Есть верный способ заставить коров войти внутрь: подослать к ним корову-Иуду. Их так действительно называют, таких коров. Эти коровы живут на бойнях. В общем, корову-Иуду выпускают в стадо обреченных коров, она ходит с ними по лужайке, а потом ведет их за собой на бойню. Растерянные, испуганные коровы никуда не пойдут, если их не поведет корова-Иуда.
В последний момент – когда остается всего один шаг до топора, или ножа, или стального прута, – корова-Иуда отходит в сторону. Ей сохраняют жизнь, чтобы она повела на смерть очередное стадо. Она всю жизнь занимается только этим – из года в год.
Но вот, как написано в “Альманахе загадочных явлений”, корова-Иуда на мясоперерабатывающем заводе в Стоун-Ривер однажды остановилась.
Она встала, перекрывая вход на бойню. Она отказалась отойти в сторону и обречь на смерть стадо, что шло за ней. На глазах у работников бойни корова-Иуда уселась на задние ноги, как обычно сидят собаки, – она уселась на входе, посмотрела на собравшихся людей своими печальными коровьими глазами и заговорила.
Корова-Иуда заговорила человеческими голосом.
Она сказала:
– Прекратите есть мясо, это дурной обычай.
У нее был голос как у молодой женщины. Коровы у ног за спиной ждали, переминаясь с ноги на ногу.
У работников скотобойни отвисли челюсти – так что у некоторых даже попадали сигареты, прямо на залитый кровью пол. Один мужчина проглотил свои жевательный табак. Одна женщина закричала, зажав рот ладонью.
Корова-Иуда, сидя на задних ногах, подняла переднюю ногу, указала копытом на работников бойни и сказала:
– Дорога к мокше пролегает не через боль и страдания других существ.
“Мокша”, как объясняется в “Альманахе загадочных явлений”, это индусское слово, означающее “искупление грехов, спасение”, конец кармического цикла реинкарнации.
Корова-Иуда проговорила весь день. Она сказала, что люди уничтожили мир природы. Она сказала, что люди должны прекратить истреблять животных. Число людей на Земле должно сократиться, людям необходимо выработать систему квот, согласно которой процентное соотношение людей к другим видам живых существ на планете должно быть резко снижено. Люди могут жить, как хотят, но с условием, что они не будут в большинстве.
Она говорила долго. Она научила их одной песне на хинди. Она заставила их петь хором, а сама дирижировала копытом.
Корова-Иуда ответила на все вопросы о жизни и смерти.
Она все говорила и говорила.
И вот, здесь и сейчас – мы с Сержантом опять опоздали. Мы снова – задним числом. Охотники на ведьм. Теперь, здесь и сейчас, мы наблюдает за всеми коровами, выпущенными со скотобойни местного мясоперерабатывающего завода. Завод на окраине города – пустой и тихий. Какой-то мужчина красит серое бетонное здание в розовый цвет. Превращает его в ашрам. На лужайке перед бывшей бойней разбит огород.
С того дня корова-Иуда не произнесла больше ни слова. Она пасется в частных дворах – щиплет травку. Пьет из ванночек для купания птиц. Жители города вешают ей на шею гирлянды из живых цветов.
– Они пользуются заклинанием временного захвата чужого тела, – говорит Сержант. Мы остановились, чтобы пропустить громадную, откормленную на убой свинью, которая медленно тащится через дорогу. Еще несколько свиней и курии, стоят в тени от навеса перед хозяйственным магазином.
Заклинание временного захвата чужого тела позволяет “переселяться” в других людей и вообще во всякое живое существо – твое сознание входит в другое физическое тело, и оно полностью подчиняется твоей воле.
Я смотрю на него долго-долго и говорю: чья бы корова мычала...
– В людей, в животных, – повторяет Сержант. – В любое живое существо.
И я говорю: да, расскажи поподробнее.
Мы проезжаем мимо мужчины, который раскрашивает розовый ашрам, и Сержант говорит:
– По моему скромному мнению, реинкарнация – это просто еще один способ отсрочить неизбежное.
И я говорю: да, да, да. Это я уже слышал.
Сержант протягивает руку – морщинистую руку с пятнами на коже – и кладет ее поверх моей руки. Тыльная сторона ладони – вся в завитках седых волос. Пальцы холодные: оттого, что он долго держал в руке пистолет. Сержант сжимает мне руку и говорит:
– Ты меня все еще любишь ?
И я говорю: а у меня есть выбор ?
Глава тридцать третья
Толпы людей обтекают нас, женщины в маечках на бретельках с открытой спиной и мужчины в ковбойских шляпах. Люди едят яблоки в карамели на палочке и фруктовый колотый лед в бумажных трубочках. Повсюду – пыль. Кто-то наступает Элен на ногу, она убирает ногу и говорит:
– Я склоняюсь к мысли, что не важно, скольких людей я убиваю, – этого все равно мало.
Я говорю: давай не будем говорить о работе.
По земле тянутся толстые черные кабели. В темноте за пределами ярких огней моторы на дизельном топливе вырабатывают электричество. Пахнет соляркой, жареной картошкой, блевотиной и сахарной пудрой.
Это то, что сейчас называется весельем.
Сверху доносится крик. Мелькает Мона. Этот аттракцион называется “осьминог”. Название мигает ярким неоном. Черные металлические штуковины, вроде как искореженные, перекрученные спицы, вертятся вокруг оси. В то же время они поднимаются и опускаются. На конце каждой спицы – сиденье, которое вертится на своей собственной оси. Сверху снова доносится крик и уплывает прочь. Черные с красным волосы развеваются на ветру. Серебряные цепочки с амулетами на шее у Моны сбились на сторону. Она вцепилась обеими руками в перекладину безопасности.
Обломки западной цивилизации – орудийные башни, печные трубы – сыплются из Мониных волос. Монеты И-Цзын проносятся мимо, как пули.
Элен смотрит на Мону и говорит:
– Кажется, Мона получила свое заклинание, чтобы летать.
У меня снова бибикает пейджер. Тот же номер, что был у полицейского детектива. Новый спаситель уже пытается сесть мне на хвост.
Не важно, сколько людей умирает, все равно все остается по-прежнему.
Я отключаю пейджер.
Глядя на Мону, Элен говорит:
– Плохие новости?
Я говорю: да так, ерунда. Ничего срочного.
На своих розовых шпильках Элен проходит по грязи и древесным опилкам, переступая через черные кабели.
Я протягиваю ей руку:
– Давай.
И она берет мою руку. И я держу ее и не отпускаю. И она вроде не против. Мы идем рука об руку. И это славно.
У нее осталось лишь пара-тройка больших перстней, так что это совсем не так больно, как можно было бы предположить.
Вертящиеся карусели поднимают ветер. Огни белые, как бриллианты, зеленые, как изумруды, красные, как рубины, огни синие, как бирюза и сапфиры, желтые, как цитроны, оранжевые, как медовый янтарь. В динамиках на столбах, понатыканных везде и всюду, грохочет рок-музыка.
Эти рок-голики. Эти тишина-фобы.
Я спрашиваю у Элен, когда она в последний раз каталась на “чертовом колесе”.
Повсюду – мужчины и женщины. Держатся за руки, целуются. Кормят друг друга ошметками розовой сахарной ваты. Идут в обнимку, засунув руку в задний карман тугих джинсов партнера или партнерши.
Глядя на толпу, Элен говорит:
– Не пойми меня неправильно, но когда ты – в последний раз?
В последний раз – что?
– Ты знаешь.
Я не уверен, идет ли в расчет мой последний раз, но это было лет восемнадцать назад.
И Элен улыбается и говорит:
– Неудивительно, что у тебя такая походка. – Она говорит: – А у меня это было в последний раз двадцать лет назад, а потом Джона не стало.
На земле, среди древесных опилок и кабелей, валяется смятый газетный листок. В газете – объявление шириной в три колонки:
ВНИМАНИЮ КЛИЕНТОВ АГЕНТСТВА “ЭЛЕН БОЙЛЬ. ПРОДАЖА НЕДВИЖИМОСТИ”
В объявлении сказано: “Вам продали дом с привидениями? Если так, то звоните по указанному телефону и объединяйтесь с другими такими же пострадавшими, чтобы подать коллективный иск в суд”.
Номер мобильного Устрицы. И я спрашиваю у Элен: зачем ты ему рассказала?
Элен смотрит на объявление сверху вниз. Вдавливает его в грязь своей розой шпилькой и говорит:
– По той же причине, почему я его не убила. Иногда он бывает таким обаятельным.
Рядом с объявлением, втоптанным в грязь, – фотография еще одной мертвой модели.
Элен смотрит на “чертово колесо”, на картинки, мигающие красными и белыми огоньками. Она говорит:
– Выглядит очень заманчиво.
Служитель останавливает колесо, и мы с Элен садимся на красные пластиковые сиденья, и служитель закрепляет перекладины безопасности поперек наших колен. Он отходит к своей кабинке и тянет за рычаг. Включается дизельный мотор. “Чертово колесо” дергается, как будто оно сейчас будет крутиться в другую сторону, и мы с Элен поднимаемся в темноту.
– Выглядит очень заманчиво.
Служитель останавливает колесо, и мы с Элен садимся на красные пластиковые сиденья, и служитель закрепляет перекладины безопасности поперек наших колен. Он отходит к своей кабинке и тянет за рычаг. Включается дизельный мотор. “Чертово колесо” дергается, как будто оно сейчас будет крутиться в другую сторону, и мы с Элен поднимаемся в темноту.
Где-то на середине пути к темному небу колесо вдруг дергается и останавливается. Наша кабинка качается, и Элен хватается за перекладину безопасности. С ее пальца срывается перстень с бриллиантом и падает вниз – мимо огней и стальных распорок, мимо мерцания и смеющихся лиц, – прямо в мотор с вращающимися шестернями.
Элен провожает его глазами и говорит:
– Почти тридцать пять тысяч долларов.
И я говорю: может быть, с ним ничего не случится. Ведь это бриллиант.
А Элен говорит: в этом-то и проблема. Бриллианты – самые твердые из всех твердых тел, которые существуют в природе, но их все-таки можно разбить. Они выдерживают постоянное давление, но внезапный, резкий и сильный удар может разбить их в пыль.
Внизу стоит Мона. Она подбегает и встает прямо под нашей кабинкой. Она машет руками, скачет на месте и кричит:
– Ух ты! Где Элен?!
Колесо дергается и снова приходит в движение. Сиденье качается, и сумочка Элен скользит по пластмассе и почти падает вниз, но Элен успевает ее подхватить. В сумочке так и лежит серый камушек. Дар от ковена Устрицы. Элен успевает спасти сумку, но ее ежедневник все-таки срывается вниз, раскрывается в воздухе, шелестя страницами, и падает в опилки. Мона бежит к нему и поднимает.
Она бьет ежедневником о бедро, чтобы стряхнуть с него пыль и опилки, и поднимает его над головой, чтобы мы видели, что все в порядке.
Элен говорит:
– Благослови, Господи, Мону.
Я говорю: Мона мне говорила, что ты собираешься меня убить.
А Элен говорит:
– А мне она говорила, что ты хочешь убить меня.
Мы смотрим друг другу в глаза.
Я говорю: благослови, Господи, Мону.
А Элен говорит: купишь мне воздушной кукурузы в карамели?
Внизу, на земле – которая все дальше и дальше, – Мона листает страницы ежедневника. Ежедневно – имена жертв Элен.
Сквозь цветные мигающие огоньки мы смотрим на черное небо. Теперь мы чуточку ближе к звездам. Мона однажды сказала, что звезды – это самое лучшее, что есть в жизни. На той стороне, куда мы уходим, когда умираем, звезд не бывает.
Думай о безграничном открытом космосе, о пронзительном холоде и тишине. О небесах, где награда за все – тишина.
Я говорю Элен, что мне надо вернуться домой и доделать кое-какие дела. Причем надо вернуться как можно скорее, пока все не сделалось еще хуже.
Мертвые манекенщицы. Нэш. Полицейские детективы и все такое. Я не знаю, где и как он раздобыл баюльные чары.
Мы поднимаемся выше и выше, дальше и дальше от запахов, от гула дизельного мотора. Мы поднимаемся к холоду и тишине. Мона, читающая ежедневник, становится все меньше и меньше. Толпы людей, их деньги, и локти, и ковбойские сапоги – все становится меньше. Киоски с едой и туалетные кабинки. Крики и музыка – меньше.
На самом верху. Колесо дергается и замирает. Кабинка качается все слабее и замирает тоже. Здесь, наверху, ночной ветер играет с розовыми волосами Элен. Неоновый свет, жир и грязь – отсюда, сверху, все кажется совершенным. Совершенным, надежным и безопасным. Счастливым. Музыка – просто приглушенный ритм. Бум-бум-бум.
Вот так и надо смотреть на Бога. Глядя вниз на вертящиеся карусели, на взвихренные огоньки и крики, Элен говорит:
– Я рада, что ты узнал обо мне всю правду. Наверное, я все время надеялась, что кто-то меня раскроет. – Она говорит: – И я рада, что это ты.
Ее жизнь не такая уж и плохая, говорю я. У нее есть драгоценности. У нее есть Патрик.
– И все-таки, – говорит она. – Хорошо, когда есть человек, который знает все твои тайны.
Сегодня на ней голубой костюм, но голубой не как обычное яйцо дрозда, а как яйцо дрозда, которое ты находишь в лесу и переживаешь, что никто из него не вылупится, потому что птенец уже мертвый. А потом птенец все-таки вылупляется, и ты переживаешь, что делать дальше.
Элен кладет руку поверх моей руки и говорит:
– Мистер Стрейтор, а имя у тебя есть?
Карл.
Я говорю: Карл. Карл Стрейтор.
Я спрашиваю, почему она тогда сказала, что я средних лет.
А Элен смеется и говорит:
– Потому что так оно и есть. Ты средних лет, я средних лет, мы оба.
Колесо снова дергается, и мы начинаем спускаться вниз.
Я говорю ей: твои глаза. Я говорю: они голубые.
Вот – моя жизнь.
Мы опускаемся до самого низа, и служитель поднимает перекладину безопасности. Я встаю и подаю руку Элен, помогая ей спуститься. Опилки мягкие и сыпучие, и мы пробираемся сквозь толпу, спотыкаясь на каждом шагу и обнимая друг друга за талию. Мы подходим к Моне, которая так и читает ежедневник.
– Пойдем искать воздушную кукурузу, – говорит Элен. – Карл обещал купить.
Мона держит в руках раскрытый ежедневник. Она поднимает глаза. Ее губы слегка приоткрыты. Она быстро моргает – раз, второй, третий. Она вздыхает и говорит:
– Гримуар, который мы ищем... – Она говорит: – Кажется, мы его нашли.
Глава тридцать четвертая
Ведьмы, когда записывают заклинания, часто используют руны, особые символы тайного кода. По словам Моны, иногда заклинания записывают в обратную сторону, чтобы их можно было прочесть только в зеркале. Заклинания записывают по спирали, начиная от центра листа и раскручивая к краям. Их записывают, как таблички-проклятия в Древней Греции: одну строку – слева направо, вторую – справа налево, третью – опять слева направо, и так далее. Такой способ письма называется “бустрофедон”, от греческих слов bus – “бык” и strepho – “поворачиваю”, потому что он повторяет движения быка, впряженного в плуг, который ходит по полю туда-сюда. Существует и способ письма, копирующий движение змеи, когда каждая строчка пишется “змейкой” и строчки как бы расползаются в разные стороны.
Единственное правило – заклинания должны быть запутанными. Чем больше путаницы и недомолвок, тем сильнее будет заклятие. Заморочить, закружить, сплести чары – этим и занимаются ведьмы. Само по себе кружение на месте – очень сильное магическое действие. Бога-мага, покровителя ведьм и колдунов, Гефеста изображают со сплетенными или скрещенными ногами.
Чем больше путаницы и неясностей в заклинании, тем сильнее оно воздействует на намеченную жертву.
Собьет ее с толку. Отвлечет внимание. Жертва растеряется. Застынет в недоумении. У нее собьется сосредоточенность.
Похоже на приемы Большого Брата с его песнями и плясками.
Все то же самое.
На гравиевой стоянке, на полпути между выходом из луна-парка и машиной Элен, Мона поднимает ежедневник над головой, так чтобы огни луна-парка светили сквозь одну страницу. Сначала видно только то, что Элен записала на этот день: дата, имя – капитан Антонио Кэппелл – и напоминания о встречах по делам агентства. Но потом на странице проступает бледный узор из букв – красные слова, желтые предложения, синие абзацы, – в зависимости от того, какой отсвет ложится на лист.
– Невидимые чернила, – говорит Мона, все еще держа страницу на свету.
Бледные, как водяные знаки. Призрачные письмена.
– Меня переплет навел на мысль, – говорит Мона.
Переплет из темно-красной кожи, почти черной из-за того, что ежедневником пользуются постоянно.
– Это человеческая кожа, – говорит Мона.
Элен говорит, что нашла эту книгу в доме Бэзила Франки. Симпатичная старая книга, только пустая. Она купила ее вместе с домом. На обложке – черная пятиконечная звезда.
– Пентаграмма, – говорит Мона. – Это была чья-то татуировка. А этот маленький бугорок. – Она прикасается пальцем к точке на корешке. – Этот сосок.
Мона закрывает книгу, отдает ее Элен и говорит:
– Потрогай. Прислушайся к ощущениям. – Она говорит: – Это даже не древняя, это гораздо старее.
Элен открывает сумочку, достает пару кожаных белых перчаток с пуговичками на манжетах и говорит:
– Нет. Держи ее ты.
Мона смотрит на книгу, раскрытую у нее в руках, и перелистывает страницы туда-сюда. Она говорит:
– Если бы знать, что они использовали вместо чернил, я смогла бы ее прочитать.
Если писали уксусом или жидким аммиаком, говорит она, то надо сварить красную капусту и протереть страницу отваром – буквы проявятся малиновым цветом.
Если писали спермой, то написанное можно прочесть под флюоресцентным светом.
Я перебиваю: люди записывают заклинания спермой?
И Мона говорит:
– Только самые сильные заклинания.
Если писали раствором кукурузного крахмала, надо протереть страницу йодом.
Если писали лимонным соком, говорит Мона, нужно нагреть страницу, и тогда буквы проступят коричневым.