А потом дед Захар исчез. Как сквозь землю провалился. Я прождал его на нашем обычном месте несколько суток кряду, но он так и не объявился. Странно, его исчезновение не обеспокоило меня - как, впрочем, и других сельчан. И всё же... как мне теперь не хватает нашего ежедневного взаимного безмолвия! Словно отняли у меня что-то очень ценное, жизненно важное, животворящее...
Следом исчез Солнцедар. Однажды утром я не услышал привычной песни весёлого паренька - и сразу всё понял. Значит, так нужно...
Сизая туча заволокла всё небо, вея теплотой грядущего дождя. Предгрозовой воздух напоён озоном и небесным электричеством, где-то за лесом уже видны сполохи далёких молний. Мы - я, Мария и Медвежонок - взявшись за руки, весело шагаем по лесной ложбине. Медвежонок то и дело задирает к небу свой носик-маклёвку. Он возбуждён, предвкушая скорое приближение грозы. Вот он вырывается из наших рук и кубарем катится по склону вниз. Мы беззаботно хохочем ему вслед и пытаемся его нагнать - но куда там! Босой, в одних трусиках, он вихрем мчится по бездорожью, не страшась ни колючек, ни острых шипов, ни цепкого кустарника. Ещё немного, и на наши головы стеной обрушивается настоящий летний ливень. А мы, в миг вымокшие до нитки, сбросив всю одежду, нагие и счастливые, снова взявшись за руки, пускаемся в весёлый пляс... Завтра мы снова пойдём в лес - втроём. Ведь мы - семья, одно целое...
И снова вместе - я, Мария, Медвежонок. Вечереет, веет бодрящей прохладой и приятной свежестью. Предзакатное небо окрашивается в багряные тона. Так тихо, что слышно шуршание стрекозиных крыльев над водной гладью засыпающей речушки. Мы сидим на выжженной солнцем траве, на том самом прибрежном холме, где я когда-то встретил деда Захара. Мы молчим - к чему слова, когда мы давно уже умеем обходиться без них? Дед Захар многому меня научил. Печаль и грусть витают в воздухе, душа томится в предчувствии неведомого, незримого, страстно ожидаемого.
А там, за лесом, высится таинственная Стена...
3.
Один, у Стены. Меня влечёт к ней, притягивает чудовищным невидимым магнитом. Стена уносится ввысь, её гребень теряется в низко плывущих облаках, делая её похожей на фантасмагорическое видение из тревожных снов далёкого прошлого. Куда бы я ни шёл, какие бы тропки не выбирал, я всё равно выхожу к этому бетонному монстру. Особенно в последнее время, когда Стена, подобно идее-фикс, всё более и более занимает мои мысли.
Медвежонку уже восемь. Он возмужал, раздался в плечах, вымахал аж до моего плеча. Не по годам рослый и крепкий, он столь же умён, сообразителен и рассудителен, как и силён физически.
Мы редко ночуем в доме, крыша и стены давят на нас, не дают уснуть, и даже холодные осенние ночи мы с Марией и Медвежонком предпочитаем проводить под открытым небом - чтобы жемчужинки-звёзды заглядывали в лицо и приветливо подмигивали нам. Чуть ли не с головой зарываемся в пахучее сено и наслаждаемся крепким бодрящим сном. А наутро, умывшись студёной росой и наскоро позавтракав, отправляемся в лес.
Напротив, долгие зимние дни и ночи мы проводим в доме. В это время года мы вялы и бездеятельны. Ни о чём не хочется думать, всё тело наливается свинцом, в голове туман и пустота, хочется только спать, спать, спать... Но зато ранней весной, когда первые золотистые лучи обновлённого солнца мягко ложатся на горбатые сугробы и заснеженные равнины, а на безлесных возвышенностях, где снежный покров сходит в первую очередь, робко показывают свои головки нежно-голубые подснежники, мы - я, Мария и Медвежонок пробуждаемся от зимней апатии и с головой окунаемся в новую жизнь помолодевшими, со свежими силами, с омытой надеждами душой...
В деревне осталось не более полутора десятков селян. Как в своё время канули в безвестность дед Захар и Солнцедар, так же бесследно исчезли и звонкоголосая Майская Ночка, и пугливые Ванька и Васька, и угрюмый Вольф Вольдемарыч, и весёлые девчушки Русалочка и Машенька, и многие-многие другие. Куда они уходили, никто не знал, но все понимали: так надо. Их судьба ни у кого не вызывала тревоги, словно все эти исчезновения были в порядке вещей. Да так, собственно, и было. Никто, и я в том числе, в этом не сомневался и лишними вопросами себя не изводил. С Судьбой не спорят, не так ли?..
Светлая тёплая ночь - единственная ночь в году, когда цветёт папоротник. Мы пробуждаемся одновременно - я, Мария и Медвежонок. Молча, влекомые смутным зовом, покидаем избу. Молча, взявшись за руки, шагаем к околице - туда, где на отшибе стоит каменный двухэтажный дом цвета опавшей листвы.
Полная луна в голубом мерцающем ореоле роняет на землю призрачный холодный свет. В деревне тихо и безлюдно, и лишь за несколькими оконцами ещё теплится тайная жизнь. Скоро, очень скоро деревня опустеет совсем - мы знаем это.
Мы смело идём навстречу своей Судьбе. Мы не знаем, что нас ждёт впереди, но не страшимся грядущего. На душе спокойно и безмятежно, по телу разливается небывалая сила, горячая кровь бурлит в жилах, глухо пульсирует в сердце, мелкими молоточками стучит в висках.
Мы приближаемся к каменному зданию. Дверь его раскрыта настежь. Уверенно заходим внутрь. Откуда-то сверху льётся мягкий обволакивающий свет. Поднимаемся по деревянным ступенькам на второй этаж - и оказываемся в просторном помещении, тонущем в полумраке. Не сговариваясь, садимся в три кресла, что стоят посреди комнаты. Это так очевидно, что мы даже не задаёмся вопросом, почему мы это делаем.
И тут до наших ушей доносится глухой далёкий голос, источник которого определить мы не можем.
"Ваш час пробил. Вы готовы вернуться домой. Курс лечения завершён, вирус в вашей душе уничтожен. Вы исцелены от тяжёлой болезни, полностью очищены от скверны человеческого существования. Теперь вы свободны. Стена ждёт вас. Ступайте!"
Мы молча поднимаемся и покидаем это обиталище духов. Идём не назад, в деревню, а вперёд, туда, где за чёрным безмолвием леса высится громада Стены.
Годы очищения позади, впереди - настоящая жизнь, полноценная, свободная, чистая. Вперёд, только вперёд, назад пути больше нет...
Вот и Стена. Прямо перед нами - отверстый зев грота, уводящий в недра бетонно-кирпичной кладки. Мы смело шагаем в темноту - и Стена тут же смыкается за нашими спинами. Я вижу, как задорно светятся в темноте огоньки глаз Марии, слышу восторженное сопение Медвежонка. Они - со мной, мы едины. Мы - счастливы. А впереди - едва различимое пятнышко чистого голубого неба...
4.
Из небесной выси льётся звонкая песнь жаворонка. Я задираю кверху косматую морду и приветливо машу Солнцедару лапой. Маленькая пичужка лихо пикирует вниз и мягко садится на ветку возле меня. Я рад, что снова могу внимать его утреннему пению.
Слышен треск ломаемых сучьев, из кустов появляется очаровательная медведица - моя супруга, моя Мария. Густая шерсть на ней лоснится под лучами ласкового солнца, чёрные бусинки глаз весело приветствуют меня. Взяв друг друга за лапы, мы идём к реке - туда, где резвится наш сын. Он уже успел обзавестись друзьями, этот мохнатый непоседливый медвежонок, но больше всего сдружился он с двумя резвушками-стерлядками, Русалочкой и Машенькой, юркими беззаботными рыбёшками. С ними Медвежонок готов плескаться и играть от зари и до зари.
Из кустов на мгновение показывается угрюмая волчья морда - и тут же исчезает. Вольф Вольдемарыч всё тот же: одинокий волк, старый бирюк, рыщет он, чаще безлунными ночами, в поисках добычи, нагоняя страх на лесную мелочь. Едва завидев его, Васька и Ванька, прижав к спинкам трясущиеся ушки, верные своей пугливой заячьей натуре, уносятся на самый край света - только пятки сверкают. Лязгнув голодными зубами, несолоно хлебавши, Вольф Вольдемарыч убирается восвояси, в своё волчье логово.
На наше семейство он покушаться не смеет - не по зубам ему медвежатина.
Иногда, продираясь сквозь цепкие заросли орешника или бузины, выхожу я к лесной поляне, густо заросшей диким подсолнухом. Залегаю в уютной ложбинке, на самом краю поляны, и жду гостей... А, вот и они! Небольшими стайками слетаются на поляну юркие воробьи, усаживаются на головки подсолнухов и начинают своё птичье пиршество. Семя ещё не созрело, да и достаётся оно с трудом, однако воришек это не останавливает - только шелуха летит из-под их крохотных клювиков. Шелуха и нескончаемый поток пустых птичьих сплетен. Что-то мне это напоминает, что-то из далёкого, давно уже забытого прошлого...
Когда же мне совсем одиноко, прихожу я к своему старому другу, деду Захару. Могучий дуб с густой зелёной кроной, он высится над своими более низкорослыми соседями, а в тени его ветвей даже в проливной дождь остаётся сухой островок. Я сажусь, приваливаюсь лохматой спиной к шершавому стволу, а он нежно овевает меня своими жёсткими резными листочками - и мы беседуем, долго, безмолвно, тихими вечерними часами, когда мир готовится отойти ко сну, когда звёзды кажутся доступнее, когда сама жизнь становится мудрее...
Михайлов Сергей Стена
Сергей Михайлов
Стена
Рассказ
1.
Судьба забросила меня в этот тихий, невзрачный посёлок около пяти лет назад. Забросила из крупного мегаполиса, где рафинированная жизнь била фонтаном, где всех нас лихорадило и трясло в каком-то стремительно-шизофреническом ознобе, где великая урбанистическая суета и гонка за чем-то неуловимым, но жизненно необходимым, неотъемлемым стали основными принципами нашего существования. Там все были одержимы скоростью, Интернетом, сотовыми телефонами, пейджерами, бизнесом, асфальто-железо-бетоно-стеклом, памперсами-тампексами-сникерсами, колебаниями курса доллара, импичментами и другой подобной чепухой... Да, теперь, по прошествии пяти лет, та жизнь казалась мне чепухой, но тогда... о, тогда! Тогда я чувствовал себя наверху блаженства, купаясь в лучах искусственного освещения, сияния витрин роскошных супермаркетов, электромагнитного излучения всех видов и типов, которым было пронизано пространство огромного индустриального центра, - и, конечно же, собственной славы. Я был видным учёным в области... уфологии, кажется? Память в последнее время что-то стала меня подводить... Когда-то, в бытность мою звездой первой величины в международных научных кругах и признанным авторитетом в среде моих менее удачливых коллег-учёных, я исколесил весь мир вдоль и поперёк, пожиная лавры своей славы и принимая как должное почёт, уважение, признание моих заслуг. Нью-Йорк, Париж, Буэнос-Айрес, Шри Ланка... Моё имя не сходило со страниц самых престижных журналов, а наиболее популярные каналы TV яростно оспаривали друг у друга право на показ моей персоны. Я был в эпицентре событий, в самой их гуще, и мир, как мне тогда казалось, вращается вокруг меня одного...
А потом я оказался здесь, в этом Богом забытом таёжном уголке. Влекомый собственной одержимостью и уникальными данными наших следопытов, подкреплёнными результатами космической диагностики, я прибыл в безымянный посёлок, чтобы на месте изучить странный феномен, имеющий непосредственное отношение к представляемой мною науке. Что-то там нашли, в этой таёжной глубинке, что-то такое, что опровергало постулаты крупнейших учёных и опрокидывало большинство теорий, давно уже пустивших корни в сознании их адептов. Что именно? Признаюсь откровенно: не помню. Да, память... память моя опять даёт сбои... Впрочем, сейчас это уже и не важно.
В числе первых узнал я о необычном явлении, следы которого были обнаружены на самом краю света, и устремился в неизвестность, отчётливо сознавая, что пальма первенства в этом открытии должна принадлежать мне, и только мне. Честолюбие моё не знало предела - я не допускал мысли, что кто-то из моих коллег может опередить меня. Я привык всегда быть первым, и не раз моё восхождение к вершинам славы пролегало по жизням и судьбам других людей, не способных противостоять моей напористости и воле. Чего уж греха таить - порой я бывал жесток. Жизнь диктовала свои правила игры, слишком далёкие от ветхозаветных заповедей... Я поставил на карту всё. Я не мог проиграть. О, если бы я знал тогда, во что выльется мой вояж в эту таёжную глухомань!..
Мне впервые доводилось окунуться в лоно первозданной природы. Плоть от плоти изнуряющего урбанистического марафона, я знал об этой стороне жизни лишь понаслышке. Знал, что где-то там, на краю вселенной, в единении с природой живут странные люди, и земля служит им домом и источником пропитания, и жизнь там размеренна и неспешна. Да, я знал это - и с изрядной долей скепсиса, презрения и внутреннего превосходства, а порой и сочувствия, когда редкое благодушие нисходило на меня, удивлялся их непрактичности, ограниченности и детской наивности. Жизнь даётся нам только единожды, она слишком коротка, чтобы растранжиривать её понапрасну, в отрыве от великой поступи мировой цивилизации - даже бешеный ритм, который я впитал с молоком матери и впоследствии сделал своим жизненным кредо, порой оказывался недостаточным для той бешеной гонки, участником которой я считал себя по праву, - и тогда я сходил с дистанции, оказывался на обочине - с тем, чтобы тут же, до боли стиснув зубы, собрав волю в единое целое, пуская в ход кулаки и серое вещество, вновь ринуться в самую гущу схватки и вернуть утраченные позиции. Что же говорить об этих чудаках не от мира сего! Об этих полусонных созерцателях, простодушных интеллектуальных уродцах, флегматичных детях природы!..
Теперь, по прошествии пяти лет, смутные отголоски этих мыслей порой ещё копошатся в моём сознании, обрывки прежней жизни бледными прозрачными тенями, унося в прошлое, всё ещё цепляются за память. Пять лет... Целая жизнь протекла с того тихого летнего вечера, когда я впервые ступил на эту удивительную землю. Тогда, движимый честолюбивыми планами, тщеславием первооткрывателя и жаждой одержимого, не успев даже отряхнуть дорожную пыль со своих цивильных башмаков, я с головой ушёл в работу. Слепо следовал своим гипертрофированным инстинктам, ведомый вживлёнными в плоть, мозг и душу установками, - и ничего не видел вокруг, не замечал того чуждого, непонятного мне мира, в который судьба забросила меня по моей же собственной прихоти.
Да, поначалу я не замечал ничего: ни людей, окружавших меня, ни дивных бескрайних лесов, простиравшихся Бог весть до каких пределов, ни девственно-чистого, ослепительно-голубого небосвода, увенчанного огненным шаром дневного светила - ничего. Работа, ради которой я примчался в эту глушь, снедала меня всего, горячечным бредом туманила разум, жуком-древоточцем подтачивала мои силы... Бывало, я вскакивал по ночам, включал свой неизменный ноутбук, который всегда таскал с собой, и начинал судорожно колотить по клавишам, занося в электронную память всплывшие вдруг мысли. Позже, спустя некоторое время, запас энергии батареек, питавших мой портативный компьютер, внезапно иссяк, и я с ужасом обнаружил, что новые элементы питания приобрести мне вряд ли удастся, так как магазинов, торгующих столь важными предметами первой необходимости, как батарейки, в этом глухом селении не оказалось, как, впрочем, не оказалось здесь и каких бы то ни было других магазинов. Попытка подключить ноутбук к обычной электрической сети также не увенчалась успехом, так как таковая в эти места просто не была проведена. Здешние аборигены обходятся без электричества! Что за дикость!
В мои первоначальные намерения не входило задерживаться в этих местах более недели, от силы двух, однако жизнь распорядилась иначе. Вплотную приступив к работе, я понял, что буквально напал на золотую жилу, доселе никому неизвестную, и оставить её, не разработав до конца, я не мог. Прошёл месяц, второй, лето кончилось, незаметно пришла дождливая осень. С досадой отбросив свой ставший бесполезным компьютер, я перешёл на бумагу, отлично понимая, что без фиксирования результатов исследований мой десант в тыл цивилизации потеряет всякий смысл. В конце концов, пользовались же бумагой наши далёкие предки, и горя не знали! Придётся смириться с неизбежностью. Ничего, с какой-то необъяснимой злостью думал я тогда, дайте только срок, и все мои тяготы и невзгоды окупятся сторицей! Как только завершу свои изыскания - тут же, немедля ни секунды вернусь в привычный, знакомый, ставший до боли родным, урбанизированный мир, мой мир, мир со всеми мыслимыми и немыслимыми возможностями и удобствами.
Сутками пропадал я в этих чёртовых дебрях, копался в жирной чёрной земле, колесил по некошеным, заросшим буйными травами лугам, проклиная их на чём свет стоит, и по крупицам собирал, собирал, собирал бесценную информацию по интересовавшему меня вопросу. О, я был на седьмом небе от счастья! То, что я обнаружил, нуждалось в тщательном изучении, серьёзном научном исследовании, и никто другой, кроме меня, не смог бы проделать эту работу лучше и эффективнее. Да никого другого я бы и не допустил до неё. Слишком я был честолюбив: делиться своей удачей я не намерен был ни с кем. А это действительно была удача, какая редко выпадают на долю учёного.
Так я и работал первые месяцы - ничего не видя, ничего не слыша, ничего не замечая вокруг.
Однако... то ли воздух здесь какой-то особенный, то ли от земли поднимаются незримые обволакивающие испарения, или же местные жители излучают лишь одним им свойственные флюиды, только стал я вдруг замечать, что цель моей поездки, поначалу казавшаяся мне кульминацией всей моей научной карьеры, стала как-то незаметно тускнеть, бледнеть, отходить на второй план. Как-то сама собой исчезла былая одержимость, ставшая привычной, неотъемлемой частью моего существа на протяжении многих и многих лет странное, удивительное умиротворение незаметно нисходило на меня, покой разливался по душе и телу, какая-то новая, неведомая жизнь смутно манила меня, исподволь, ненавязчиво вторгалась в мой внутренний мир.
Это произошло в самом начале октября. Уже неделю, как не переставая моросил мерзкий холодный дождь, внезапно налетавшие порывы осеннего ветра пронизывали насквозь, всё чаще и чаще напоминая о том, что зима уже не за горами. Однако непогода не могла остановить меня в моих изысканиях: если обстоятельства того требовали, я продолжал работать и в ливень, и в град, и в лютую стужу. Тем более, что работа моя подходила к концу. Вот уже несколько месяцев, как я, подобно охотничьему псу, без устали шёл по следу удивительного феномена, с каждым днём открывавшего передо мной свои тайны и сулившего мне ещё один взлёт к вершинам научной славы, - осталось лишь сделать несколько завершающих штрихов, проставить последние точки над "i", проверить несколько спорных моментов моей теории (у меня к тому времени уже появилась собственная теория!) - и тогда я с чистой совестью смогу покинуть этот захудалый, сонно-флегматичный мирок и наконец-то вернуться домой.