[Вероятно, тут говорится о письме И. С. Шмелева из Берлина от 13/23 ноября 1922, находящемся в архиве. Привожу выдержки:
Дорогой Иван Алексеевич, после долгих хлопот и колебаний, — ибо без определенных целей, как пушинки в ветре, проходим мы с женой жизнь, — пристали мы в Берлине 13-го (н. ст.) ноября. Почему в Берлине? Для каких целей? Неизвестно. Где ни быть — все одно. Могли бы и в Персию, и в Японию, и в Патагонию. Когда душа мертва, а жизнь только известное состояние тел наших, тогда все равно. Могли бы уехать обратно хоть завтра. Мертвому все равно — колом или поленом.?% остается надежды, что наш мальчик каким-нибудь чудом спасся. […] Но это невероятно. Всего не напишешь. […] осталось во мне живое нечто — наша литература, и в ней — Вы, дорогой, теперь только Вы, от кого я корыстно жду наслаждения силою и красотой родного слова, что может и даст толчки к творчеству, что может заставить принять жизнь, жизнь для работы. […]
Внутреннее мое говорит, что недуг точит и точит, но Россия страна особливая, и ее народ может еще долго-долго сжиматься, обуваться в лапти и есть траву. Думать не хочется. Москва живет все же, шумит бумажными миллиардами, ворует, жрет, не глядит в завтрашний день, ни во что не верит и оголяется духовно. Жизнь шумного становища, ненужного и случайного. В России опять голод местами, а Москва живет, ездит машинами, зияет пустырями, сияет Кузнецким, Петровкой и Тверской, где цены не пугают […] жадное хайло — новую буржуазию. «Нэп» жиреет и ширится, бухнет, собирает золото про запас, блядлив и пуглив, и нахален, когда можно. Думаю, что радует глаза «товарищам» и соблазняет. Зреет язва, пока еще закрытая. А что будет — не скажет никто. Литература — случайна, пустопорожна, лишена органичности, не имеет лица, некультурна, мелка, сера, скучна, ни единого проблеска духовного. Будто выжжено, вытравлено все в жизни, и ей не у чего обвиться, привиться. […]]
Теперь Манухин уже за то, чтобы Яну дали Нобелевскую премию. А летом уговаривал меня, чтобы я склонила Яна отказаться от премии в пользу Мережковского. А когда Мережковский получит — он поделится. И был очень недоволен, когда я возражала, что кроме денег, есть кое-что другое, что заставляет желать получить премию. Ян сказал ему, что Ромэн Роллан выставил его кандидатуру в Стокгольме. Он очень оживился, стал строить всякие проекты, словом, впечатление такое, что мы самые близкие друзья. А я боюсь таких людей. Сегодня друг, завтра враг. […]
[Следующая запись Бунина рукописная:]
28. XI. (11. XII.) 22 г.
У Денисовой, потом обедал у Фондаминских. Опять спор, как отнестись к Блоку, Белому. Мережковские: «Это заблудшие дети». Да, да блудить разрешается, но только влево. Вот Чехову 20 лет не могли забыть, что он печатался в «Нов. Вр.».
Кафедру рус. литературы предлагают мне чехи. Откажусь. […]
У Фонд[аминских] муж Л. С. Гавронской, Бор[ис] Осип[ович], доктор, только что из России: «жить в России немыслимо, вся Россия острог, вся поголовно больна, кроме главарей…» А в Париже все кричат о том, что большевики «в панике». Всё затем, чтобы сказать: «Всё обойдется и без Врангелей».
[Из дневника Веры Николаевны:]
18 декабря
Встреча с «художественниками» удалась как нельзя лучше. Все было хорошо, если не считать того, что Бальмонт напился и дважды сказал бестактную речь — сначала на тему, что он первый создал «Чайку», а потом что-то насчет актера.
В театре было очень хорошо. Москвин, действительно, талантлив. Ян даже плакал, конечно, и вся Русь старая, древняя наша сильно разволновала его. […] Народу было битком полно. […]
Приехали мы к Цетлиным одни из первых. […] Когда приехали все артисты, хозяйка пригласила к столу. Качалов не приехал. […] Так как оказалась брешь за главным столом, то с нашего стола попросили заткнуть ее Кульманом13. […] Напротив Станиславский, А. В. Цетлин, Вишневский. […] Блистала красотой Надежда Григорьевна Высоцкая. Книппер часто подходила к нам, шутила с Яном. Вообще все артисты были очень любезны с нашим столом. […] Говорились речи и все на тему, что Художественный театр выше всего, а их главная заслуга — что его сохранили. […]
После ужина мы разговаривали с Лужскими. Они рассказывали нам про Телешовых14. Мы их просили прийти к нам, чтобы получше расспросить их о Москве. Они обещали во вторник.
[…] Куприн говорил речь и был в благостном настроении.
Потом стали уговаривать ехать в Халь, есть луковый суп. Станиславский сказал, что поедет только в том случае, если поедем мы. Поехали: Станиславский, Гончарова, Ларионов, Книппер, Москвин, Маршак, еще кто-то и мы. Мы сели в такси со Станиславским, Гончаровой, Ларионовым, и отбились от прочих. Долго бродили по пробуждающемуся Халю, смотрели на привозимые продукты. […] Наконец, нашли в каком-то ресторанчике остальных. Было душно, дымно и шумно. Танцевали […] Станиславский все держался Яна, уговаривал писать для них пьесу. С нами же был и Ларионов, который почти все время без умолку болтал […]
Просидели мы, что называется, до поздней обедни. Ехали обратно через пустынный Париж, завезли Станиславского, домой попали в десятом часу утра.
Впечатление от Станиславского очень хорошее, хотя он ставит театр выше России. В этом и разногласие наше. […] Ему пришлось многое пережить, его выселили из квартиры, Бог знает, куда. Сын его в это время простудился и схватил туберкулез. Теперь они уезжают в Америку.
Днем к нам пришла Книппер. Ян спал и мы долго сидели с ней вдвоем. Она много рассказывала и жаловалась на Марию Павловну [Чехову. — М. Г.], которая, по ее словам, проявила много жестокости и жесткости, например, к брату Ивану Павловичу. Потом рассказывала о скупости М. П. […]
Потом она стала советоваться насчет издания книг. У нее покупают иностранцы, а также она продала «Слову» письма Антона Павловича к ней.
Рассказывала и о России, но очень сдержанно. Не успела, как следует, осмотреться и, пожалуйте, опять ехать заграницу. […] Ушла в шестом часу.
На «встрече» мы начали продавать билеты на вечер Шмелева. Ян никуда не годится, как продавец — конфузится, так что пришлось мне взяться за это дело. […]
Была сегодня у М. С., она лежит. Говорит, что никогда не пригласит Бальмонта, когда будет вино: «Бальмонт, вино и я — несовместимы!» […]
19/6 декабря.
Ушли от нас только что Лужские. […] Много говорили о Телешовых. Николай Дмитриевич — настоящий старик, Елена Андреевна работает. Андрюша — деликатный молодой человек, учится на доктора. Тяжело им всем очень. Ненависть к большевикам огромная, к евреям еще сильнее. […] отношение у них к большевикам совсем не наше, они стараются отыскать и хорошие стороны в теперешней жизни. […]
26/13 декабря.
[…] Получили билеты на вечер Художественного театра в каком-то частном доме. […] Поднимаясь по лестнице в особняке, мы встретили Качалова. Блестящ, в безукоризненном фраке с шелковой полосой на брюках. Очень любезно, по-актерски, поздоровался с Яном. Мы познакомились. Зала небольшая, набита до отказа. Читают актеры и актрисы. И странно — художественники читают плохо. […] Хорош был только Москвин.
После вечера хозяйка пригласила ужинать. […] С нами сидела Книппер, мило подтрунивавшая над Яном. […] Она жаловалась на усталость, т. к. всю прошлую ночь они пьянствовали у Моло, где среди гостей был и Борис Владимирович, Великий Князь. «Все смешалось в доме Облонских». Говорят, Москвин был в ударе и много пел.
За ужином я сидела с Милюковым, который был очень любезен. […] Речей не было, по уговору, но вдруг, уже почти в конце ужина поднимается изящная фигура Качалова, томно становится у колонны и начинает читать «Солнце» Маяковского. Милюков говорит: «Я думал, что Маяковский совсем не умеет писать, а теперь вижу, что он поэт». Когда Качалов кончил под апплодисменты ошалевших эмигрантов и стало тихо, Ян громко сказал: «Поедем, а то, пожалуй, еще будут читать и ленинские речи». Мы уехали.
Дорогой обсуждали, почему Качалов без всякой просьбы стал читать стихи именно Маяковского, т. е. одного из самых ярких большевицких стихотворцев? Решили, что он боится своего белогвардейского прошлого и «старается». […]
Между прочим, рассказывают, что против театра, где играет «Художественный» есть ресторанчик, где сидят статисты театра и ведут пропаганду, чтобы возвращались в Россию. Конечно, с труппой приехало много переодетых большевиков, которые следят за актерами. […]
1923
[Записей за 1923 год мало и у Ивана Алексеевича, и у Веры Николаевны. Начинаю с записей Веры Николаевны:]
1 янв. (н. ст.)
Новый год франц. мы встретили на мосту Алекс[андра] III, возвращались от Карташевых пешком. […] Нам показалось это знаменательным. […] Ян сказал: — Может быть, мы вернемся в этом году?
3 янв. (н. ст.)
[…] Зашли Цетлины. Я сказала, что Ян у Куприна. Они пошли за ним и, вернувшись, просидели весь вечер. […] Говорили о Худож. театре, о лекции Куприна и Яна, о лете […]
4 янв. (н. ст.)
[…] Лекция Куприна. Это не лекция. Как-то слабо и неинтересно. Мысль, что гений и злодейство не могут ужиться — не новенькая, и странно читать лекцию, чтобы сказать это. […]
7 января.
[…] Визу для Шмелева выслали вчера в дипломатическом «вализе».
8 января.
Пришел интервьюер. […] Ян: — […] Оттого, что я был в оппозиции, не значит, что я не искал. Я за органичность в искусстве. Если я талантлив, то я скажу новое. Зачем же кричать: Я новый! Я не похож на прежних! Я ни на кого не похож! — Кто же начинал без подражания! Я нашел через некоторое время себя, свою музыку. […] «Деревня» — реализм. «Господин из Сан-Франциско» — симфоничен. Появилось в Советской России большое количество пролетарских писателей и поэтов. Есенин — сознательный хулиган. […] Маяковский тоже натура грубая. […]
[Из записей Ивана Алексеевича:]
1/14янв. 1923.
Новый год встречали у кн. Пл. Ник. Аргутинского. Нувель, Зилотти. Позднее художн[ик] Пикассо с женой, которая по происхожд. русская. Маленький, довольно простонародного склада. […]
[Из дневника Веры Николаевны:]
15 января (н. ст.).
[…] Письмо от Шмелева. Приезжают в среду. […]
16 января (н. ст.)
[…] Ян все время усиленно работает. Мы ложимся спать поздно […] в голове у него лекция.
18 янв.
[…] Вечером у нас Шмелевы и Цетлины. Ив. Серг. [Шмелев. — М. Г.] читал из «Это было», что он хочет прочесть на вечере. […] Читает он хорошо, увлекаясь. […]
20 янв.
[…] Лекция Яна живая. Мне кажется, слушать ее будет легко. […] Ян послал билет [на вечер Шмелева. — М. Г.] Кесселю и просил его написать о Шмелеве, также говорил о нем с Шлецером. […]
23 янв.
Передали Шмелевым 1800 фр. […]
24 янв.
Лекция Яна. Народу было очень много. Ян читал внешне спокойно. Читал хорошо, но немного быстро (стихи), т. к. боялся, что не успеет кончить. […] Публика была незнакомая. Много молодежи. […] Многие подходили и выражали восхищение. […] Аргутинский пригласил нас и Шмелевых к нему чай пить. Мы просидели у него до часу, Шмелев много рассказывал. […]
26 янв.
Ездили к Боссару насчет Шмелева. Он сказал, что даст ответ через 2 недели. […]
27 янв.
Были у Цетлиных. Интересный разговор о поэтах, почему поэт должен быть консервативным, должен быть порождением быта. Ян развивал свою теорию о воспоминаниях, о наследственности, об органичности в поэзии. […] Шмелев сначала был как-бы задет, но затем, когда Ян объяснил, что он говорит о духовности в наследстве, то согласился. Ян говорил: «Вот и ваш талант объясняется, м. б., тем, что предки ваши были староверы, жили духовно, боролись из-за веры. Тут уже начинается культура». Шмелев говорил, что он думал о влиянии на литературу церкви, духовных служб, что они играли в жизни писателей большую роль. […]
29 янв.
Петерб. землячество — мертворожденное дитя, петербуржцы не ходят. Было около ста человек. Ян прочел из «Петлистых ушей» все, что относилось к самому Петербургу. […]
Говорят, что в Берлине жизнь русская, только нет Че-ки. […]
31 янв.
[…] Шмелев задает наивные вопросы, он, например, сказал: «А что, если написать Горькому, убедить его, кто такие большевики. Он ведь теперь ясно видит. Ведь если бы он перешел на нашу сторону, то какое это произвело бы впечатление на всех. Ведь Европа его очень ценит».
6 февраля.
Сейчас Ян вел странный разговор со мной — готовил меня к смерти мамы. Он видел ее нехорошо во сне. […]
7 февраля.
[…] Был Шмелев. Странно спросил о маме. Боюсь, что он уже знает. […] Почти год назад она писала, что много думает о смерти. […]
8 февр.
[…] Разбираю письма. […] Попалась пачка писем Бальмонта. Вот льстец. […] Ведь по письмам можно думать, что дороже Яна для него нет никого. […]
9 февр.
Никаких известий. Тревога все усиливается. […] За обедом говорили с Яном о загробной жизни. Ян верит в бессмертие сознания, но не своего я. […]
15 февраля.
Моск. земляч. Народу мало. Между прочим, Гучков1 […] расстроился, узнав о смерти Ив[ана] П[авловича] Чехова. Он рассказывал, какой это был необыкновенный учитель народных школ. Жена его тоже хорошая учительница. […]
26 февраля.
[…] Узнала о кончине мамы.
5 марта.
Были у Шмелевых. Их обстановка напоминает мне московскую студенческую: огромный диван и стулья.
Весь вечер проспорили о Блоке, о Камерном театре […]
6 марта
[…] Днем были Шмелевы. Гуляли в Булонском лесу, потом зашли к нам, пили чай. Я прочла письма из Москвы. Ольга Алекс[андровна] [Шмелева. — М. Г.] меня всегда успокаивает. Может быть, отчасти оттого, что ее горе самое большое: расстреляли, замучили и неизвестно куда кинули сына. А сын у них, кажется, правда был чудесный, храбрый, благородный.
7 марта.
[…] Тэффи делали операцию, чуть не умерла. […]
8 марта.
Были у Шестовых. Интересный разговор о юродивых. Шест[ов] понимает их, как неприемлющих жизнь и связывает их с философами — Платоном, Плотином, Диогеном. […]
12 марта.
Ян был у Мережковских. З. Н. сухо сказала о «Гибели»: «Это манера толстовская». Ян возразил, что он давно пишет этой манерой, и она не похожа на толстовскую. — «Нет, вы все накручиваете и накручиваете». Потом она читала Яну, что она написала о Распутине — «Самый обыкновенный мужик, юрод». И это знаменитая писательница! Она ничего не понимает в людях. Мужик он недюжинный, и совсем не юрод. […]
31 марта.
[…] Были у всенощной. Служил Евлогий. Я в первый раз видела так близко архиерейское служение за всенощной. […]
Ян вернулся от Мережковских веселый. Д. С. был в хорошем настроении. З. Н. ругала монархистов.
17 апреля.
Вечер Яна.
3 мая.
Отъезд из Парижа.
4 мая.
Утром из Марселя в Ниццу. […] В Ницце устроились хорошо. В «Петрограде» приятно, хоть русское название. […]
6 мая.
Через Канн в Мужен. Антиб.
8 мая.
Утром ездили по Антибам и Juin les Pins. Ничего не подошло, но ехать было приятно. […]
10 мая.
Вернулись с поисков дачи. Устали. Ничего не нашли. Дач сдается мало. Они дороги и неудобны.
12 мая.
[…] Опять ездили и ничего путного не нашли. Близь Ментона есть две дачи. Одна очень жаркая и только до 1 сентября.
14 мая.
Грасс. Агентства. […] очень забавная женщина, по существу милая, сдала нам виллу Mont-Fleury, которая стоит высоко над Грассом, в большом саду, где растут пальмы, оливки, хвойные деревья, черешни, смоковницы и т. д. Вид божественный — на Сред[иземное] море, на Эстерель. […]
17 мая.
Переехали на дачу. Вещи на себе перевез какой-то итальянец. Сначала взялся, потом скандалил, а затем просил, чтобы его наняли, когда мы будем уезжать. […]
20 мая.
Ждем Володю2. […] После завтрака мы пошли смотреть дачу. Дача понравилась. Поторговались из-за срока и сошлись: с июня по 8 октября. […]
21 мая.
[…] Ян с Володей ездили в Канн. Пришли газеты, письмо от Шмелевых. […] Они согласны и едут, только неизвестно когда. […]
22 мая.
[…] Ему [Злобину. — М. Г.] здесь очень нравится. Подписал контракт. Распределил комнаты, у З. Н. целый аппартамент, у Д. С. тоже прекрасные две комнаты. У Володи просто, но хорошо.
29 мая
Ходили с Яном в город за покупками. Какие в Грассе древние дома, церкви. Совершенно итальянский характер уличек, дворов. […] На базаре тоже часто слышишь итальянскую речь. […]
6 июня.
Приехали Шмелевы. […] Ольга Алекс. очень похудевшая, Ив. С. бледен, возбужден, накален. Много рассказывал о парижской жизни, о знакомых. Куприн опять без денег. Ал. Ив. сказал, что он «забросил чепчик за мельницу». […] У Бальмонта на вечере было пусто, но денег он собрал тысячи четыре. От Карташева Ив. Серг. в восторге: «Вот правильное отношение к Христу, реальному. […]»
9 июня.
[…] По дороге в Мужен Ян […] говорил о своем творчестве, как созидался у него «Илья Пророк». Ехал в Елец и увидел на большой дороге изба строится и стружки блестят на лунном свете.
13 июня.
[…] Ол. Ал. удивительно хорошая женщина. Вот, какая жена должна быть у писателя. И зачем у них такое горе! Как они все трое любили друг друга, какие у них были нежные отношения. […]
17 июня.
Приезд Мережковских. З. Н. пришла к нам очень оживленная и возбужденная, бросилась Яну на шею. Дм. С. в хорошем настроении. Дача им понравилась. […]