Озадаченно хмыкнув, Артём прошел в кабинет. Та же картина. Редактор, как неживой, полулежал в кресле и незряче смотрел на вошедшего. По правую руку редактора на обширном рабочем столе пылала алыми карандашными царапинами свежая газета (судя по манере верстки, не «Заединщик»), а по левую — траурно чернел «Толковый словарь психиатрических терминов», книга, вскоре ставшая настольной и для самого Стратополоха.
— Что тут у вас стряслось?
С тем же трехсекундным запозданием в кресле шевельнулись.
— А, это ты… Присаживайся…
— Что случилось?
Редактор вопросительно оглядел газету, словарь, затем поднял на Артёма исполненные недоумения глаза.
— Ходили сегодня партию регистрировать… — Голос вполне соответствовал взгляду.
— И что?
— Вышел какой-то в белом халате… Сказал, регистрировать теперь не будут…
— А когда будут?
— Никогда.
— Позволь… — Почуяв слабость в ногах, Стратополох оперся на спинку стула для посетителей, потом и вовсе присел. — Ты… хочешь сказать… общественно-политические организации запрещены?!
— Нет…
— А регистрировать…
— Регистрировать не будут.
— Погоди! — Артём тряхнул головой. — А допустим, санкцию на митинг…
— Не дадут…
— То есть нельзя?
— Можно.
— Без санкции?
— Без санкции…
— Ничего не понимаю, — искренне сказал Артём. — А если демонстрация? Если проспект перекрыли?
— Ответишь как за нарушение правил дорожного движения.
— А в сквере?
— В сквере — пожалуйста… Если не орать, скамеек не ломать… Опять же, если отдыхающие не против… Слушай, достань там из шкафчика! Сил нет подняться, все не отойду никак…
Артём принес бутылку и две рюмки. Выпили. Сквозь плотно закрытые окна с улицы не проникало ни звука. Нарочито звонко клацали настенные часы.
— Хм… — поразмыслив, сказал Артём. — А мне это нравится! Не знаю, чего ты расстраиваешься. Все же, выходит, разрешено… Газету выпускать можно?
— Можно.
— Ну?…
Редактор разлил по второй и странно посмотрел на Артёма.
— Партии не регистрируются, — в который раз медленно повторил он. — А вот принадлежность к партии…
Артём ждал завершения фразы. Долго ждал.
— Слышь! — не выдержал он наконец. — Чего жилы тянешь? Принадлежность к партии. Дальше! Где она регистрируется?
— В поликлинике, — глухо сказал редактор. Артём потер внезапно загудевший лоб.
— Повтори… Редактор повторил.
Стратополох нетвердой рукой взял свою рюмку, машинально пригубил. Вкуса не почувствовал. Владелец кабинета наблюдал за Артёмом с болезненной пристальностью, словно сравнивая нынешнюю реакцию гостя с недавней собственной.
— Политическая активность — лечится, — добавил он еще глуше.
— Бред!
— Вот именно… — Редактор со вздохом подтянул поближе «Толковый словарь», раскрыл на закладке. — «Бред альтруистический, — скорбно зачитал он вслух, — содержит идею возложенной на больного высокой миссии политического или религиозного характера…» — Закрыл словарь, покряхтел. — Понял, в чем сволочизм-то весь? — заключил он с тоской. — Формулировочка, а?
— Дай сюда! — привставая, осипшим голосом потребовал Артём. Отобрал книгу, въелся глазами в текст. — Ну! — вскричал он через несколько секунд. — Что ты мне тут, понимаешь, лапти плетешь? «Основные признаки. Бред является следствием болезни и, таким образом, в корне отличается от заблуждений и ошибочных убеждений психически здоровых…» На, держи! — Стратополох с победным видом вернул — чуть ли не кинул — словарь редактору.
Тот принял книгу, но взгляд его остался траурным, как был.
— Не говоря уже о том, что ты сейчас признал наши убеждения ошибочными, — с кроткой язвительностью молвил он, — позволь спросить: кто будет отличать болезнь от заблуждений?
— Специалисты. — Артём пожал плечами.
Редактор удовлетворенно наклонил свой мощный, как башня, лоб.
— То есть сотрудники доктора Безуглова… Те самые, что не зарегистрировали партию и направили меня в поликлинику.
Стратополох снова опустился на стул и некоторое время не мог выговорить ни слова.
— Слушай! — ошарашенно вымолвил он наконец. — Ну, политика — ладно, а вот религия… Их же затопчут…
— Кто? — с безнадежной усмешкой отозвался редактор. — Кто затопчет? Пол-Сызнова закодировано… да и попы уже всех достали… А вот еще не желаешь? «Бред архаический…»
— Стоп! — прервал Артём. — Я, например, беспартийный патриот… Редактор немедленно отложил словарь и взял газету.
— Так… — бормотал он, водя пальцем по абзацам, отмеченным красным карандашом. — Где же тут было… Ага…
— Что это?
— Тронная речь… Значит, говоришь, беспартийный патриот. Тогда слушай: «Следует также учитывать, что лица с нетрадиционной сексуальной ориентацией могут вступать в интимную связь не только с живыми существами (гомосексуалисты, зоофилы), но также с неодушевленными предметами (фетишисты) и даже с абстрактными понятиями (патриоты)».
— Но не в сексуальную же связь! — заорал Артём.
Редактор засопел и, бросив газету на стол, снова раскрыл словарь. На этот раз листал подольше.
— «Зоофилия эротическая, — огласил он в итоге, — вид перверсии, при которой больные испытывают наслаждение при рассматривании животных или общении с ними, например, при верховой езде, дрессировке…»
— И что?
— «При этом отсутствует стремление к совокуплению с животными», — хмуро дочитал редактор. — Один к одному. Ты же с Отечеством тоже совокупляться не собираешься… Так, наслаждаешься при рассматривании…
— Постой! — взмолился Артём, берясь за виски. — Дай сообразить…
Несколько секунд прошло в напряженном молчании.
— Так… — хрипло выговорил Стратополох. — Выходит, мы теперь извращенцы?
— Выходит…
— И куда нас теперь? В психушку?
— Кодирование и лечение только на добровольных началах, — проворчал редактор. — Если не врут, конечно… А вот за пропаганду извращений могут и принудительно…
— Нет, интересное дело! А если я не отмечусь в поликлинике?
— Не будешь считаться патриотом. Артём молчал.
— Эх… — так ничего и не услышав, с горечью сказал редактор и помотал щеками. — Вот помяни мое слово, все врассыпную брызнут, ни один не отметится… Давай-ка еще примем, — решительно закончил он, доливая в рюмку Стратополоха до краешка.
Выпили. Некоторое время редактор сидел, опустив голову, потом вскинул выкаченные наслезенные глаза и, скрипнув зубами, с маху хватил кулаком по «Толковому словарю психиатрических терминов».
— За Родину, — всхлипнул он, — на все пойду! Пусть хоть в пидарасы пишут…
Глава 3. Быт
В подъезде тонко благоухало хлоркой. На тщательно ободранной, подготовленной к дезинфекции и побелке стене кривлялась ненавистная, но, слава богу, отчасти заскобленная латиница. Еще стену украшал плакат с изображением осенней аллеи и уходящей по ней в обнимку разнополой пары. Внизу постер был снабжен лозунгом: «Что естественно — то не безобразно». А чуть ниже кто-то уже успел добавить ехидным ядовито-зеленым маркером: «Но что естественно?»
Артём приостановился перед почтовым ящиком и, отомкнув жестяную дверцу, достал свежий номер газеты «Будьте здоровы!». Нашел на предпоследней странице рубрику «Литературный диагноз», проглядел заголовки…
— Доброе утречко, — послышался за спиной сладенький голос соседки. — Про себя небось ищете?
Артём обернулся. Округлое личико женщины лучилось улыбкой, глаза же откровенно проводили внешний досмотр. Супруг соседки, серый, невзрачный человечек в сером, невзрачном плащике и такой же кепочке, держался чуть позади, ступенькой выше.
Пару лет назад мужичонка этот пострадал в автомобильной катастрофе и с той поры повредился рассудком: требовал максимального вознаграждения, пытался убедить окружающих в своей нетрудоспособности, мечтал наказать виновников аварии. Подобный синдром психических расстройств, согласно словарю, называется синистрозом.
Надо полагать, пожилая чета направлялась в аптеку.
— И про себя тоже… — приняв рассеянный вид, отвечал Артём. Больше не было сказано ни слова. И лишь прикрывая за собой входную дверь, невзрачный сосед проворчал негромко, но отчетливо:
— Ну и подъезд у нас! Не педрики — так патрики… Стратополоху захотелось догнать и пришибить урода. «Патрики!»
А у самого, между прочим, походочка-то лисья, ступни по одной линии ставит. Это еще выяснить надо, не поражены ли у соседушки лобные доли головного мозга! Накатать на козла анонимку… Нельзя. Отказ от своего имени чаще всего наблюдается при шизофрении, а иногда и при глубоком слабоумии. Жаль…
А у самого, между прочим, походочка-то лисья, ступни по одной линии ставит. Это еще выяснить надо, не поражены ли у соседушки лобные доли головного мозга! Накатать на козла анонимку… Нельзя. Отказ от своего имени чаще всего наблюдается при шизофрении, а иногда и при глубоком слабоумии. Жаль…
Отчасти успокоившись, снова развернул газету. Вот он «Литературный диагноз». И опять об Артёме Стратополохе — ни словечка. Обидно… Книжка-то уже месяц как вышла…
Поднявшись на второй этаж, Артём достал ключи, но тут дверь квартиры распахнулась и на блистающую чистотой площадку (теперь Виктория мыла ее через день со стиральным порошком) вылетел вечно куда-то спешащий Павлик. Был он в парадной форме: стального цвета шорты, отутюженная белая рубашка, на шее — аккуратно повязанный розовый галстук.
— Куда это ты? — не понял Артём.
— На консилиум, — радостно отрапортовал сын. — Митьку исключать будем.
— Как? Из школы? — ужаснулся отец. — За что?
— Не, не из школы, — успокоил Павлик. — Из юннатов. Достукался — сеструхин галстук надел и так пришел…
— В класс?! Может, не нарочно?
— Ну да, не нарочно! С Толяном на щелбаны поспорил!
— Ты хоть перекусить-то успел?
Но белая рубашка уже мелькнула на промежуточной площадке — и сгинула. Хлопнула дверь подъезда. Несколько секунд Артём стоял, оцепенело глядя в пустой пролет. Ай-яй-яй, что делается! Вот уже и чистки рядов у них…
В последнее время Виктория вообще научилась неплохо готовить, но сегодня она явно превзошла саму себя. Рядом с дымящейся тарелкой умопомрачительного харчо стояла ваза из непрозрачного морозного стекла, полная светлых водочных капсул. Артём Стратополох уплетал первое, демонстративно мыча и мурлыча от удовольствия. А со стены кухни на него ласково взирал известный портрет доктора Безуглова, снабженный понизу оскорбительным изречением: «Патриотизм — самая изощренная форма нанесения ущерба Родине».
Прятать глаза было бы несколько унизительно, поэтому Артём, поглядывая с ответной улыбкой на изображение Президента, в отместку принялся вспоминать, как однажды, ожидая со дня на день возвращения Вики с курорта, он на всякий случай решил уничтожить осевшие в памяти компьютера порнушные снимки из Интернета. Посмотрит — убьет, посмотрит — убьет, посмотрит… И вдруг указательный палец замер над кнопкой. Вроде бы снимок как снимок. Улыбчивый педофил охмуряет первоклашку с бантиками. Оба еще одетые. Только вот личико у педофила почему-то знакомое. Пригляделся — ба! Да это ж наш доктор Безуглов школьников с началом учебного года поздравляет! Видимо, с другого сайта затесался…
С какой, однако, ехидцей на портрет не поглядывай, а гнездилось в Артёме предчувствие, что второе ему спокойно доесть не придется. Так оно и вышло.
— Все-таки решил закодироваться? — с надеждой, сама еще не веря своему счастью, спросила Виктория. Карие глаза супруги сияли нежностью и любовью.
Мягкий, тающий во рту кусок в меру отбитой, прекрасно прожаренной свинины отвердел и стал поперек горла.
— С чего ты взяла? — пробормотал Артём. Карие глаза опечалились.
— Ну… мне показалось, ты сегодня ходил на прием…
— Да, ходил… Посоветоваться… провериться…
— Ну вот и закодировался бы заодно.
Кому депрессия — кому дом родной. Отбивная мгновенно утратила вкус. Явление, именуемое авгезией и наблюдающееся также при истерии.
— От чего?
— Ты знаешь, — тихо сказала жена.
Артём судорожно вздохнул и оглядел с тоской чистенькую, собственноручно отремонтированную Викторией кухоньку. Нигде ни пятнышка, оконное стекло за бежевой кружевной занавеской, когда-то мутное, в потеках, теперь настолько прозрачно, что кажется выбитым напрочь. Рай. Не об этом ли он мечтал несколько лет подряд? А теперь вот — надо же! — затосковал по утраченному аду.
Да, конечно, раньше скандалы бывали куда круче. Однако заканчивались они у Стратополохов довольно своеобразно. До рукоприкладства не доходило никогда. Стоило склоке достичь критической точки, как Виктория, обезумев, кидалась на Артёма, и они яростно принимались раздевать друг друга. Ссора таким образом была как бы прелюдией ко всему остальному. Теперь же прежние страсти сменились рутинным исполнением супружеских обязанностей…
— Ты сам когда-то заставил меня закодироваться, — напомнила она. — И я согласилась. И не жалею. И прошу тебя о том же…
— От чего ты меня собираешься кодировать?
— От вредных привычек, — покривила душой Виктория. Называть вещи своими именами ей, как всегда, не хотелось.
— Вика! — жалобно промолвил Артём. — Ну какие привычки? Какие привычки? Пью мало, курить выхожу на балкон…
— Господи! — беспомощно проговорила она. — Ну я же не об этом…
Артём не выдержал и отвел глаза, уставился на аппетитную еще недавно отбивную. Честное слово, лучше бы уж крик, угрозы, битье посуды, чем эта правильная мягкая осада.
— Не изменяю… — безнадежно присовокупил Артём, по-прежнему сосредоточив внимание на тарелке. В глубине души он и сам сознавал собственную порочность (поди не осознай, когда перед глазами такой образец!), но ничего не мог с собой поделать.
— Изменяешь… — грустно сказала она.
— Вика… — проскулил Артём. — Ну я же платонически…
— Платонически… — Виктория смахнула слезу. — Значит, сердце твое принадлежит ей, — сдавленно продолжала она, — а мне ты что оставляешь? Гениталии?
— Вика! — вскричал он. — Но это ведь и твоя Родина! И ты не можешь не чувствовать к ней…
— Да, — твердо отвечала Виктория. — Но мое чувство не переходит в навязчивую идею.
— Сверхценную, — тут же поправил он. Поправка была важна: сверхценные идеи в отличие от навязчивых могут возникать и у психически здоровых людей.
— Нет, именно навязчивую!
— Послушай… — Артём осторожно прокашлялся. Виктория, конечно же, ошибалась, но спорить в данном случае не стоило. — Кодирование — крайнее средство. Ну и какой в нем сейчас смысл? Ты же видишь, я вполне себя контролирую…
— А ты знаешь, что нежелание лечиться называется негативизмом? И тоже лечится!
— Слышала звон… — несколько даже разочарованно хмыкнул Артём, давно вызубривший «Толковый словарь психиатрических терминов» от корки до корки. — Пассивный негативизм наблюдается, запомни, у кататоников, при прогрессивном параличе и при старческом слабоумии. А у меня, прости, ни того, ни другого, ни третьего… Навязчивая идея! — фыркнул он. — Вот где навязчивая идея, вот! — И Артём, резко выйдя из себя, ткнул вилкой в сторону висящего на стене портрета. — Помешательство в чистом виде!
Побледнела, отшатнулась.
— Но ты же сам за него голосовал… — с болью сказала она. Скомкал салфетку, вскочил.
— Голосовал! Но это еще не повод вывешивать на кухне иконостас! Прекрасные глаза Виктории, устремленные на супруга с жалостью и ужасом, наполнялись слезами. Затем она всхлипнула и порывисто отвернулась к прозрачной кружевной занавеске. Артём понял, что опять не прав, и, приблизившись к жене сзади, обнял ее округлившиеся от правильной жизни плечи.
— Вика, — заискивающе начал он. — Сегодня сам вот врачу показался… В тарелке стыла недоеденная отбивная.
Ускользнуть из дому незаметно не удалось. Подвела легкая склонность к нарциссизму: Артём задержался в прихожей перед зеркалом, поправил галстук, развернул плечи, вскинул подбородок, изучил свои тонкие породистые черты анфас, затем скосил выразительный глаз и изучил их в три четверти. Ну и докрасовался, естественно…
— Куда ты? — тревожно спросила Вика, внезапно выходя из кухни и перекрывая Артёму дорогу к двери. Скуластое личико супруги разом осунулось, темные глаза жертвенно раскрылись.
— За сигаретами, — невозмутимо отозвался он, трогая без нужды узел. — Прикупить что-нибудь по дороге?
— За сигаретами, — горестно повторила Вика, по-прежнему не сводя с него страдальческого взгляда. — В костюме, при галстуке — за сигаретами…
— Н-ну… и-и… что ж тут такого? Да, в костюме… при галстуке… Потом, не забудь, мне же еще сегодня в общество анонимных патриотов… при диспансере…
— Какое общество? Сегодня четверг, а не суббота!
— Разве?
— Гос-споди… — тихонько простонала она. — Опять в этот свой притон…
Артём вспыхнул.
— Ты слова-то все-таки подбирай, — медленно, с угрозой проговорил он. — Притон! Что это еще такое? Притон…
— Хоть бы о сыне подумал! — Губы ее дрогнули. — Узнают — дразнить начнут…
— Эти начнут! — Артём криво усмехнулся. — Вон уже в сеструхиных галстуках на спор в школу приходят.
Лицо Виктории окаменело.
— Ты просто вынуждаешь меня, — сказала она мертвым голосом. — Ты не оставляешь мне выбора. Я сдам тебя на принудительное лечение.