— Киев — мать городов русских? Какая, к черту, мать, если он мужского рода?
— Русь опетушённая, гы-гы-гы…
— Позволь-позволь! Киевская Русь! Это ж издевательство… Это все равно что сказать: Парижская Англия…
— Издевательство не издевательство, а на Хохлому претендуют!
— Чего-о?!
— Того! Ты вслушайся: Хохлома. В переводе — «мать-Украина». Стало быть, говорят, наша исконная территория…
Артёму остро захотелось вмешаться в спор, но делать этого не следовало ни в коем случае. Во-первых, никто его в таком гаме не услышит — глотки-то луженые! А во-вторых, хоть они и бисексуалы, а Стратополоха в своих рядах не потерпят.
Жаль. Литератору было что сказать. О том же, к примеру, Владимире Красно Солнышко. Действительно, странная складывается картина: князь — Киевский, а богатыри у него — сплошь наемники-великороссы. Алеша — из Ростова, Добрыня — из Рязани, Илья — из Мурома. Ежели покопаться, глядишь, и сызновский кто сыщется…
Сквозь приваренную к опорам нарочито грубую решетку виднелась площадь и часть примыкающей к ней улицы. Вот из-за угла торгового комплекса «Электра» показался человек. Высокий, плечистый, светлобородый и светлоглазый, вообще похожий на викинга, он стремительно шел прямиком ко входу в «Последнее прибежище» и странным образом нарушал при этом законы перспективы: приближаясь, уменьшался. Кажущийся громадным издали, достигнув плоского крыльца, стремительный пешеход обернулся в итоге аккуратненьким коротышкой — примерно до плеча Артёму.
Мужественное личико его было исковеркано яростью. Наверное, именно с такой пугающей гримасой берсеркеры грызли перед битвой краешки своих щитов.
Сердце екнуло. Что-то, видать, стряслось.
— Дождались? — зычно вопросил вошедший, останавливаясь в центре веранды. Просто поразительно, как в столь компактном организме мог возникать звук такой силы.
Запнулись все, даже митингующие бисексуалы.
— Поздравляю вас, — язвительно продолжил пришелец. — Нашего Эскулапа опять понесло в вопросы языкознания.
— Неужто на арабскую вязь переходим?
— Нет. Снова на кириллицу.
На крытой веранде отмерли, закрутили головами, растерянно забубнили вразнобой. Гулко и невнятно, как в парилке. Такое впечатление, будто доктор Безуглов нарочно их дразнил. Взял вот и лишил очередного повода к недовольству!
— Суть лечебной методы… — Недобрый вестник слегка возвысил голос, и этого оказалось довольно, чтобы перекрыть крепнущий гомон. — Суть лечебной методы — в замене краеугольного нашего глагола. Причем как в письменной речи, так и в устной… Существительные пока убереглись. Пока!
Оторопелая тишина.
— Как же его заменишь? — вырвалось у кого-то.
— А как Хемингуэй заменял, — в холодном бешенстве пояснил пришелец. — «Я любил ее всю ночь. Я любил ее на ковре. Я любил ее в кресле. Потом я перенес ее на кровать и до утра любил ее на кровати».
Плюнул от омерзения, крутнулся на каблуке и, выйдя вон, двинулся прочь через площадь, с каждым шагом становясь шире в плечах и увеличиваясь в росте.
Дальнейшее потонуло в буйной разноголосице.
— Да уж лучше латиница!..
— Это почему же лучше?…
— Позвольте-позвольте… Да плагиат же! Чистой воды плагиат! Эпштейн…
— Кто Эпштейн?! Я — Эпштейн?…
— Тихо-тихо! Ну-ка отпусти его…
— …ни в какие ворота не лезет! Исконное древнее речение…
— Так ведь… неприличное же…
— Это враги наши сделали его неприличным!
— Оглянись окрест, братка! — взахлеб втолковывал кто-то кому-то. — Все изменилось: одежда изменилась, язык изменился. Что нам досталось неизменным от пращуров? Мат да код…
Затем посреди веранды возник готический дылда. Костлявые кулаки его были воздеты чуть ли не до забранной в железную сетку лампы, а лицо искажено так жутко, что, глядя на него, присутствующие помаленьку прижухли.
— Так это что же? — хрипло выговорил он, дождавшись относительной тишины. — Если я теперь скажу, что люблю Родину…
Все потрясенно переглянулись.
Глава 7. Собеседник
На крыльце веранды, озабоченно заглядывая внутрь, давно уже негромко совещались четыре санитара. Наконец решили, видать, что обойдется, и двинулись по машинам. Окоченевший в напряженной позе официант расслабился, вынул руку из-под стойки бара. Должно быть, все это время держал палец на кнопке вызова.
Чутье не обмануло специалистов: вскоре общий гвалт распался на отдельные гвалтики, так сказать, разошелся по фракциям — и стало заметно тише.
Одному лишь Артёму Стратополоху не с кем было обсудить потрясающую новость. Разве что с самим собой.
Он сидел с озадаченным видом и мысленно менял слова в известных выражениях. Получалось забавно, местами даже изящно. «Любена мать», например. Или, скажем, «залюбись ты в доску».
Кажется, на подборку анекдотов в «Психопате» материала у него теперь наберется с лихвой. Нет худа без добра.
Стратополох повеселел и, опрокинув последние двадцать капель, подцепил на вилку предпоследний кусок селедки. Вилка была пластмассовая — гнучая и тупенькая. Других здесь не подавали. Айхмофобия, вспомнилось Артёму. Навязчивый страх перед острыми предметами.
Правильный страх.
— Вы разрешите к вам подсесть? — послышался несколько сдавленный мужской голос.
Пока Стратополох, силясь ответить, давился закуской, спросивший взялся за спинку свободного стула, попробовал отодвинуть. Не смог, изумился, подергал, однако ножки были привинчены к полу надежно. Такое поведение уже само по себе свидетельствовало о том, что в «Последнее прибежище» незнакомец забрел впервые.
— Прям как в стационаре… — ошарашенно пробормотал он, втискиваясь между столом и стулом.
Он что, бывал в стационаре?
— Зря вы это сделали, — заметил Артём.
— Что именно?
— Сели за мой столик. Теперь с вами здесь никто разговаривать не станет. Кроме меня, конечно.
— А вы что… пария? Изгой?
— Можно сказать и так.
Незнакомец хмыкнул и огляделся, причем сделал это несколько по-шпионски, одними глазами, почти не поворачивая головы. Галдеж еще только шел на убыль, и явление нового посетителя особого внимания не привлекло. Разве что восседающая по соседству троица суровых дам замолчала и перевела неистовые взоры на бесстыжего пришельца.
— Да я и не собирался с ними беседовать, — успокоил тот. — Я только пересидеть, переждать… если вы, конечно, не против.
После таких слов Стратополох был вынужден присмотреться к незнакомцу внимательней. Плотный, прилично одетый субъект, с виду чуть старше самого Артёма. Лицо — смутно знакомое, хотя доверять такому ощущению не стоило. «Толковый словарь психиатрических терминов» квалифицировал подобные шуточки памяти как «симптом положительного двойника», часто сочетающийся «с бредовыми трактовками и явлениями психического автоматизма».
Тем временем взгляд неожиданного соседа упал на последний кусок селедки в пластиковом блюдце — и замер. Залип.
— Вы разрешите? — Не дожидаясь ответа, незнакомец ухватил гибкую тупенькую вилку и с третьей попытки воткнул ее в остаток былой роскоши.
— Нервное, — невнятно пояснил он, жуя. — Слушайте, а вы еще одну не закажете?
— Самому не проще? — холодно осведомился Артём. Тот поперхнулся, выпучил глаза.
— Да откуда ж у меня деньги? — весело поразился он наивности собеседника. — Сами подумайте!
Стратополох растерялся, подозвал официанта и повторил заказ.
— Вы что, скрываетесь? — понизив голос, спросил он, дождавшись, пока ставленник районной поликлиники отойдет подальше.
— Еле с хвоста стряхнул, — возбужденно признался незнакомец, не глядя тыча вилкой в сторону площади. В глазах его играло озорство, свойственное шкодливым старичкам и проказливым детишкам.
Вот только беглых тут недоставало!
— Ну ты нашел куда спрятаться… — Артём только головой покрутил. — Это ж «Последнее прибежище»! Тут санитаров полно! Посмотри, что снаружи делается…
— Скажи, ловко? — просиял беглец. — Кто меня тут искать будет?… Сигареткой не угостишь?
Стратополох угостил его сигареткой.
— А огоньку?
Стратополох поднес ему огоньку.
— Из белья ничего не надо? — поинтересовался он как бы невзначай.
Прикуривающий закашлялся.
— Ну нельзя же так, — сказал он с упреком. Сердито затянулся, помолчал. Потом сипло пожаловался: — Достали врачуги! То не показано, это не показано… Ну пусть побегают поищут!
Вернулся официант, принес рифмующиеся выпивку и закуску. Незнакомец сковырнул о внутренний край пепельницы огонек с окурка, а сам окурок бережно положил в желобок. С видимым наслаждением выцедил пятьдесят граммов и, чуть ли не урча от удовольствия, уплел селедку.
Вернулся официант, принес рифмующиеся выпивку и закуску. Незнакомец сковырнул о внутренний край пепельницы огонек с окурка, а сам окурок бережно положил в желобок. С видимым наслаждением выцедил пятьдесят граммов и, чуть ли не урча от удовольствия, уплел селедку.
— Ну вот, — блаженно известил он. — Теперь пусть приходят… Уже не спрашивая разрешения, чиркнул чужой зажигалкой и запалил заначенные полсигареты.
— Меня, кстати, зовут Артём, — с намеком сказал Стратополох.
— Спасибо, Артём, — благосклонно кивнул собеседник. Потом всмотрелся, приподнял бровь. — А вы что, не узнаете меня? Я никого вам не напоминаю?
— М-м… нет, — сказал Артём.
— Да вы что? — всполошился незнакомец. — Атак? — Он повернулся анфас и, склонив лоб, проникновенно уставился на благодетеля. — Тоже нет?! Ну я не знаю… — Поманил к себе литератора указательным пальцем левой руки и, подавшись навстречу, лег грудью на стол. — Я — доктор Безуглов, — жутким криминальным шепотом сообщил он, одновременно давя правой окурок в пепельнице.
Мегаломания, она же бред величия, характеризуется, как видим, грандиозной переоценкой больным своего общественного положения. При этом отсутствуют глубокие нарушения памяти, равно как и галлюцинации. Типичны ясность восприятия и полная ориентировка в окружающем.
Словом, ничего особенного: Безугловых в больницах Сызново с некоторых пор хватало с избытком. Многие из них внешне напоминали самого доктора, что, кстати, и было зачастую причиной заболевания. В данном случае тревожило другое. Народ в «Последнем прибежище» собирался неуравновешенный и доверчивый. Запросто могли принять всё за чистую монету. Тем более что граница между величием и бредом величия подчас трудноразличима даже для специалиста.
Поэтому Стратополох сказал: «Тш-ш…» — и сделал выразительные глаза.
— Я тихо, тихо… — закивал доктор Безуглов (будем пока называть его так). Выпрямился и еще раз, уже не скрываясь, оглядел собрание.
— А я говорю: победа! — прочувствованно вещал неподалеку загадочный юноша с подбритыми висками и минимумом косметики на мужественном лице. — Серьезная уступка со стороны режима! Пойми: «любить» — это тоже наше родное слово…
— Вот в том-то весь изврат! — с отеческой нежностью возражал ему Квазимодо. — Одно родное слово они вытесняют другим! Другое — третьим! И с чем в итоге останемся, а? С факингами всякими?
Доктор Безуглов покивал и повернулся к Стратополоху.
— М-да… — задумчиво молвил он. — Везде одно и то же… Что в Парламенте, что… Угости-ка еще сигареткой, пока не загребли.
Артём угостил.
— Не боишься? — тихонько осведомился он, поднося зажигалку.
— Чего?
— Ну… сбежал, а пока тебя нет, кто-нибудь, глядишь…
— Место мое займет? Не смеши! — Затянулся, откинулся на спинку привинченного к полу стула, помрачнел. — Хочешь совет?
— Ну?
— Никогда не становись Президентом.
— Не буду, — пообещал Стратополох.
Ему вдруг пришло в голову, что разница между беседой с настоящим доктором Безугловым и с тем, кто сидел сейчас напротив, в принципе, не так уж существенна. Хорошая копия стоит оригинала.
А копия, судя по всему, неплоха.
— И-и… как себя чувствует наш больной? — осторожно полюбопытствовал Артём. — Я имею в виду социум…
— Неизлечим, — со скукой отозвался доктор Безуглов, стряхивая пепел.
— А его составляющие?
— Вы о чем?
— О людях, естественно.
— При чем здесь люди?
Да, действительно. Еще когда было замечено Кантом, что счастье государств растет вместе с несчастием людей! Видимо, нечто подобное можно сказать и о психическом здоровье: ненормальные подданные суть опора любой нормальной державы. Поэтому, как увидишь иностранца с умственным подвывихом, знай, что перед тобой сын великого народа.
— И все-таки, — задиристо продолжал Артём, — взять то же кодирование.
— Зачем? — спросил Безуглов.
— Н-ну… — Артём растерялся. — Для примера. Согласитесь, что это, как ни крути, а насилие над личностью. Пусть на добровольных началах — и тем не менее…
— Хороша личность, если согласна быть изнасилованной… — Безуглов вздохнул. — Странно, что вас, Артём, заботят подобные мелочи. Все мы закодированы с рождения.
— Простите… И кто же это нас?
— А то не помните! Сначала родители, потом нянечки в детском саду, потом учителя… А психотерапевты… Ну что они могут, когда все уже сделано до них? Так, поправить мелкие огрехи. Крупные-то у нас называются моральными ценностями.
— А вам не кажется, — с вызовом спросил Стратополох, — что, если человека лишить всех недостатков, он исчезнет?
— Кажется, — спокойно отозвался Безуглов. И не менее спокойно добавил: — Удивительно вкусная была селедка. А водка — так себе… Я могу вам чем-нибудь помочь?
— Мне?! Каким образом?
— Ну… мало ли…
— Нет, спасибо. Я всем доволен.
— Редкий случай, — меланхолически заметил беглый доктор. — Да, кстати… — Он оживился. — Забыл спросить. Так из-за чего с вами никто не знается?
Разговор у них почему-то шел то на «вы», то на «ты». Стратополох криво усмехнулся и тоже закурил.
— Понимаете, меня тут считают извращенцем…
— Тут?! — поразился Безуглов. — И кто же вы, простите?
— Некропатриот.
Доктор не донес сигарету до рта и заинтересованно прищурился. Почти с уважением.
— Патриотизм на почве некрофилии?
— Даже и не надейтесь, — отвечал Артём. — В собственно сексуальном смысле я натурал. Просто, знаете, храню до сих пор верность нашей усопшей Родине. Стране, которую мы сами же и прикончили.
Похоже, доктор был несколько разочарован.
— Мегалоросс?
— Что вы! Мегалороссов как раз уважают. Все эти их идеи насчет реставрации Российской империи со столицей в Сызново…
— Вы с ними не согласны?
— Нет.
— Почему?
— Во-первых, бред. Во-вторых, даже будь такое возможно, представляете, сколько потребуется кровушки, чтобы снова слепить все воедино? Нет-нет, это не по мне.
— Тогда, если не секрет… каким именно образом вы храните верность усопшей?
— Пью за Родину, не чокаясь.
— А если серьезно? Стратополох пожал плечами.
— Прежде всего я не признаю никакого Сызново… Обломок державы, который упорно навязывается мне в Отчизны! — не удержавшись, ядовито добавил он.
— В чем это конкретно выражается?
— Что выражается?
— Ваше непризнание.
Успокаиваясь, Артём долго гасил сигарету. Появился официант, особым ключом отомкнул пепельницу от стола и, примкнув пустую, удалился. На беседующих вроде бы даже и не смотрел.
— В чем выражается… Не хожу на выборы. Состою на учете.
— В какой поликлинике?
— В третьей. Живу, короче, сам по себе. Пенсии не предвидится.
— Но сюда-то вас что заставляет приходить? Вот вы сказали, к вам здесь относятся неприязненно. Презирают, третируют…
Обычно на столь интимные темы Стратополох предпочитал ни с кем не беседовать. Но тут, сами понимаете, случай был исключительный. Выслушать диагноз от доктора Безуглова — многие ли могут таким похвастать? Пусть даже не от самого доктора, а от образа его и подобия… Лестно.
— Да, — нахмурясь, признался Артём. — Презирают. Именно так. Просто здесь я особенно остро ощущаю свою правоту. Судите сами: если меня так ненавидят за мою ориентацию, то, наверное, в чем-то она верна…
— А там? — Доктор кивнул на площадь за решеткой.
— Там — нет. Там я иногда и впрямь чувствую себя извращенцем.
— Потому что натуралы к вам относятся спокойнее?
— Да, пожалуй…
— Фантазиогенные эякуляции в последнее время часты? Разговор принимал все более профессиональный характер.
— У кого?
— У вас. Ну вот, допустим, заговорили все наперебой об Отчизне, забыли мелкие разногласия, слились в общем экстазе…
— Нет, — сказал Артём. — В последнее время — нет.
И не соврал. Утром по возвращении из поликлиники до экстаза, помнится, дело не дошло.
— Кто вы по профессии?
— Литератор.
— Вот как? А фамилия ваша? Артём назвался.
— Не слышал, — с сожалением проговорил доктор Безуглов. — Интересно было бы почитать… Я смотрю, вы и здесь работаете? — Он кивнул на лежащий возле пепельницы наладонник. — И как?
— Продуктивнее, чем дома.
— Помогает освежающий душ неприязни? Неплохо сказано. Надо запомнить. Пригодится.
Сигареты кончились. Стратополох смял пустую пачку, достал новую.
— Слушайте, а вы не симулянт? — задумчиво спросил доктор Безуглов.
Артём чуть было не смял за компанию и вторую пачку.
— Нет, правда, — вполне дружелюбно и как ни в чем не бывало продолжал лже-Президент (а может, и Президент, кто его знает!). — Нишу вы себе выбрали удобную. Как у Диогена.