— Все в порядке, Виктор Иннокентьевич! — бодрым голосом принялась рапортовать Ритка. — Мальчика с паховой грыжей прооперировали, девочку Крылову из седьмой палаты переводим в терапевтическое, поскольку там не наш случай. Также…
Виктор Иннокентьевич слушал Ритку вполуха. Он знал, что та сама отлично разбирается в ситуации, которая царит в ее отделении, и вызвал ее для доклада чисто формально. Ему просто хотелось увидеть Ритку. В больнице они всегда разговаривали друг с другом на «вы», даже если находились наедине. И старались вести себя официально во избежание кривотолков, хотя об их отношениях было известно всему персоналу.
Виктор Иннокентьевич думал сейчас о том, как сообщить Ритке, что их предполагаемое свидание сегодня вечером не состоится. Кроме того, его подмывало завести разговор о муже Маргариты. Почему-то мысль о том, что он в курсе их связи, заставляла его испытывать душевный дискомфорт. Сказывалась, видимо, все та же природная трусоватость, ибо бояться подчиненного ему, главному врачу, было просто нелепо.
Он уже открыл было рот, как в кабинет робко постучали. Новожилов нахмурился и не очень довольным тоном громко произнес:
— Да!
В кабинет протиснулась тоненькая фигурка. Присмотревшись, Новожилов узнал Наташу Краснову, врача-интерна из отделения Маргариты. Лицо у нее было озабоченным.
— Прошу прощения, Виктор Иннокентьевич! — торопливо заговорила она. — Но мне очень нужна помощь Маргариты Федоровны!
— Что случилось? — Ритка приняла сосредоточенный вид.
— Девочке из пятой палаты плохо. Катя Синицына, семь лет, с до конца не установленным диагнозом, помните?
Ритка кивнула с серьезным видом.
— Понимаете, с утра жалуется на слабость, два раза была рвота. Я решила посоветоваться с вами, а пока назначила…
Наташа перечислила свои действия, Ритка с самым внимательным видом выслушала ее, потом кивнула и сказала:
— Что ж, Наташа, вы все сделали правильно. Пойдемте, посмотрим. Виктор Иннокентьевич! — обратилась она к Новожилову. — Не хотите лично взглянуть? Та самая девочка, о которой я вам рассказывала вчера.
— Да, конечно! — Новожилов тоже стал само внимание.
Он поднялся из-за стола, и все трое вышли из кабинета. Главный врач запер дверь, и они направились в хирургическое отделение.
Катя Синицына лежала на постели под капельницей. Лицо девочки было бледным, русые, завитые колечками волосы намокли от пота. Маргарита Федоровна первой прошла к ее кровати, поздоровалась с Катей и принялась осматривать ее. Затем проверила систему, повернулась к Наташе и сказала:
— Добавьте в систему корденин и витамины. Состояние стабилизируем. Давно она чувствует себя плохо?
— Вчера вечером началась слабость, — ответила сама Катя. — И тошнило…
— Ничего, детка, это пройдет, — улыбнулась ей Старыгина. — Виктор Иннокентьевич, вы согласны?
— Конечно, все будет хорошо, — поддержал ее Новожилов. — Ты, Катя, главное, не волнуйся. Здесь такие врачи, что поставят тебя на ноги так, что ты даже не заметишь! Будешь и бегать, и прыгать, и танцевать!
— А откуда вы знаете, что я танцую? — удивленно спросила Катя.
Новожилов смутился. Он понятия не имел о том, занимается Катя танцами или нет, просто попал пальцем в небо.
— А у меня должность такая, — подмигнул он ей. — Мне положено все про вас знать! Ладно, девочки, поправляйтесь! — подвел он итог, и все трое вышли в коридор.
Когда троица остановилась у окна в коридоре, Маргарита Федоровна сказала:
— Случай сложный, неоднозначный. Девочка лежит у нас уже около недели, но состояние не нормализуется.
— Станислав Михайлович говорил, что считает целесообразным обсудить вопрос об операции, — добавила Наташа вполголоса.
Маргарита Федоровна сдвинула брови и покосилась на Новожилова. Тот пока никак не реагировал, лишь смотрел на своих коллег-подчиненных и слушал.
— А кто у нее родители? — тем временем обратилась Маргарита Федоровна к Наташе.
— Родители… — Наташа словно не ожидала такого вопроса и немного растерялась. Потом взгляд ее упал за окно, и она вдруг радостно воскликнула: — А вот как раз и они. Мама Кати и… — она чуть замялась, — и отчим.
Новожилов и Старыгина проследили глазами за взглядом Наташи. Из сверкающего черного джипа выходила стильно одетая женщина. Маргарита Федоровна тут же наметанным глазом оценила и фирменную одежду ее и спутника, и серьги с бриллиантами в маленьких ушах, и дорогой автомобиль. Затем обменялась с Новожиловым многозначительным взглядом и сказала:
— Что ж, Виктор Иннокентьевич, думаю, что вопрос об операции действительно нужно решать!
— Разумеется, если терапевтические методы не дают эффекта, — кивнул Новожилов.
— Сначала, конечно, проведем обследование… — продолжая смотреть в окно, заговорила Старыгина. — Соберем также все анализы, а операцию, думаю, сделаем где-то через недельку. Причем я лично беру на себя ответственность. Такой сложный случай я просто не могу доверить никому другому.
— Вы абсолютно правы, Маргарита Федоровна, — подхватил Новожилов. — Кстати, компьютерную томографию девочке сделали?
— У нас томограф опять сломался, Виктор Иннокентьевич! — расстроенно прижала к груди руки Наташа.
— Да, Виктор Иннокентьевич! — вставила и Старыгина, только совсем другим тоном. — Я уже много раз говорила о том, что нужно новое оборудование! Без томографа мы как без рук! Больные вынуждены ждать по несколько дней, пока его починят, а не мне вам объяснять, насколько важны бывают эти несколько дней!
— Я отлично все понимаю, Маргарита Федоровна! — Лицо главного врача стало чрезвычайно серьезным. — Постараюсь решить вопрос в самое ближайшее время.
«Надо же, как уверенно и даже властно Маргарита Федоровна разговаривает с главврачом! — невольно поразилась про себя Наташа. — И ведь, по сути, она права. Но вот я, наверное, никогда не научусь так вести себя с начальством!»
В коридоре послышался стук каблуков, а затем появилась мать Кати, которая быстро приближалась к ним. Она была одна — спутник ее остался в машине.
— Виктор Иннокентьевич, я считаю, что сейчас самый подходящий момент, чтобы побеседовать с матерью Кати, — быстро сказала Старыгина.
— Конечно, идите, — напутствовал ее Новожилов. — Только потом еще зайдите ко мне, хорошо? Мы с вами не обсудили еще ряд вопросов.
— Конечно, конечно, — уже на ходу кивнула Старыгина, направляясь к женщине и приветливо улыбаясь ей.
Однако по мере приближения лицо Маргариты Федоровны стремительно приобретало деловые черты. Мать Кати остановилась, с тревогой глядя на заведующую, а та, отведя ее в сторонку за руку, принялась объяснять ситуацию.
Новожилов, поняв, что его присутствие здесь излишне, пошел обратно в свой кабинет, а Наташа, немного постояв одна, отправилась в ординаторскую. Она очень переживала за Катю Синицыну…
* * *Офис фирмы «Дионис» непосредственно примыкал к заводу, где и производилась «народная» водка. Это было достаточно унылое барачное здание социалистических времен. Туда-то мы с Михаилом Черновицким и прибыли октябрьским субботним днем. Небо было хмурым, и казалось, вот-вот начнет накрапывать нудный осенний дождик. Погода явно капризничала и дразнилась: если с утра светило яркое солнышко, то сейчас от него не осталось и следа, небо заволокло тучами, и задул противный ветер. Михаил Черновицкий поежился и втянул голову в капюшон своей неизменной серой куртки, в которой ходил, кажется, круглый год. Почему-то он принципиально не менял ее: то ли так сильно был к ней привязан, то ли из соображений экономии. Михаил вообще отличался некоторой скупостью, что часто являлось поводом для насмешек юмористов нашего отделения.
Я люблю поездки с нашим уважаемым экспертом, несмотря на то, что остальные оперативники недолюбливают его за склочность и взрывчатость характера, а также за упрямство. Но я склонен рассматривать Черновицкого как комика, посланного нам в Управление высшими силами, и потому стараюсь не обращать внимания на его отрицательные черты… Его непоседливость и вместе с тем ворчливость порой поднимают настроение, а некоторые его высказывания — а надо признать, с юмором у него все в порядке — позволяют лучше переносить рутину полицейской службы.
В этот день Михаил Степанович начал с недовольного замечания о том, что у него в очередной раз сломалась машина, и ему давно пора ее чинить, но зарплаты не хватает, а этому «лысому толстопузу» — так ласково именовал он подполковника Герасимова — и дела нет. Он уже отошел от обиды на свою жену, о которой с горечью рассказывал мне в первой половине дня, и переключил свой гнев исключительно на начальство.
Прибыв на место, эксперт тут же выразил недовольство тем, что до сих пор не прибыл никто из вызванного мной руководства «Диониса», и вознамерился в качестве штрафа потребовать ящик водки. Я усмехнулся — сам Михаил Степанович был слаб здоровьем и практически не пил.
— Ну, где он, этот твой Голубицын? — нервно прохаживаясь туда-сюда перед входом в «Дионис», злился Черновицкий.
В это время в ворота въехал желтый «Опель», и я заметил на водительском месте большую голову с толстой борцовской шеей. На щеке виднелось довольно заметное родимое пятно. Выражение лица водителя казалось абсолютно непробиваемым, как будто это ехал робот. Черновицкий, приглядевшись, состроил свою обычную скептическую ухмылку, шумно выдохнул и произнес:
— А вот, похоже, и он… Ну и рожа!
Я невольно улыбнулся. Иной реакции от Черновицкого ожидать было трудно. «Робот» тем временем вылез из машины и грузно промаршировал к нам. Вблизи он оказался человеком с виду за пятьдесят, лысоватым и крепко сбитым.
— Голубицын, Николай Александрович, — мрачно, без единого намека на дружелюбие, пробурчал он.
— Синицын, Андрей Владимирович, — любезно ответил я, а Черновицкий пробурчал что-то невразумительное, исподлобья буравя Голубицына своими маленькими карими въедливыми глазками.
После этого Николай Александрович проследовал внутрь здания, приглашая нас последовать его примеру.
Когда я прошел внутрь, впечатление первоначальной унылости от офиса «Диониса» исчезло. Здесь по законам евродизайна помещение являло собой совершенно другое зрелище: белые, под мраморную крошку, обои, такая же белая оргтехника и четко выделявшиеся на всем этом белоснежном великолепии черные кресла на колесиках.
Голубицын открыл своим ключом кабинет и вошел внутрь. Мрачное выражение лица у него не исчезло, когда он осмотрел стоявший посреди комнаты стол, на котором стояли рюмки и бутылка водки. Я, отметив попутно, что производители «Диониса» предпочитали пить «Гжелку», а не свою рабоче-крестьянскую бурду, тут же предупредил Голубицына:
— Не трогайте здесь ничего.
Голубицын без единого признака эмоций на лице кивнул мне в знак того, что понял.
— Пройдемте в другую комнату, а здесь пока поработает наш эксперт, — предложил я.
Черновицкий раскрыл чемодан и начал свою обычную работу. Мы же с Голубицыным прошли в соседнюю комнату и расположились на мягком диване.
— Когда вы последний раз видели Скоробогатова? — спросил я.
— Вчера, где-то около часу ночи, там, — кивнул Голубицын в сторону комнаты, где проводил предварительную экспертизу Черновицкий.
— То есть вы были вместе.
— Вместе. Только не я один. С нами была еще Арцыхевич Серафима Яковлевна.
— Это кто?
— Наш главный бухгалтер, она скоро должна быть здесь, — пояснил Голубицын.
— А что вы там делали? — спросил я.
— Отмечали удачно проведенную сделку, — невозмутимо ответил замдиректора.
— То есть выпивали, — уточнил я.
— Ну да, — в первый раз на лице Голубицына появилось что-то похожее на человеческие эмоции — он чуть заметно хмыкнул, и глаза его потеплели.
— Когда вы разошлись?
— Да мы все поврозь разошлись, — пожал он плечами.
— Кто ушел первым?
— Арцыхевич. Ей муж позвонил по мобильному, и она сказала, что уходит. Ну, и ушла. Это было, — Голубицын немного подумал, — около двенадцати часов.
— А вы остались здесь вместе со Скоробогатовым еще на час?
— Да, я уехал домой в час ноль пять.
— Вы так хорошо это помните?
— Да, у нас часы громко бьют. Я как раз в час и засобирался — подумал, что уже пора. Ну, там пять минут на сборы, вот и получается, что в час ноль пять.
— Понятно. А что же Скоробогатов с вами не поехал? — спросил я. — Он что, здесь ночевать собирался?
— Вообще-то нет. Он домой собирался. Но ему кто-то позвонил. Я еще удивился — кто в такое время звонить будет. Он поговорил с полминуты — мол, приезжай, я в офисе. И все. Он как будто даже обрадовался, что я собрался домой, — видать, разговор какой-то намечался у него важный. И, может быть, секретный… Ну, мало ли чего там. Я и спрашивать даже не стал.
— А у Скоробогатова было много секретных дел? — тут же спросил я, прицепившись к последним словам Голубицына.
— Да кто ж его знает, — снова пожал он широкими плечами.
— Ну как же так, ведь вы работаете вместе, Николай Александрович! — неожиданно каркнул Черновицкий из соседней комнаты со своими обычными язвительными интонациями.
— А я нелюбопытный человек, — невозмутимо покосился в его сторону Голубицын. — То, что нашей работы касается, Георгий от нас и не скрывал, а остальное — дело не мое. Мало ли какие у меня секреты могут быть.
— И какие же? — высунул любопытный нос Черновицкий.
— Ну, например, что у жены моей язва желудка! И я не хочу, чтобы всякий там посторонний об этом знал! — парировал Голубицын, уже с откровенной неприязнью глядя в пронзительные карие глаза эксперта.
— Все понятно, Николай Александрович, — вступил я, сделав знак неугомонному Черновицкому, чтобы он продолжал свою работу и не вмешивался в разговор.
В свою очередь Михаил Степанович одарил меня красноречивым взглядом. Из многолетнего опыта совместной работы я понял, что он раскопал что-то весьма интересное. Кивнув ему, я вновь обратился к Голубицыну:
— А насчет его спонсорской помощи одному из кандидатов в депутаты городской Думы вам что-нибудь известно?
— Нет, — отрезал Голубицын. — Я вообще не интересуюсь политикой! И мне все равно, кого он там спонсировал! Главное, что не из моего кармана!
— Угу, — кивнул я и задал следующий вопрос: — А вам такое имя — Игорь Кириллович Астахов — знакомо?
— Первый раз слышу, — не задумываясь, ответил Николай Александрович.
— Его супруга говорила, что это старинный приятель Георгия Анатольевича, — подсказал я, но Голубицын лишь повторил, что никогда раньше не слышал такого имени.
Я покивал и продолжил:
— Я вам дам лист бумаги, попробуйте подробно расписать, как развивались события в течение вчерашнего вечера… Какое у кого было настроение, о чем велся разговор, кто что делал — желательно прямо по минутам. Ну, насколько сможете, конечно.
И, оставив озадаченного, впавшего в угрюмое состояние заместителя директора наедине с его воспоминаниями, я поспешил к Черновицкому.
— Что тут у тебя? — спросил я, закрывая за собой дверь.
Черновицкий молча кивнул на одну из четырех рюмок, стоявших на подносе донышками вверх.
— Ну и что? — пожал я плечами.
Черновицкий окинул меня полным презрения взглядом, потом с помощью пинцета приподнял одну из рюмок и показал на свет. Я заметил едва различимые разводы на краях рюмки.
Теперь я уже ничего не говорил, только смотрел на Черновицкого. Тот сказал:
— Что это такое, я точно смогу определить только в лаборатории.
— Стоп! — неожиданно осенило меня. — А почему четыре рюмки? Их же трое было!
— Так этот ведь сказал, что кто-то позвонил и договорился о встрече, — напомнил мне Михаил.
— Выходит, он с ним выпивал, — задумчиво протянул я. — И что же, Скоробогатов после этого разговора принялся отмывать рюмки и наводить порядок? Будучи в довольно-таки сильном опьянении? Что-то это сомнительно… А эти рюмки все здесь стояли? — спросил я у Черновицкого.
Тот посмотрел на меня с выражением оскорбленного экспертного достоинства.
— Интересно, интересно, — продолжал бормотать я, а потом резко вышел в соседнюю комнату.
— Николай Александрович, а когда вы уезжали, на столе все по-прежнему оставалось? Ну, в смысле, порядок вы не наводили? — спросил я у заместителя директора.
— Зачем мне наводить? — недоуменно буркнул он.
— Ну, убрать там за собой со стола, рюмки помыть…
— У нас для этого секретарша есть, — совсем угрюмо сообщил Голубицын. — Она и помыла бы в понедельник с утра, она ведь за полчаса до открытия приходит.
— А Георгий Анатольевич не стал бы убирать и мыть посуду?
— Да вряд ли, — хмыкнул Голубицын. — Зачем ему? Да он уже уставший был, откровенно говоря. Зевал даже.
— Угу, — кивнул я. — А о чем шел вообще разговор между вами?
— Вот я тут все пишу, — мрачно ткнул рукой в поданный мной листок Голубицын. — Потом почитаете.
В этот момент дверь резко распахнулась, и в приемную буквально ворвалась женщина лет сорока, высокая, худая, с резкими чертами лица, с выдающимся хищным носом и глубоко посаженными черными глазами. Мне показалось даже в тот момент, что в комнату влетела какая-то птица.
— Здравствуйте, что у вас здесь происходит? — громко, резким голосом обратилась она к нам.
— Из полиции пришли, — все так же, без красок в голосе, сообщил Голубицын. — Георгий пропал.
— Как пропал? Куда пропал? Как такое может быть? — захлопала черными, густо накрашенными ресницами Арцыхевич.
— Вы успокойтесь, Серафима Яковлевна, — выступил я, поняв, что явилась бухгалтерша. — Присаживайтесь, постарайтесь вспомнить все, что было вчера. В каком настроении был Георгий Анатольевич…