Я сумел не выдать охватившей меня паники.
— Мне надо кое-что проверить, — сказал я Марисе. — Хочешь вернуться в свою палатку?
— Нет. — Она стояла на коленях возле Кортни, словно молясь. Возможно, она и хотела за нее помолиться. — По-моему, неправильно будет оставлять ее здесь одну.
Через несколько секунд я уже вышел из палатки.
Я почти забыл про ветер, а дыхательную маску снял в палатке, где воздух обогащался кислородом. Теперь же от ветра и разреженного воздуха у меня перехватило дыхание. Впрочем, кислорода в воздухе было примерно столько же, сколько на вершинах самых высоких гор в Альпах, поэтому без маски я вполне мог обойтись. Я постоял немного, давая организму время приспособиться, обвел взглядом лагерь, посмотрел на Хедуолл. Все палатки оказались на месте, а с горы в лагерь по канату никто не спускался. Значит, минимум часа два мы с Марисой будем в лагере одни. По спине снова пробежались холодные пальцы. Антарктика — очень уединенное место, когда поблизости бродит убийца. Я на секунду задумался — не опасно ли оставлять Марису одну? — и решил, что нет. Убийца Кортни наверняка давно скрылся.
Но я все же подобрал свой ледоруб, который бросил, увидев распростертое тело. «Нечего ему валяться в снегу», — мысленно оправдал я свой поступок. Но тяжесть в руке прибавила мне уверенности.
Пятнадцать минут спустя я убедился, что к данным в моем компьютере никто не прикасался. В палатке все выглядело по-прежнему, а охранные файлы компьютера не зарегистрировали попыток взлома. Возможно, убийца по ошибке забрел в палатку Кортни вместо моей, убил девушку и в панике сбежал. А то, как странно выглядело ее замерзшее тело, вероятно, побочный эффект его способа убийства — какого именно, можно будет выяснить, когда мы доставим ее тело на базу Мак-Мердо для вскрытия.
Я не намеревался оставлять Марису надолго одну, но, выбравшись из палатки, был вынужден снова задержаться, привыкая к разреженному воздуху. Дыхательная маска и встроенные в стены палатки мембраны с избирательной проницаемостью — одновременно и благо, и зло. Они способны настолько повысить концентрацию кислорода, что человек дышит почти как на уровне моря, но это означает, что он никогда не акклиматизируется. Выход из палатки без маски — высокогорный эквивалент выхода из универмага с кондиционированием в жаркий летний день. При восхождениях в Гималаях это опасно: без масок неакклиматизированные альпинисты могут потерять сознание и умереть от удушья всего за несколько минут.
Здесь же оказаться на некоторое время без защиты — всего лишь неприятность.
Или нет? Кортни точно была без маски. Не могла ли мембрана в ее палатке испортиться? Женщина стала задыхаться, в панике побежала к соседней палатке и упала по дороге… Но, черт побери, мы все же не на такой высоте. А мембрана в палатке работала прекрасно, когда мы с Марисой находились внутри. Не говоря уже о том, что у большинства людей в подобной ситуации все же хватит ума, чтобы хотя бы накинуть куртку и обуться.
Возвращение к палатке Кортни оказалось недолгим, и я не успел сложить в голове связную версию произошедшего, но возле палатки меня встретили знакомые звуки. Мариса, очевидно, тоже сочла звукоподавление слишком эффективным и включила нечто, похожее на любимую музыку Кортни. Впрочем, снаружи разобрать ее было трудно. Акустика палатки оптимизирована для прослушивания внутри. Никто, похоже, не испытывал ее с целью проверить, как все это звучит снаружи. Пусть даже музыка внутри звучала безупречно, снаружи я различал лишь акустический шум — такое, может быть, и сойдет для местной группы, лабающей в гараже, но это явно не Пачельбель.
Я пожал плечами. Функции продаются, поэтому технари и спецы по маркетингу ломают головы, изобретая любые мыслимые бантики и рюшечки: некоторые гарантированно сведут вас с ума. Втайне от туристов я держал в резерве немного устаревшее, но испытанное снаряжение — на всякий случай. Почти все проводники пользуются им постоянно. Испытывать крутейшие новинки в их служебные обязанности не входит.
Ветер начал стихать, и, подходя к палатке, я слышал, как скрипит под ногами снег. Меня грызло чувство вины за то, что я оставил Марису одну.
— Эй! — крикнул я. — Извини, что так долго не возвращался.
Я совсем позабыл про глушилки. Едва я коснулся застежки у входа, как внутри раздался вопль, за которым последовали визг и ругань.
— Грег, это ты? Если нет, то держись от меня подальше. Я вооружена.
— Это я.
Надеюсь, она не вооружилась чем-нибудь опасным. Пусть это и слабое утешение, но свой ледоруб я оставил в предбаннике. Подобные штучки способны проделать приличные дыры в палатке, а никто еще не изобрел ДемонБоты, умеющие штопать. Если у Марисы хватит ума, то она не шарахнет меня котелком, едва я суну голову в палатку.
Но она была занята совсем другим — вытирала пол какой-то брошенной одеждой Кортни.
— Извини. Знаю, это звучит мерзко, но меня от пережитого начало трясти, и я сварила горячий шоколад. Я и тебе оставила, но когда испугалась, так сильно дернулась, что расплескала его по всей палатке… Ты что, не мог хотя бы сказать «привет»?
— Я сказал. Но чертова глушилка все слопала. — Вот вам еще одна функция, оказавшаяся слишком эффективной. Если ее установить на максимум, она не только глушит шум ветра, но и подавляет большинство прочих наружных звуков. Я уставился на плиту, размышляя, стоит ли спрашивать об очевидном. — Ты обожглась?
— Не очень сильно. — Она пыталась изобразить раскаяние. — Извини. — Мариса закончила вытирать пол. — Хочешь чего-нибудь? На этот раз я перенесу печку в предбанник.
— Нет, спасибо.
— Ладно, но ты не мог бы приоткрыть клапан? Или убавить обогрев? Здесь ужасно жарко.
Мне так не показалось, но, когда заходишь с мороза, всегда трудно судить. Я пожал плечами и отрегулировал застежку, оставив наверху просвет в пару дюймов. Мариса оказалась единственной клиенткой, сделавшей хоть какую-то попытку акклиматизироваться («Хочу получить как можно больше реальных ощущений», — сказала она, когда я впервые увидел ее без маски), и потеря части обогащенного кислородом воздуха не подействует на нее настолько, чтобы волноваться по этому поводу.
— Спасибо. Нашел что-нибудь?
— Ничего стоящего. — Я поделился с ней своими размышлениями по поводу промышленного шпионажа. — Если все произошло именно так, тот парень, должно быть, наткнулся на бедняжку Кортни, — я поймал себя на том, что стараюсь не смотреть на лежащее тело, — убил ее и в панике сбежал. — Я помолчал. — Или, может быть, он не стал паниковать. Подбросил эту зловещую головоломку, чтобы сбить нас со следа.
— По-твоему, он сорвал с нее одежду, не прибегнув к насилию, а потом заставил лечь в снег и лежать, дожидаясь смерти?
— Может быть, он был вооружен.
— Я бы предпочла, чтобы меня застрелили. Но, возможно, ты прав. А почему он не выполнил задание до конца?
— Если бы что-нибудь пропало, мы бы поняли: произошло убийство.
Мариса села.
— Значит, он решил, что мы ничего не заподозрим, поскольку подумаем, что она и так достаточно странно себя повела, когда улеглась в снег? — Она стянула куртку и положила ее в угол. — Не можешь открыть вентиляцию побольше? Здесь действительно жарко.
Я отрегулировал входной клапан и увеличил просвет вдвое. К тому времени я уже снял альпинистскую куртку и ощущал спиной приток холодного воздуха, но Мариса находилась дальше от входа.
Я пересказал ей свою теорию о нехватке кислорода в воздухе.
— Быть может, убийца предположил, что мы об этом подумаем, — заключил я.
— Слишком притянуто за уши. И…
— И?…
— Что, черт побери, он сделал с ее кожей?
— Обработал каким-то химикатом, наверное.
Это было слабым звеном в моих рассуждениях. Если такой химикат существовал, то зачем убийца прихватил его с собой? Только в том случае, если собирался его использовать. А если собирался, то почему не ограбил нас подчистую? Но коли я не смогу убедительно обосновать теорию убийства, то сразу вернусь на исходную позицию — к ползающим в снегу чудовищам или инопланетянам с лучами смерти.
Мариса вздрогнула:
— Может быть. Уж больно все запутано… Ты не откроешь щель пошире?
Все, что было в наших силах, мы уже сделали, хотя большой вопрос, был ли толк в этой деятельности. Если мы оказались на месте преступления, то в промежутке между разлитым горячим шоколадом и перетряхиванием всех вещей наверняка уничтожили все имевшиеся следы. Но перед уходом я решил осмотреть вещи Кортни. Идея о таинственном химикате навела меня на мысль о лекарствах. Вдруг никакого убийцы не было, а Кортни принимала какой-то препарат — запрещенный или просроченный? Это объясняет ее поведение. К тому же препарат мог вызвать какую-то реакцию с выделением тепла. О подобных средствах мне слышать не доводилось, но их теоретическое существование хотя бы исключает версии убийства, нападения чудовищ или самоубийства.
Однако ничего странного в ее багаже не отыскалось, если не считать радужных серег и кулончика в форме то ли котенка, то ли тигренка. Котята и радуга, никаких наркотиков — это и была Кортни, какой я ее знал.
Я занялся ее компьютером, отыскивая личные файлы или дневник, хотя даже она, скорее всего, защитила бы что-либо важное паролем. Мариса тем временем переместилась ближе ко входу, заслоняя меня от холодного ветерка.
Чуть позднее, когда я обнаружил, что Кортни действительно вела дневник, но в качестве пароля не годятся слова «пингвин», «котенок» или «радуга», ветерок усилился.
Я обернулся и увидел, что Мариса увеличила щель, и теперь она длиной в целый фут.
— Какого черта?
— Здесь ужасно жарко. — Женщина сбросила еще одну одежку и потянула вниз молнию на своей терморубашке. — Неужели ты не чувствуешь?
У меня внезапно пропал интерес к дневнику Кортни:
— Вообще-то здесь довольно холодно.
Она принялась дергать края рубашки, вентилируя тело:
— Быть такого не может.
— Я вижу твое дыхание.
Она выдохнула облачко пара и удивленно распахнула глаза:
— Что за?…
— Не знаю, но, по-моему, тебе нужно снова надеть куртку.
— Но здесь так жарко…
— Это ты горячая. — Я протянул руку и приложил ладонь к ее лбу, как делала мама, когда я был ребенком. — Кажется, у тебя жар.
Мягко сказано. Она буквально пылала. И начала дрожать.
— Надевай куртку, — приказал я, отчаянно пытаясь вспомнить все, что знал о лихорадке и простудах. Вспоминать было почти нечего. До тех пор, пока есть чистая вода — а она у нас, разумеется, имелась, — инфекционные заболевания в горных экспедициях не составляют проблемы. Зато я вспомнил, что при простудах человека бросает в жар, а это запускает самоподдерживающийся процесс, который может привести к смерти из-за перегрева организма.
В моей палатке лежала аптечка.
— Ты меня слышишь? — спросил я. Она кивнула.
— Не делай ничего до моего возвращения.
На этот раз я уложился быстрее чем за минуту, задыхаясь на бегу из-за разреженного воздуха. В палатку я занес много снега, но с этим можно разобраться и потом.
Марису буквально колотила дрожь, но кожа на ощупь стала еще горячее. Отыскивая термометр, я едва не расшвырял содержимое аптечки.
Первым я отыскал инфракрасный термометр, измеряющий температуру кожи. В холодную погоду они обычно дают заниженные показания, но этот выдал невозможные 44,4 градуса. К счастью, в аптечке был еще и оральный термометр, но Марису так трясло, что я засомневался, сможет ли она удержать его во рту. И тут прямо у меня на глазах дрожь начала стихать. Но возможно ли настолько быстро преодолеть кризис и начать выздоравливать?
Пока Мариса держала во рту термометр, я рылся в аптечке, пытаясь вспомнить лекарство от простуды сильнее аспирина. Должен помочь антибиотик, но лучшее радикальное средство против жара, насколько я мог вспомнить, — это ванна со льдом. Первым делом надо сбить температуру, потом искать причину болезни.
Подобное и попыталась сделать Кортни.
Термометр должен был подать звуковой сигнал, достигнув стабильной температуры, но Мариса пыталась разговаривать с термометром во рту, и это постоянно меняло температуру. Речь у нее стала замедленная, но все же разборчивая.
— Жарко, жарко, — бормотала она, пытаясь снять одежду. — Я вся горю. Жарко.
Я решил не дожидаться сигнала. Возможно, температура тела меняется настолько быстро, что не успевает стабилизироваться. Я почти заставил себя взглянуть на показания. Для взрослого человека температура в 40,6 градуса опасна для жизни. При 42 градусах поджаривается мозг. Судя по ее поведению, мне предстояло увидеть какую-нибудь убийственную цифру.
Но термометр выдал 33 градуса.
О переохлаждении я знал гораздо больше, чем о лихорадках. Сейчас у нее вторая стадия гипотермии: замедленная речь, потеря координации, плохое логическое мышление. Далее идет третья стадия, которая начинается апатией и заканчивается потерей сознания. После охлаждения тела примерно до двадцати четырех градусов наступает смерть.
Наверное, термометр неисправен. Я уже решил было сунуть его себе в рот, чтобы проверить, но передумал. Что если Мариса заразна?
Я еще раз потрогал ее лоб — он стал горячее.
Совсем как у Кортни.
Что бы ни убило Кортни, это действует как болезнь, и Мариса заразилась. Но почему не заразился я? Мы вместе касались тела. Дышали одним воздухом. Вместе…
Я поймал себя на том, что сижу, уставившись на термометр. Вот в чем разница — у нас троих во рту побывали разные предметы. Кортни ела суп. Мариса попробовала суп и приготовила себе горячий шоколад. Каким-то образом они заразились через пищу. Вирус или бактерия. Очень быстродействующий вирус или бактерия…
И тут до меня дошло. Это не болезнь. Это наниты. Каким-то образом — скорее всего, через горячий шоколад — мобильные нанороботы проникли в Марису и теперь пытаются использовать ее тело для обогрева палатки. Точно так же, как они использовали тело Кортни — сперва для того, чтобы поднять температуру в палатке, а затем пытаясь нагреть весь наружный воздух, пока в ее теле не кончились запасы тепла и оно не превратилось в ледышку, если не считать кожи с проникшими в нее нанитами, которые продолжали извлекать крохи тепла даже изо льда и снега и перекачивать его в воздух, еще больше замораживая при этом тело.
По жуткой иронии судьбы это означало, что Кортни, выбравшись из палатки, действительно поступила правильно. Да, пусть ею двигало лишь желание охладить перегретую кожу, но если бы она нормально оделась, ей нужно было всего лишь отойти подальше, выйдя из радиуса действия компьютера в палатке. Не получая больше инструкции от термостата, наниты отключились бы, а женщина бы пришла в себя. Или не пришла бы. Ведь стоило ей войти в другую палатку, как процесс начался бы заново.
К счастью, у меня имелось более простое решение.
— Отключить управление климатом, — приказал я компьютеру и проверил дисплей, убеждаясь, что команда выполнена. Потом заставил Марису забраться в спальный мешок Кортни и улегся рядом — мне предстояло долго и медленно ее отогревать.
Никогда в жизни я не вел более странного обсуждения со специалистами из штаб-квартиры компании.
— У нас здесь одна погибшая и одна едва выжившая клиентка, — сказал я. — И я не буду удивлен, если она подаст на вас в суд.
Я знал, что эти слова привлекут их внимание больше, чем сама трагедия. Когда вернулись остальные туристы, я приказал сложить все новые палатки и заменить их более старыми моделями.
— Что там у вас произошло, черт побери?
Разумеется, никто из начальства не понял сути, но вскоре мне удалось организовать телеконференцию с технарями, которую слушал и юрист — на всякий случай.
После нескольких предварительных замечаний — разумеется, Кортни и Мариса подписали заявления о том, что не будут иметь претензий к компании, иначе и ноги бы их не было в Антарктиде — я наконец-то получил возможность рассказать технарям, что же произошло. Они заставили меня повторить это пять раз, а потом все трое заговорили одновременно:
— …огромный тепловой градиент, полностью в пределах периметра управления…
— …наверное, собрал половину мобильных ботов в палатке…
— …но она съела их…
— …еще более эффективны в твердом состоянии…
— …чертов код…
— …предшественник был рефрижератором…
— …я знал, что следовало написать свой код, а не переделывать старый…
— …но эти переключаемые нагревательно-охлаждающие боты были как раз то, что надо…
Через некоторое время я убедил их говорить помедленнее и более понятным языком.
Суть оказалась в том, что нанитов смутила печка. Они были достаточно умны, чтобы не кинуться на конфорку, но суп оказался не слишком горячим, чтобы их погубить, а происходили они от нанитов, купленных у компании, делавшей грузовики-рефрижераторы.
— Вопрос лишь в том, в каком направлении тебе нужно перекачивать тепло, — пояснил один из инженеров.
К несчастью, какие-то особенности печки включили часть старого программирования нанитов, и они бросились к источнику тепла — скорее всего, через пол палатки. Как только Кортни и Мариса их выпили, наниты сразу начали отыскивать поверхность, аналогичную стенам палатки или грузовика-рефрижератора, и сосредоточились в коже.
— Значит, это ошибка проектирования, — заключил я.
— Ну… — начал инженер.
— Неверная формулировка, — прервал его юрист. — Этого не случилось бы, если бы они не пользовались печкой в палатке, правильно?
— Да, можно и так сказать, — согласился инженер.
— И вы… — Это явно ко мне. — Вы им говорили, что готовить в палатке нельзя?