Случалось ли вам видеть благостные открытки с изображением двух маленьких пастушек из Ла Салетты, когда в 1846 году им явилась Пресвятая Дева Мария? Восторженное изумление на их лицах! Больше всего малышек из Ла Салетты потрясло не само явление — в те времена подобным вещам не удивлялись, — но вид дамы, такой приличной, красиво одетой, лучезарной, светящейся.
Балбес за стойкой тоже испытал потрясение. Он пялился на меня, забыв обо всем. Глаза горели, челюсть отвисла. Одним махом я вырвал его из общества потребления, позволил в этот поздний час прикоснуться к “чудесному”. В наш продажный век людям является только реклама. Им досаждают, навязывая товары, в которых они не нуждаются. Раздражают, одурманивают. И тут прихожу я, прошу бутерброд с рубленой свининой, стакан вина, двойной кофе и, как бы между прочим, рассказываю человеку, чьей главной целью в жизни было увидеть свое унылое отражение в кофейнике, — рассказываю ему о том, что происходило в бистро во время его рабочего дня. Забегала молодая женщина, с ребенком, звонила… Для бармена мои слова прозвучали началом волшебной сказки.
Чудо порождает чудо: лицо гарсона раскололось в улыбке.
— Ну да… — выдавил он. — Верно. Откуда вы знаете?
Я решил отказаться от роли чародея. Триумф не вскружил мне голову.
— Узнаете? — спросил я, вынимая из кармана фотографию, найденную в бумажнике Владимира.
— Да.
— Она звонила в Сен-Франк-ля-Пер?
— Да.
— Видели ее раньше?
— Случалось. Она живет поблизости.
— С ней был только ребенок?
— Да.
Я упоминал одинокого выпивоху за стойкой? Как же, как же. Перелистайте страницу назад и увидите “типа неопределенного возраста и социального положения”. Теперь этот тип направился ко мне. Руку он держал полусогнутой, с нее свисало громоздкое пальто. Либо он получил его в подарок, либо сильно исхудал за последнее время.
— Вы комиссар Сан-Антонио? — осведомился обладатель пальто, седых волос и сизых прожилок на бледных щеках.
Хотя голос звучал бесцветно, я почувствовал, что он подошел ко мне не просто так.
— Вроде бы, — усмехнулся я.
— Я вас узнал. Когда-то я тоже служил в полиции, давно это было.
Понизив голос, он быстро и с отвращением, словно звук его имени мог нарушить атмосферу покоя, царившую в бистро, произнес:
— Поль Маниганс!
Я смутно припомнил некое дурнопахнущее внутреннее расследование. Детектив из бригады, занимавшейся игорными домами, вымогал деньги у владельцев клубов. С тех пор прошло немало времени, лет десять по меньшей мере… Я взглянул на Маниганса. Он походил на кюре-расстригу. На бывших сыщиках, как и на священнослужителях, нарушивших профессиональный долг, лежит отметина. Им уже не стать, как все. Бесконечная неловкость оттого, что они не сдержали слово и не положили живот на алтарь закона, Божьего или человеческого, сквозит в каждом жесте.
— Ах да!.. — пробормотал я, протягивая ему руку.
Он помедлил, удивленный неожиданностью жеста, окинул меня цепким взглядом, пытаясь угадать, не сожалею ли я о своей порывистости. Затем пожал мою руку. Десять лет безделья не пошли Манигансу на пользу. Он остался безутешным вдовцом уголовной полиции. Пил и чах с тоски.
— Позволите краем глаза взглянуть на фотографию? Думаю, смогу быть вам полезен.
Я сунул ему под нос снимок. Он глянул и изрек:
— Да, это она.
— Вы ее знаете?
— Совсем недавно я присутствовал при любопытной сцене. Приблизительно час назад. Я направлялся пропустить стаканчик, прежде чем лечь спать. Я живу в этом доме. Какая-то девушка почти сбила меня с ног. В тот момент, когда она заворачивала за угол, ей наперерез выехала машина и резко затормозила. Американская тачка, в нее можно смотреться, как в зеркало. В машине сидели двое мужчин. Я обратил внимание на одного… Волосы бросились в глаза…
— Очень светлые, почти белые?
— Вижу, вы взяли след. Действительно, его можно назвать альбиносом. Блондин открыл дверцу и высунулся из машины. Но девушка пересекла улицу и побежала по улице Бираг. Вскоре она исчезла из вида.
— А те двое?
— Поначалу мне показалось, что блондин хотел броситься в погоню. Но передумал — возможно, из-за моего присутствия. Он деланно рассмеялся, словно полуночник, пожелавший снять девочку, но попавший впросак. Затем они уехали.
— Очень интересно, коллега, — похвалил я. — Больше вам нечего рассказать?
— Увы. Номер машины я не разглядел. По застарелой привычке бросил на него взгляд, но слишком поздно. Смог разобрать лишь две цифры — 75. — Он грустно улыбнулся. — Инструмент без употребления ржавеет.
— Чем вы сейчас занимаетесь?
Маниганс пожал плечами.
— Перебиваюсь кое-как. Случайные заработки, когда повезет. Поговорим лучше о чем-нибудь другом.
— Не махнуть ли нам по стаканчику?
— Если не боитесь себя скомпрометировать…
Настала моя очередь пожимать плечами: за сегодняшнюю ночь я уже столько раз нарушил устав, писаный и неписаный, что одной провинностью больше, одной меньше…
* * *Малыш Антуан проснулся и переполошил бистро. Бородатые революционеры перестали делать революцию, поскольку инициатива перешла к крикливому мальцу. Они бросали на нас раздраженные взгляды.
Берта доходчиво объяснила публике причину недовольства моего тезки:
— Маленький проказник обкакался. Полные штаны наложил! Надо его переодеть.
Она двинулась в атаку на кабатчика с требованием свежего подгузника, но тот заявил, что его забегаловка не родильный дом и что надо быть чокнутой, чтобы притащить младенца в три часа ночи в кафе. Берта немедленно вскипела.
Тем временем малыш отчаянно брыкался в испачканных пеленках. Бывший старший инспектор Маниганс пытался его утихомирить. От его “у-тю-тю, дусенька, у-тю-тю, масенький” прослезился бы злейший враг режима.
— Значит, она возвращалась сюда, — пробормотал я.
Зачем? Чтобы еще раз позвонить? Если только…
— Не присмотрите ли за баламутом, коллега? Я на секунду, — попросил я, удаляясь.
Манигансу понравилось, что я назвал его коллегой. Бальзам на раны. Сладостное напоминание о прежних славных деньках. Взгляд экс-инспектора оживился.
Я спустился в полуподвал, где соседствовали туалеты и телефонная кабина. В эту последнюю я и ворвался, точнее, проскользнул. Створки открывались в обе стороны, нужно обладать сноровкой, чтобы преодолеть такую дверь. Свет зажигался автоматически, стоило ступить на пол будки. Острым глазом я немедленно различил уголок зеленого бумажника, торчавший между двумя ежегодными справочниками. Все-таки интуиция сыщика дорогого стоит. Сколько гениальных комбинаций создали и разрушили мои мозги! Тереза Келушик возвращалась сюда, потому что забыла бумажник.
Дешевая поделка, каких полно на марокканских базарах. Но этот, с медной инкрустацией на верхнем клапане, был не из Марокко.
Я представил себе обезумевшую молодую женщину с ребенком в одной руке и погремушкой в другой. Ей было не до бумажника. Однако почему она не вспомнила о нем, когда расплачивалась за разговор? Следовало выяснить.
Я исследовал содержимое. Одна бумажка в десять франков, три по пять, негусто… Удостоверение личности на имя Терезы Келушик, урожденной Рамюло, тридцати лет.
Можно сказать, она была в самом расцвете. По крайней мере, в данной возрастной категории.
Письмо! Мелко сложенное, часто читанное, потрепанное на сгибах нервными пальцами. Буквы выглядели блекло. Видимо, в ручке писавшего заканчивалась паста. Кое-где линии вообще отсутствовали. Писали явно второпях, почерк неровный, угловатый.
Желаете знать содержание? Говорите, оно входит в стоимость книги? А вы закупили всю историю с потрохами? Ах вы шутники! Кто вам продал эту байку? Мой издатель? Тогда при чем тут я? Я резвлюсь на этих страницах, но остаюсь свободным. И однажды, чтобы доказать вам, оборву повествование на самом интересном месте. Возможно, причиной тому станет кондрашка, а возможно, уважение к чистой фантазии. В самый критический момент, когда вы будете изнемогать от желания узнать правду, голую и сермяжную. Хлоп! Дорогой читатель трепетным пальчиком переворачивает страницу — и что он обнаруживает? Мою ухмыляющуюся рожу, а меж одутловатых щек баллон, как на карикатурах, с надписью: “Конец”. Моя фирменная печать. Все, приехали! Не пожалею самого дорогого, но застопорю беличье колесо купли-продажи. Последний выдох господина Сан-Антонио…
Ладно, порою меня заносит. Люблю побузить для разнообразия. Не паникуйте, мои драгоценные, я предоставлю вам письмо.
Пусть подслеповатые сбегают за очками, поскольку я напечатаю его курсивом.
Любимая,
С ужасом думаю о том, как тебе сейчас тяжело. Но держись. Я должен во что бы то ни стало покончить с этим. Когда все уладится, я тебе сообщу. Если к условленному сроку от меня не будет известий, позвони сама знаешь кому (домашний телефон в черном блокноте). Если не застанешь, обратись к Надиссам в Сен-Франк-ля-Пер, 132-24. Будь с ними поосторожнее. На всякий случай звони ночью и не отчаивайся.
Поцелуй нашего Тони. Ах, как мне хочется пощекотать ему пузцо! Он всегда заливается смехом, когда я его щекочу, ангелочек мой!
Люблю тебя,
твой Владимир, и прости за все.
Мой мозг заработал на предельной скорости. Точный и надежный механизм, из тех, что в два счета определит, что герцог Бордо и ваша бабушка похожи как две капли воды.
И до чего же додумался непревзойденный Сан-Антонио, зажатый в тесной кабинке? А вот до чего. Владимир Келушик решил разом покончить со своим прошлым, черным, как могила. (За что и поплатился.) Он был связан с молодым подонком Надиссом. (Эту связь я проглядел.) Именно Шарлю Надиссу, а не ювелиру звонила Тереза. (Очевидно, она была не знакома с семьей.) Если Владимир советовал жене позвонить этому мерзавцу, значит, он знал, что тот намерен заявиться к родителям. (Чему мы помешали.) Наконец, самое главное: существует некий “сама знаешь кто”, и мне не терпится поскорее свести с ним знакомство. Этого типа Тереза не нашла, потому и побеспокоила Надиссов. Возможно, его нет в городе? Или же это его башка охлаждается в холодильнике Келушиков? Загвоздка.
Временная, надеюсь.
И вы, читатели и почитатели, тоже надейтесь!
* * *Из раздумий меня вывели звуки буйного веселья, раздавшиеся сверху. Прыгая через четыре ступеньки, я преодолел лестницу, которая насчитывала всего девять ступенек.
Так я и думал, неугомонная мадам опять принялась за старое. Все мохнатые революционеры сгрудились вокруг нее, осыпая насмешками. Можно было подумать, что они вернулись в благословенный май шестьдесят восьмого: банда манифестантов окружила общественную уборную, где забаррикадировался отряд особого назначения.
Справедливости ради следует отметить, что Берта дала повод к шуткам.
И не только повод, но кое-что еще.
Ее прелести! Холмы Испании! Дыни! Ее чрезмерности! Боксерские груши! Топливные резервуары! Гордость скотовода! Выставочный экземпляр! Батискафы! Горельефы! Минареты! Купола храма любви! Ее безмерность и бесстыдство!
Берта сидела полуголая. Вы правильно прочли? Полуголая! Из одежды на ней оставалась лишь юбчонка. А бюст сверкал во всей красе, поражая богатством плоти, слоями жира, кранелюрами целлюлита. Он вздымался, расплывался, подавлял, приводил в смятение. Форменная революция! Попытка государственного переворота в отдельно взятом бистро! Раскачивание стойки бара! Качка стояла будь здоров. Перед этой волной все замирали в оцепенении, ее мощь пугала и грозила пагубными последствиями.
— А вот и ее хахаль! — объявил кучерявый бугай. — Как же он обходится без посторонней помощи? И помощь требуется нешуточная! Подъемники, домкраты, бригада спасателей. Иначе наступит удушье. Его не только придавят, его расплющат!
— А то! — подхватил курносый недомерок. — Господа, предлагаю снова ввести чрезвычайное положение на случай стихийных бедствий. Мосты и трассы, не обеспеченные мерами предосторожности, перекрыть. Протянуть проволочные заграждения, установить сигналы тревоги. Есть здесь поблизости пункт “Скорой помощи”?
— Я их узнал! — воскликнул тип непримечательной внешности. — Их родина — Гималайская гряда, слева от Эвереста, если стоять спиной к вокзалу! Кажется, их зовут Бхонг и Тху. Высота одинаковая, точно не помню, но семь миль будет!
Китиха оставалась безразличной к веселью краснобаев. Она совершала благородную миссию, которая заключалась в пеленании малыша!
Точнее, она надевала на Антуана штанишки. И как вы думаете, где она их взяла, эта достойная женщина, слишком часто и, по-видимому, незаслуженно подвергавшаяся критике?
Она превратила в детские штанишки собственный бюстгальтер! Ну разве не героический поступок? Нянька, совершившая подвиг! Она пожертвовала собственным достоянием. Продырявила чашечки и сварганила для мальчонки просторное исподнее, в котором он теперь нежился. Антуан походил на маленького иранца. Или на космонавта в миниатюре. Поняли мою мысль? В таких штанах можно совершить перелет Земля-Марс и не вспомнить о туалете-модуле.
Тони больше не лил слез. О своей плачевной ситуации он узнает много позже. Когда начнет соображать. А пока он сосал печенье, грыз двумя передними зубками и пускал слюни.
— Послушайте, Берта! — укоризненно начал я.
Она пожала коромыслами, заменявшими ей плечи.
— А что? На войне как на войне! — отозвалась изобретательная пеленальщица. — Если бы этот скряга кабатчик согласился выдать крохотный подгузничек, мне бы не пришлось прибегать к крайним мерам. Голь на выдумки хитра, как говорил месье Ипполит, мой последний начальник.
Упомянутый хозяин заведения пытался протестовать, но его возражения потонули в общем шуме. Он даже оторвался от кассы, чтобы ничего не пропустить. Находился в первых рядах партера и не сводил ошалевшего взгляда с округлостей Берты.
— Полагаю, вы шутите, дорогая мадам. Если я могу быть вам полезен…
— Поздно! — отрезала воительница. — У вас ведь не найдется лишнего бюстгальтера, не так ли? Тогда помалкивайте. В огнетушители, что торчат у камина, я облачаться не собираюсь!
— Подождите меня здесь, я скоро вернусь, — сказал я благородной даме и вышел из кабачка.
На площади царила тишина. Только совесть судебного исполнителя могла сравниться с ней в безмятежности. Непреходящая красота, как выразился бы художественный критик.
Позади раздались шаги. То был бывший инспектор Маниганс.
— Господин комиссар, — промямлил он, — позвольте вас сопровождать. Эта ночь напомнила мне о прежних временах… У меня такое чувство…
Голос треснул, Маниганс закашлялся. Он хотел объясниться, но махнул рукой и, сгорбившись, зашагал рядом. Выглядел он старым и дряхлым.
Я положил ему руку на плечо.
— Идемте, коллега, идемте. Хочу вам рассказать, как было дело. Возможно, вы сумеет дать мне совет. Когда все разложат по полочкам да подадут на блюдечке, становится виднее…
В знак признательности он пожал мне руку. Я отвел глаза, но, держу пари, старикан прослезился!
Глава пятая ДЗЫНЬ!
Китайцы, доложу я вам… Единственное слабое место у них — алфавит, нам придется с ним помучиться. Предчувствую. У меня бывают видения, когда я впадаю то ли в транс, то ли в истерику. Как говорил один почтенный малый: “Все пророки — трусы. Ошеломят толпу грядущей катастрофой, а сами в кусты”. Похоже, он был прав. Тамада от пророка отличается степенью мандража. Что до китайцев, я вижу их победителями — задавят числом, огромным числом. Но случится это, когда они совсем одичают. Следовательно, необходим интеллектуальный обмен. Очаровательных пагод и тончайших завитушек на ветхих рукописях недостаточно, чтобы весь мир разом заговорил по-китайски. После того как они сработают водородную бомбу, им нужно помочь навести порядок в языке.
Почему я вспомнил о китайцах? По милости Маниганса. Пока я пересказывал ему краткое содержание предыдущих глав, он все твердил себе под нос: “Это китайцы, это китайцы…” Однако не убедил меня изменить курс и ступить на непроторенную дорожку.
— Китайцы! — в который раз повторил Маниганс. — Отрезанная голова в доме молодой матери… Потом ее убийство… Зачем, по-вашему, они ее убили, господин комиссар?
Он с ходу взял быка за рога. Дьявол легок на помине, как говорят в Лурде. Возможно, Маниганс был испорченным полицейским, но настоящим. Стоило ему сунуть нос в расследование, как он немедленно ухватил суть дела.
— Ее убили, скорее всего, потому, что она знала нечто чрезвычайно компрометирующее этих людей, старина. И самое печальное, что она, видимо, не сознавала, что стала хранительницей тайны.
— Мы идем к ней, да? — спросил Маниганс.
— Верно.
— Чтобы найти черный блокнот, где записан номер телефона человека, которому ей рекомендовали позвонить.
— Браво. Вижу, ваша серое вещество не скукожилось, оно функционирует, как в старые добрые времена!
— Не сыпьте соль на раны, господин комиссар, — вздохнул мой бывший коллега. — Как подумаю, что сейчас я мог бы уже выйти на пенсию!
Людей не понять. Маниганс тосковал по службе не потому, что его оттуда выгнали, а потому, что он в данный момент мог бы ее покинуть! Поразительный ход мысли. Строго извилистый.
Мы преодолели лестницу в доме Келушиков. Открыть дверь не составляло для меня проблемы. Не без грусти я вошел вновь в квартиру, где пахло младенцем и подгоревшей кашкой.
— Говорите, она в холодильнике? — пробормотал Маниганс.
— Угу. Если жаждете сильных ощущений, вы попали по адресу.
Отправив его развлекаться, я принялся обыскивать жилую комнату, но не обнаружил ничего, что хотя бы отдаленно напоминало черный блокнот. Напрасно я рылся в нижнем белье, вынул все ящики, прощупал матрас дивана, предварительно его разложив. Я остался с носом.
Вскоре вернулся Маниганс, лицо у него было белее свадебной фаты.