторожность, чтобы беглец не заподозрил слежки. Чемберлен вышел из здания вокзала и нанял единственный свободный кеб. Когда подъехал следующий и мы в него сели, «профессор» уже свернул с Виктория-стрит на Гроувенор-плейс. Приоткрыв оконце под крышей, Холмс крикнул вознице: «Поезжайте за тем экипажем, и как можно скорее! Если не упустим их из виду, получите пять соверенов!»
К счастью, кебмен оказался лихачом и, изо всех сил хлестнув лошадь, пустил ее в галоп. Заметив полисмена, поглядывавшего в нашу сторону, он резко сбавил ход, но за углом мы снова понеслись во весь опор и почти догнали Чемберлена. Внезапно на следующем повороте путь нам преградил груженный бревнами состав. Наш экипаж обогнул его сзади, подпрыгивая на грубой булыжной мостовой и раскачиваясь из стороны в сторону, и устремился к площади Гайд-парк-корнер. Маэстро не выглядывал из своего кеба, а значит, не подозревал о том, что преследователи буквально наступают ему на пятки.
Не снижая скорости, мы выехали на самый шумный и забитый транспортом лондонский перекресток. Справа от нас зеленели парковые аллеи, слева высились нарядные дома. В бешеной гонке, двигаясь зигзагами, мы обходили карету за каретой. Раз или два лошадь поскальзывалась на мокрых камнях, но кеб не перевернулся. Кто-то решил, будто она понесла, и попытался схватить ее за уздечку. В этот момент мы чуть не столкнулись с хлебовозкой, которая выехала из боковой улицы.