[…] Пришел Леня с заседания. Хорошо рассказал, представил, как говорил Богомолов2. Его скороговорку, повторение фраз. Сидели они с Кодрянской3 во втором ряду. Перед ним Емельянов с женой. Тэффи была с Пантелеймоновым. […] Приходилось 20 раз вставать. От всего собрания послано приветствие Советам.
Очень тяжело. Безотрадно. Бессмысленно. Здесь тоже согнут, кого можно, в бараний рог!
28 июля.
[…] Зернов сказал, что Яну нужно, хоть на месяц, выехать за Париж. Нужен сосновый лес и известная высота. Это может стоить минимум 40000 фр. А взять неоткуда. […]
11 августа.
Вечером приезжал Симонов4, приглашать на завтра на его вечер. […] Понравился своей искренностью, почти детскостью. […] На юге он написал 30 стр. новой повести. Тема: профессор, побывавший заграницей, возвращается на родину, на Урал, не застает жены дома […] ждет и думает, вспоминает. И видит, как здесь все плохо, хуже, чем там. — Симонов думает, что цензура пропустит. Он уже в Верховном Совете, выбран от Смоленщины.
Симоновское благополучие меня пугает. Самое большое, станет хорошим беллетристом. Он неверующий. […] Когда он рассказывал, что он имеет, какие возможности в смысле секретарей, стенографисток, то я думала о наших писателях и старших, и младших. У Зайцева нет машинки, у Зурова — минимума для нормальной жизни, у Яна — возможности поехать, полечить бронхит. И все же для творчества это, может быть, нужно.
Симонов ничем не интересуется. Весь полон собой. Человек он хороший, поэтому это не возмущает, а лишь огорчает.
Я очень довольна, что провела с ним час. Это самые сильные защитники режима. Они им довольны, как таковым, нужно не изменить его, а улучшить. Ему нет времени думать о тех, кого гонят. Ему слишком хорошо. […]
15 августа.
Третьего дня был у нас московский ужин: водка, селедка, кильки, икра, семга, масло, белый и черный хлеб — все прислано на авионе по просьбе Симонова. Были у нас и Тэффи с Банин5, которая внесла большое оживление. Леня не остался. […]
Она [жена Симонова. — М. Г.] говорила, что здесь все хуже, чем в России. Отрицала, что были аресты перед войной. […] Рассказывала о Вале Катаеве6. Он иногда запивает на 3 дня. То не пьет, не пьет, а затем, кончив повесть, статью, иногда главу, загуливает.
Я думаю, что он несколько иначе все воспринимает, чем они, вот и тянет забыться. Все-таки он почти четверть века дышал нашей культурой. Он женат второй раз. У них двое детей. […]
23 сентября.
[…] за этот отрезок времени у меня были ученики — подготовка к «башо» по русскому языку.
[На отдельном листке бумаги запись Бунина:]
14/1 октября 46 г. Покров. Рождение Веры.
Все думаю, какой чудовищный день послезавтра в Нюрнберге. Чудовищно преступны, достойны виселицы — и все таки душа не принимает того, что послезавтра будет сделано людьми. И совершенно невозможно представить себе, как могут все те, которые послезавтра будут удавлены как собаки, ждать этого часа, пить, есть, ходить в нужник, спать эти две их последние ночи на земле…
[Вера Николаевна записывает:]
2 декабря.
[…] Капитан [Н. Рощин. — М. Г.] дал интервью, где сказал, что Ян едет в СССР, как и Волконские и другие представители аристократии. Почему он все врет? Трудно понять! […]
Я очень рада, что Рощина больше здесь нет. Рада, что он не виделся с Яном перед отъездом, а то наплел бы ни весть что. Теперь ведь девиз ко всем его статьям: «ври Емелька, твоя неделька».
Леня третью ночь сряду дежурит. Он нанялся сторожем в гараж, где служит Володя Варшавский7. Для защиты у них 2 дубинки и собака, которая не лает. […]
Алданов едет в Германию. […] Его тянет в Америку. Конюсы в Америке. М. С. [Цетлина. — М. Г.] улетела… Она часто бывала у нас, много подарила мне платьев и других вещей. Беспокоилась о Яне. Хотела собрать ему на поездку на юг. — Она очень заряжена. В ней сидит политик.
Новые знакомые — Гуль8. Очень приятные люди… Бываю на лекциях П. К. Иванова. […]
Вышли «Темные аллеи».
30. XII.
[…] Вчера был завтрак в честь Яна по поводу «Темных аллей». Было хорошо, просто, вкусно и даже весело. Под конец танцевали. […] Стол был накрыт покроем. Под окнами Ян не сел. Рядом по правую его руку — Зайцев, по левую — Тэффи, около нее Маковский, около Бориса — Берберова, рядом с ней Михайлов, дальше Вера [Зайцева. — М. Г.]. Я села напротив на пустой стол. Бержанский […] сел около меня, по другую руку — Миша Струве. […] Вдруг, вижу, идет с дочерью Бенуа9.
1947
26 мая.
Первая запись за этот год!
На следующий день после завтрака 29 декабря Ян перестал скрывать, что у него повышенная температура. […] Новый год мы встречали в постели. Повышенная температура, изнуряющий кашель, вызывающий сердцебиение и кровь, а главное — слабость. […]
9 августа.
Ян прочел о смерти Деникина. Расстроился. Целая эпоха жизни. Вспоминал, как был на приеме с Овсянико-Куликовским. Деникин с черной бородкой, подтянутый, в отличных сапожках и черном мундире1.
Последние его слова: «К Рождеству услышим московские колокола». Скончался в американском госпитале. […]
Сейчас живем одни: Леня, Ляля и Олечка в Вандее на океане. Леня в своей палатке, Жировы — в скаутском лагере.
15. VIII. 47.
День рождения Наполеона и Д. С. Мережковского. Сколько раз проводили этот день вместе. Особенно вспоминается год, когда они жили в Каннэ за большим отелем. Горели вокруг леса и было очень душно, даже жутко.
Может быть, Дм. С. и любил так Наполеона, что они родились в один день. […]
Сейчас вошел Ян со словами: Что значит татарская кровь, как грубо и пошло все у Банин. И какая ненависть ко всему русскому. И где она видела таких русских? И какое невежество!
6 сентября.
Вчера был Зернов. Дал Яну лечение. […] Печень увеличена. Сердце само по себе нормально, но от эмфиземного состояния дыхательных путей утомляется. Прописал пульверизатор.
1948
Juan les Pins.
2 января.
Грустно было встречать этот високосный год. Ян был в большом возбуждении. Его вывело из равновесия, правда, очень неустойчивого, письмо Марьи Самойловны [Цетлиной. — М. Г.]. Письмо бессмысленное, несуразное; трудно понимаемое. Она порывает с нами отношения, т. к. мы ушли из Союза1 и чтобы «уменьшить силу удара», она «уходит от нас». Далее она пишет о каком-то «крестном пути» Яна — словом, белиберда ужасная. А вчера мы узнали, что М. С. циркулярно рассылает свое чудесное послание по всему Нью-Йорку. […]
10 января.
[…] Письмо от Тэффи. От нее не скрыли письма М. С., которое ее очень взволновало. «Понимает ли она, что Вы потеряли, отказавшись ехать?2 Что швырнули в рожу советчикам? Миллионы, славу, все блага жизни. И площадь была бы названа Вашим именем, и статуя. Станция метро, отделанная малахитом и дача в Крыму, и автомобиль, и слуги. Подумать только! Писатель академик, Нобелевская премия — бум на весь мир… И все швырнули в рожу. Не знаю другого, способного на такой жест, не вижу (разве я сама, да мне что-то не предлагают, т, е. не столько пышности и богатства). […] Меня страшно возмутила М. С. Папская булла. Предала анафеме. А ведь сама усижена коммунистками, как зеркало мухами».
15 января.
[…] Ян вчера вышел в первый раз после нашего приезда. Полчаса посидел на скамейке. О чем он думал?
16 января.
Вчера вечером полчаса посидела с Ивановым3. […] Он говорит: «Я больше всего живу Россией, — больше, чем стихами. […] Я монархист. Считаю начало ее гибели с Первой Думы…»
27 января.
Тэффи опять хуже. Трагедия, что нет ухода. […]
31 января.
Письмо от Карповича4. «Не могу сказать, как я огорчен этой историей. Я не судья Марье Самойловне. Письмо свое она, очевидно, написала сгоряча, под непосредственным впечатлением непроверенного (и как оказалось — неточного) известия». Пишет осторожно. […]
1 февраля 48.
Ночь провели плохо. У Яна кровь. Кашель. Раздражен ужасно. Всякий пустяк его волнует. […]
10 февраля.
[…] Вчера письмо от Цетлиной. Длинно и неубедительно оправдывается и извиняется о способе посылки письма5. И очень кратко говорит: «по существу же насчет Вашего поступка я продолжаю думать, как и раньше…»
Вчера Иванов прочел мне письмо Зайцева, в котором он отказывает ему в членстве Союза до тех пор, пока он не оправдается от возводимых на него обвинений в дни оккупации. […]
Ночь Ян провел плохо. Кашлял. Письмо М. С. его задело и сообщение, что «результат ее письма это письма Зайцева и Веры Алексеевны».
13. II.
Сегодня мы оба сидели у Ивановых. […] мирно беседовали о Пушкине и о Лермонтове. Восхищались «Путешествием в Арзерум» и «Таманью». Иванов выше ставит Пушкина, как прозаика.
24. III.
[…] Была Екатерина Таубер. Подарила мне «Под сенью оливы». Ян хвалит ее стихи.
27. III.
Сегодня газета принесла 3 смерти: А. И. Андреева 11 марта, Мочульский 21 марта, Бердяев 23 марта.
4 апреля.
Приехала 2 апреля М. И. Балтрушайтис6. Она издает стихи мужа. […] Спокойна, тихо говорит, с чувством собственного достоинства. В прошлом — богатство, почет, приемы в посольстве, драгоценности. […] Полное отсутствие у нее интересов эмиграционных. Живет своим.
Вспоминаю Балтрушайтиса в пивной Белло. Еще молодой, красный, над кружкой пива. Одиноко сидит, мрачный. Мы с Яном, съев сосиски, выпив пива, подсаживались к нему, и они начинали бесконечные разговоры на литературные темы. Ян всегда любил его, выделял из всей этой модернистической компании.
[В конце апреля Бунины вернулись в Париж:]
10 августа.
Наконец нашла эту тетрадь. […] Ян только что выкарабкался из серьезной болезни. Еще слаб, много лежит в постели. […] У него после припадка астмы образовался фокус в легких. Т® поднималась до 38®. Были тревожные дни. […] Все старались помочь, как могли.
15 августа.
[…] 2000 долларов нам не позволяют отказаться от вечера. Решили устроить его 23 октября в день рождения Яна. Он решил «рассказать кое-что о своей жизни». […]
1 октября 48.
Получила от Софочки Волконской7 одно письмо Ив. Ал. к Рахманинову, а другое его ко мне. Письма этого я не получила, а потому я перепишу его.«…хочу поблагодарить Вас от всей души за те полстраницы, которые посвящены моей дочери8. Вы хорошая, сердечная, если догадались написать о ней. […] у нас жизнь не красная, а лично я и жена моя, мы только и заняты слухами и сообщениями о войне, а мысленно о Танюше. Вот почему так трогательны и были Ваши строки о ней».
1949
Juan les pins. «Русский дом».
7. I. 49. (25. XII. 48.)
Вот мы опять в фурнемской ссылке. […] В этом году кормят лучше. О прошлогодней кормежке все вспоминают с ужасом. […]
20. I.
Чувствовала себя отвратительно. Ян страдает глазами — экзема век. […]
Вчера он сказал: «Мне кажется, что у Блока есть что-то и от Вертинского».
Читаем «Войну и мир», и Ян неустанно восхищается Толстым.
26 января.
[…] Много говорили [с М. А. Алдановым. — М. Г.] о «Войне и мире». М. А. считает самым лучшим 3-ий том. Начало считает слабее. Ян не согласился. Считает начало великолепным по свободе и разнообразию людей. Это был не спор, а разговор людей, любящих одно и то же.
«Ну, кто бы не удержался, и не выставил Анатоля мерзавцем, не изругал бы его, а у Толстого чувствуется какая-то симпатия», сказал Ян. […]
11. 2. 49
[…] Вчера были Алдановы. Очень оба милы. Сидели, разговаривали. Без Толстого не обошлось. Но Ян все был не тот, как обычно.
12. 2.
[…] Ночь прошла тяжело. Ян задыхался. 2 раза была кровь. Пульс больше 100. Слаб так, что сам не может поправить себе подушки.
15. 2.
[…] Ночь прошла на редкость тяжело, до 4-х мы не спали, затем Ян каждый час просыпался и только с 9-12 спал. Микстуру не принимает — «изжога».
17. 2.
Ночь прошла ужасно. […]
18. 2.
Ночь прошла дурно. […]
Температура в 11 ч. утра 36,6®. Сидел в кресле. […]
24. 2.
[…] Ян сейчас вспомнил, как папаша Познер приезжал к нему с предложением вступить в «Союз Советских Патриотов». Ян послал его туда же, куда и Гефтера.
Познер на старости лет стал писать по новой орфографии.
18 марта.
Вчера Ян начал писать «Ночлег». […]
20 марта.
Вчера Ян задыхался.
23. III.
Ян кончил «Ночлег».
29. III.
[…] Ян сидел сегодня около часа в саду. Разговаривал с художницей, все расспрашивал об Испании.
30. III.
День Алексея Божьего человека. Когда-то, 29 лет тому назад, Алексей Толстой читал начало своего романа «Хождение по мукам» в салоне М. С. Цетлйной. Мы 2 дня как приехали в Париж. […] Квартира Цетлиных поразила меня — в ней было 3 ванны!1
В первый день мы уже завтракали с Цетлиными, Толстыми, Тэффи, Гончаровой и Ларионовым у Прюнье. Все еще были молоды. Из этой компании умерли Толстой и Цетлин. Это начало эмиграции.
Как сначала было трудно взять и носить чужое платье. А потом, понемногу, смирилась. […]
— Вот рассказ замечательный, сказал неожиданно Ян — это «Лирник Родион»2.
— Да, там настоящая поэзия.
— Это та поэзия, которая исчезла из мира, и все наши поэты ни в зуб толком. […]
6 апреля.
[…] Ян получил письмо от Г., он сообщает об Ильюше Муромцеве3 […] называет его «знаменитым ученым». Он профессор в Блумфильдском университете по высшей математике, читает для post graduates. Он изобретатель cavety magnethron — прибора для производства ультра-коротких волн. […] Пишет, что Илюша восхищается Яном. Передает сердечный поклон В. Н. «от ее родственника и Вашего свойственника».
Я очень рада. Я давно мечтала спросить Г., не знает ли он что-либо об Илье Муромцеве. […]
12 апреля.
Ян опять болен. […] Вчера были Зайцевы. […] они так счастливы, что едут в Испанию, что даже приятно. […]
28 апреля.
Ян поправился, легкие здоровы, но сердце слабо. […] Ян сейчас пишет «Третий Толстой».
В Ницце Кодрянские. Они, действительно, очень внимательные и хорошие люди. […]
4 мая.
Ян по ночам задыхается, кашляет и очень мучается.
Получила от Ильи Эммануиловича [Муромцева. — M. Г.] письмо, очень милое, родственное. Оно меня сильно взволновало. […]
Ян отказался принимать участие в Пушкинском комитете. Вчера написал об этом Адамовичу. В нем будет участвовать Лифарь. […]
13 мая.
Завтра […] отъезд.
13 июня (Париж).
[…] Наши «четверги» приобретают популярность. Пока перебывало человек 21. […] Всех «четвергов» было 4. […1
Ян диктует почти ежедневно. Все пишет «Третий Толстой», но пока о нем меньше всего.
2 сентября.
За это время оказалось, что я больна — декальсификация позвонка. Лечусь, с 18 июля.
3 сентября.
У Яна летом была сильнейшая кровь. Нужная маленькая операция. […] Чувствует слабость. Задыхается. На людях оживляется. Бывает блестящ. На воздух не выходит. Часто почти весь день в постели. […] Леня помогает, покупает. […]
[Бунин в ночь с 2 на 3 октября записывает:]
Все одни и те же думы, воспоминания. И все то же отчаяние: как невозвратимо, непоправимо! Много было тяжелого, было и оскорбительное — как допустил себя до этого! И сколько прекрасного, счастливого — и все кажется, что не ценил его. Икак много пропустил, прозевал — тупо, идиотски! Ах, если бы воротить! А теперь уже ничего впереди: — калека и смерть почти на пороге.
[Вера Николаевна:]
12 ноября 49.
[…] Был у нас Керенский. Сидел полчаса. Пил белое вино, ел финики, виноград. Он стал седой, тихий, менее нервен. Разговор носил частный характер. Ян рассказывал о своем посещении Богомолова. Он смеялся. […]
Теперь у нас «четверги» два раза в месяц. […]
Вечер Лени был удачный. 18-го вечер Адамовича. Я продала ему билетов пока на 6.250.
1950
1 января.
Этот год не «встречали». Была у всенощной, и на молебне.
3 января.
[…] Ян сказал Лене: «Вы единственный писатель после меня».
5 января.
Наш «четверг». Было человек 27. Ян очень задыхался. С гостями был мало.
6 января.
[…] Леня задал Яну вопрос: Почему в ранних ваших стихах и потом в «Храме Солнца» у вас душа религиозная, а затем вы как-то от этого закрылись? — Ян ничего не ответил.
А ведь душа его, действительно, религиозна. В нем 2 души — матери и отца. Последняя заглушает первую.
9 января.
Ян не спал всю ночь. […] и днем не заснул. Леня покормил его. […]
10 января.
Была у Павловского, вручила 2 приглашения на вечер памяти З. Н. Гиппиус. Получила 1000. Чувствую, что больше билетов продавать не могу. Надеюсь, что это последний раз.
11 января.
Ян очень страдает, то у него озноб, то зуд во всем теле. Десять лекарств в день и каждое от всех болезней.
13 января.
[…] Продала [на вечер памяти З. Н. Гиппиус. — М. Г.] на 5600 фр., на синема «Быстрой Помощи» — 5200. На Олечку собрала 20000, на Лялю — 18000, на Тэффи 20000, на Леню 43000, на «Быструю Помощь» 13800. Это за год.