Когда на двадцатый год Рэдхед воспроизвел премастикатор, холм, с которого все началось, уже окружали восемь тысяч каменных домов. Общественный дом по размерам в семьдесят раз больше обычного, с громадным куполом из позеленевшей меди, высился на окраине города. Плотина сдерживала озеро с севера. С западной стороны был построен медицинский центр. Энергия и талант пятидесяти рас воздвигли этот город и продолжали строить его. Среди них были девять полинезийцев, четверо исландцев и еще один, костлявый и смуглый, который оказался последним из семинолов.
По окрестностям города росли и ширились фермы. Тысяча початков кукурузы, уцелевших в одной из долин Анд, распространилась на десятки тысяч акров. Буйволы и козы были привезены издалека взамен лошадей и овец, которых больше никто нигде не видел, – и никто не мог сказать, почему одни виды выжили, в то время как другие вымерли. Лошади исчезли, в то время как буйволы, выбиравшие средой обитания места, богатые водой, продолжали жить и размножаться. Представители рода собачьих охотились свирепыми стаями, в то время как кошачьи исчезли со сцены межвидовой борьбы.
Небольшие растения, несколько клубней и совсем немного семенных видов могли существовать и культивироваться для пропитания человека. Но не осталось цветов для утоления голодных душ. Человечество продолжало жить, довольствуясь тем, что было доступно. На большее рассчитывать не приходилось.
Фэндер отстал от жизни. Ему больше не для чего было жить, не считая песен и любви окружающих. Во всем остальном, кроме арфы и песен, люди опередили его. Ему ничего не оставалось, как платить собственной любовью за их любовь и привязанность и ждать смерти с фаталистическим спокойствием существа, чья миссия на этой планете выполнена.
В конце года похоронили Грейпейта. Он умер во сне, в неведомом возрасте, ушел из жизни спокойно, без драматических сцен, да и в жизни-то этот человек никогда не отличался красноречием. Ему отвели место упокоения на холме перед общественным домом, Фэндер сыграл над ним погребальную песнь собственного сочинения, а Драгоценный Камешек, жена Спиди, посадила на могиле самые нежные травы.
Следующей весной Фэндер позвал к себе Спиди, Блэки и Рэдхеда. Он свернулся на постели и дрожал. Мужчины взялись за руки, чтобы он мог разговаривать со всеми одновременно.
– Я готов подвергнуться моей амафа.
Ему чрезвычайно трудно было передать в доступных пониманию мыслеобразах то, что было за пределами их земного опыта.
– Это неизбежная возрастная ступень, во время которой мой род должен засыпать сном покоя. – Казалось, случайное упоминание «своего рода» для них было странным и пугающим откровением, новой перспективой, о которой никто из людей еще не задумывался.
Фэндер продолжал:
– Я должен оставаться в одиночестве, пока не наступит кома.
– И как долго она продлится, эта кома, Фэндер? – с тревогой спросил Спиди.
– Она может растянуться от четырех земных месяцев до года, или же…
– Или же что? – Спиди не ждал успокаивающего ответа. Его проворный ум быстро угадал привкус опасности, спрятанной глубоко в подсознании марсианина. – Или же – она может не кончиться никогда?
– Она может не кончиться никогда, – неохотно признал Фэндер. Он снова вздрогнул всем телом, ощупывая себя усиками. Его сверкающее голубое тело заметно потускнело. – Шанс невелик, но он есть.
Глаза Спиди расширились, когда его ум попытался свыкнуться с мыслью о том, что Фэндера может не стать как данности, незыблемой и вечной, каким всегда представлялся ему инопланетянин. Блэки и Рэдхед были ошеломлены не меньше.
– Мы, марсиане, существа не вечные, – мягко заметил Фэндер, стараясь, чтобы слова его доставили как можно меньше боли. – Все смертны, и здесь, и там. Тому, кто пережил амафа, дается прожить еще много счастливых лет – но не все переживают амафа. Это испытание, которое следует встретить и пройти от начала до конца, как и все остальное в жизни.
– Но…
– Мы не велики числом, – продолжал Фэндер. – Размножаемся медленно, и многие из нас умирают на половине обычного жизненного пути. По космическим стандартам, мы слабый и неразвитый народ, сильно нуждающийся в поддержке умного и сильного. Вы умны и сильны. Всегда помните это. Когда бы мой народ ни посетил вас вновь, или любые другие пришельцы, вы должны встретить их с доверием умного и сильного.
– Мы встретим, – пообещал Спиди. Взор его блуждал по сторонам, вбирая тысячи крыш, медный купол и прекрасное изваяние на холме. – Мы сильные.
Продолжительная дрожь прошла по телу бесформенного пучеглазого существа.
– Я не хочу, чтобы меня оставляли здесь, праздно спящим среди кипения жизни, как дурной пример молодым. Я предпочел бы, чтобы меня перенесли в пещеру, где мы впервые стали друзьями и росли вместе, узнавая и понимая друг друга. Замуруйте меня там. Не позволяйте никому тревожить мой покой, пока я сам не восстану в назначенный час. – Фэндер слабо шелохнулся, его конечности развернулись, вялые как никогда. – Мне очень жаль, что я вынужден просить вас перенести меня туда, в одиночество. Пожалуйста, простите меня. Я должен был оставить этот мир несколько позже и не смог… не смог… сделать это сам.
Их лица были сама тревога, и их мысли гудели колоколами печали. Сбегав за шестами, они соорудили носилки и отнесли его в пещеру. Длинная безмолвная процессия выстроилась за ними, пока они шли туда. Когда они с удобством разместили его в пещере и принялись замуровывать вход, толпа наблюдала за ними с той же угрюмой торжественностью, с которой смотрела на его запечатленные в камне стихи.
Он уже превратился в тугой комок тускло-голубой плоти с подернувшимися пленкой глазами, когда они заделали вход, оставив его в темноте и дреме, которая могла растянуться на вечность. На следующий день маленький бронзовокожий человечек пришел к пещере, а с ним еще восемь детей, держащих в руках кукол. Пока дети смотрели, он приделал над входом блестящие металлические буквы, с сердечной скорбью и великим старанием выполнив это добровольное дело.
Марсианское судно вышло из стратосферы. За прозрачной полосой экрана, опоясывающего брюхо корабля, светились громадные многофасеточные глаза членов экипажа – голубых существ кошмарной наружности. Перед ними плыли верхние слои облаков, напоминая снежную равнину, скрывающую планету.
Капитан Рдина чувствовал напряжение и ответственность момента, хотя его судну не выпало чести первым высадиться на эту планету. Капитан Шкива, уже давно ушедший в отставку ветеран космоса, сделал это многие годы назад. И тем не менее вторая экспедиция тоже метила в анналы истории, и члены экипажа ощущали трепет первооткрывателей.
Один из членов команды, извиваясь что было мочи, приполз из другого конца опоясывающей корабль диафрагмы. Сигнальные усики прибывшего тряслись, будто случилась авария.
– Капитан, мы только что заметили объект, исчезнувший за линией горизонта.
– Что за объект?
– Он выглядел, как гигантские аэросани.
– Такого не может быть.
– Нет, капитан, конечно же, такого быть не может, это просто исключено – но это именно то, на что больше всего похож неопознанный летающий объект.
– И где он теперь? – командирским голосом произнес Рдина, глядя в ту сторону, откуда прибыл собеседник.
– Нырнул в нижние слои атмосферы.
– Вероятно, вы ошиблись. От слишком долгого наблюдения могут быть зрительные галлюцинации. – Он замолчал на миг, когда кольцевой экран стал покрываться пеленой облаков. Рдина внимательно смотрел, как серая стена тумана скользила вверх, пока судно продолжало плавно спускаться. – В старых отчетах однозначно говорится о том, что здесь нет ничего, кроме пустыни и диких животных. Здесь нет никакой разумной жизни, кроме какого-то чудака из второсортных поэтов, которого Шкива высадил здесь. Двадцать против одного, что он не выжил за эти годы. Скорее всего, его сожрали дикие звери.
– Сожрали? Они что, едят мясо? – воскликнул собеседник, казалось, совершенно отвергая такую мысль.
– Здесь все возможно, – кивнул Рдина, которому понравился такой необузданный полет собственной фантазии. – Кроме аэросаней. Это очевидная нелепость.
В это момент он был вынужден прекратить обсуждение по той простой и очевидной причине, что корабль, выскользнувший из облаков, и сомнительные аэросани оказались плывущими бок о бок. Их даже можно было рассмотреть в деталях, и бортовые приборы регистрировали отчетливое гудение двигателей многочисленных летательных модуляторов.
Двадцать марсиан замерли, наблюдая своими выпученными глазами громадную штуковину, размером в половину их корабля. А сорок гуманоидов с аэросаней разглядывали их с таким же пристальным вниманием. Корабль и сани продолжали спускаться бок о бок, в то время как оба экипажа завороженно изучали друг друга, и это продолжалось, пока они одновременно не коснулись земли.
Наконец, ощутив легкий толчок о землю, капитан Рдина пришел в себя и огляделся по сторонам. Он увидел множество домов, медный позеленевший купол, изваяние на холме и сотни землян, высыпавших из города прямиком к его судну.
Он сразу обратил внимание, что ни одна их этих диковинных двуногих форм жизни не проявляет к пришельцам ни малейшего признака отвращения или испуга. Они галопом сбежались к месту посадки и выглядели дико самоуверенными. Такого капитан не ожидал от существ, столь разительно отличавшихся по виду и морфологии.
Это несколько потрясло его, он даже пробормотал про себя:
– Они не паникуют – отчего же нам паниковать?
Он лично вышел встретить первого из землян, преодолев опасение и стараясь не обращать внимание на то, что многие из них несли нечто похожее на оружие. Возглавлявший процессию землянин, крепкого сложения, с бородой лопатой, так сноровисто ухватил его сигнальный усик, словно бы занимался этим всю жизнь.
Последовала картинка быстро бегущих конечностей:
– Меня зовут Спиди.
Корабль опустел через несколько минут. Никакой марсианин не упустит возможности подышать свежим воздухом. Их первый визит был к предмету, стоявшему на холме. Рдина постоял неподвижно, разглядывая; экипаж сгрудился полукругом, земляне стояли молчаливой толпой позади.
Это была гигантская каменная статуя земной женщины. Она была широкоплечей, большегрудой, широкобедрой и носила просторные складчатые одежды, доходившие до самых подошв тяжелых ее башмаков. Спина слегка согнута, голова чуть накренилась, а лицо спрятано в больших натруженных ладонях. Рдина тщетно пытался разглядеть за пальцами черты усталого крестьянского лица. Он долго смотрел на нее, пока глаза не опустились к надписи под монументом. Пропустив земные слова, он без труда пробежал глазами привычную марсианскую вязь:
Подписи не было. Рдина размышлял над этим несколько долгих минут, и никто за это время не шелохнулся. Наконец он повернулся к Спиди, указывая на марсианскую надпись:
– Кто это написал?
– Один из ваших. Он умер.
– А! – сказал Рдина. – Это массовик-затейник из экипажа Шкивы. Забыл его имя. Да и немногие помнят его. Он был всего лишь незначительным поэтом. И как он умер?
– Он приказал нам замуровать его на время какого-то продолжительного, крайне необходимого ему сна и…
– Амафа, – понимающе кивнул Рдина. – И что потом?
– Мы сделали, как он велел. Он предупредил, что может оттуда не вернуться. – Спиди поднял взгляд к небесам, не думая о том, что Рдина может прочесть его скорбные мысли. – Он пробыл там больше двух лет и так и не вышел. – Глаза его вновь смотрели на Рдину. – Не знаю, поймете ли вы меня, но он был одним из нас.
– Думаю, что пойму. – Немного поразмыслив, Рдина спросил: – И как долго тянется период, который вы называете «больше двух лет»?
Люди попытались исчислить его, переводя с земного на марсианский календарь.
– Долго, – произнес Рдина. – Намного дольше, чем обычная амафа. Но ничего из ряда вон выходящего. Случается, по никому неизвестным причинам, и дольше. Кроме того, это же амафа не на Марсе. – Тут он, внезапно оживившись, стал волевым и целеустремленным. Затем обратился к одному из членов экипажа: – Доктор Штрих, у нас случай затянувшейся амафы. Идите в корабль и принесите ваши масла и эссенции.
Когда доктор вернулся, он попросил Спиди:
– Проведите нас туда, где он спит.
У самого входа в пещеру Рдина остановился, увидев надпись из двух слов, сделанную четкими, но непонятными ему буквами. Они гласили:
«ДОРОГОЕ ЧУДОВИЩЕ».
– Интересно, что бы это значило? – сказал доктор Штрих.
– «Не беспокоить», – легко решил его сомнения Рдина, как и полагалось всезнающему капитану. Освободив вход в пещеру, он пропустил Спиди и Штриха вперед, не пустив туда больше никого.
Они появились час спустя. Казалось, все население города собралось перед пещерой. Рдину удивило, что всех не так волновали корабль и экипаж марсиан, как эта простая земная пещера. Конечно же, это не могло быть вызвано интересом к судьбе какого-то мелкого поэта. Тысячи глаз смотрели на них, когда они вышли на солнечный свет.
Распрямляясь, как будто он хотел дотянуться до солнца, Спиди крикнул толпе:
– Он жив, жив! Он выйдет снова через двадцать дней!
Тут же легкая форма безумия овладела двуногими существами. Они состроили гримасы радости и пронзительно затрубили из ротовых отверстий, а некоторые в своем психическом расстройстве зашли так далеко, что принялись молотить друг друга руками.
Двадцать марсиан чувствовали, будто соединились с Фэндером в ту самую ночь. Конституция марсианина особо чувствительна к проявлению массовых эмоций.