— Кто пожаловал в мой дом, чтобы лишить меня жизни и завладеть моей женой? — грозно спросил Хрейн Тёртый. — Кому не по вкусу мои слова?
Затем он сказал такую вису:
Всяк властитель стали,
Всяк орлов питатель,
Всяк сражений тополь,
Всяк дробитедь злата,
Словом, всяка сволочь,
Взявши молот смерти [13],
Думает, что скальда[14]
Ей обидеть можно.
Закончив вису, Хрейн Тёртый упал ничком и громко захрапел.
— Похоже, и он начал свой день с парного молока, — сказал Откель.
— Не много чести убивать спящего, — прибавил Оттель.
— Мне хватает хлопот и со своими овцами и коровами, — сказал Откель. — К чему мне лишние? Можешь взять их себе.
— И уж последнее, что я хотел бы забрать, так это его жену, — сказал Оттель.
— Но ведь ты справедливо рассудил, что ее можно просто убить, — возразил Откель.
— Вообще-то мы пришли не за тем, чтобы убивать эту сварливую ведьму, — сказал Оттель.
— И мне не нравится, как смотрят на нас эти пятеро рабов, — сказал Откель.
— Наверное, они думают, что мы хотим здесь кого-то убить, — сказал Оттель.
— Думаю, самое время тебе вспомнить, кто из нас двоих берсерк, — сказал Откель.
— Хорошее дело, — согласился Оттель.
Он нагнулся и подобрал щит, который лежал рядом с храпевшим Хрейном, а затем принялся рычать, будто дикий зверь, пускать изо рта пену и грызть его кромку.
— Нет, так не годится! — закричал старший из слуг Хрейна Тёртого. — Не ровен час, этот берсерк всех нас порубит в капусту!
И все начали кричать на Оттеля:
— Эй, Оттель, бросай свои глупости! Оставь щит в покое! Еще убьешь кого-нибудь ненароком! Кто-нибудь, отнимите у него щит, в самом деле!
Но Оттель уже и сам прекратил свое занятие.
— Дерьмовый.у Хрейна щит, — сказал он разочарованно. — Как черствая ячменная лепешка. Хоть весь его изгрызи, а боевого бешенства ни на грош.
— Тогда успокойся, — сказал Откель. — В конце концов, на сей раз Хрейн Тёртый сказал правильную вису. И он назвал нас «дробителями злата» и «тополями сражений». Похоже, нам не на что обижаться.
— Лучше будет, если мы продолжим наш путь на Утиный утес, — предложил Оттель.
Так они и сделали.
Вскоре они добрались до хижины на Утином утесе и постучали в дверь. Хейд Босоногая вышла на порог. На колдунье была только нижняя рубаха из тонкой шерсти, голова была непокрыта, так что медные волосы доставали до пояса, а ноги были босы, как всегда.
— Ты такая высокая, — сказал Откель, — а ступни у тебя такие маленькие.
— Разве вы пришли за тем, чтобы рассматривать мои ступни? — удивилась Хейд.
— Полагаю, ты знаешь, зачем мы пришли, — сказал Оттель.
— Если вы из-за хмельного молока, — сказала Хейд, — то это получилось не по злому умыслу. Все вышло случайно, и уже завтра коровы в долине станут доиться обычным молоком.
— Но ведь это колдовство, — сказал Откель.
— Можно сказать, что так, — согласилась Хейд.
— Полагаю, ты знаешь, как поступают со злыми колдуньями в Стране Льдов, — сказал Оттель.
— Наверное, вы хотите меня убить? — спросила Хейд.
— Нельзя сказать, что сильно хотим, — ответил Оттель. — Но так уж повелось.
— Я не знаю, как у вас, — сказал Откель, — а у нас в Исландии спокон веку убивали и за меньшее.
— У нас в Ирландии, — возразила Хейд, — со мной и разговаривать бы не стали. Зарезали бы, как овцу, и вся недолга. Но что-то я не припомню, чтобы за последнее время здесь погибло много народу. Все, кто был жив в тот день, когда я пришла на Утиный утес, живы и сегодня. Если, конечно, не считать Хравна Старого.
— Хравн Старый умер от старости, — уточнил Оттель. — Он был очень стар, за что его и прозвали Старым. И теперь в долине никого нет, наверное, старее Ульвхедина Пустого Мешка. Которого прозвали Пустым Мешком зато...
— ...что его лицо сморщилось от прожитых зим, как пустой мешок, — перебила его Хейд. — Это даже я знаю.
— Негоже, однако, оставлять твой проступок без наказания, — сказал Откель. — Но убивать мы тебя не станем.
— Что же вы станете делать? — поинтересовалась Хейд.
— Я над тобой надругаюсь, — сказал Откель.
— Хорошее дело, — согласился Оттель.
— Что ж, — сказала Хейд. — Чему быть, того не миновать.
Она вошла в дом, разделась и легла на свою лежанку, прикрывшись одеялом из овечьей шерсти. Оттель стал над ней и начал ругаться. Поскольку ругался он долго, то из произнесенных им вис можно было сложить целую бранную драпу[15] . Вот лишь немногое из того, что он сказал:
Ауд вшивой крысы,
Биль худой коровы,
Гна двух медных грошей,
Диса толстых задниц,
Идунн драной юбки,
Липа льна гнилого,
Нанна битых гривен,
Нива толстых задниц,
Ньёрун горькой браги,
Сив прорех в накидке,
Скади одной лыжи,
Скёгуль толстых задниц,
Сьёвн дырявой кровли,
Фрейя грязных пяток,
Фригга дохлой рыбы,
Фулла толстых задниц,
Хильд котла пустого,
Хлёкк носов прыщавых,
Хлин отвислых сисек
И, конечно, задниц[16].
— Ты закончил? — спросила Хейд, когда Откель остановился и перевел дух.
— Пожалуй, — сказал Откель.
— Неужели ты и вправду обо мне такого мнения? — поинтересовалась Хейд.
— Вовсе нет, — сказал Откель. — Но не думала же ты, что я стану превозносить тебя за все причиненное тобой зло!
— Так уж и зло, — сказала Хейд. — Вся Медвежья долина лежит в лежку пьяная. То же самое было бы и к вечеру, без хмельного молока. Или в домах у людей перевелась брага?
— Такого на моем веку еще не случалось, — признал Откель. — Дело прошлое, но хмельное молоко у тебя вышло на славу, забористое.
— Что же вам не понравилось? — спросила Хейд.
— Молоко есть молоко, — ответил Откель, — а брага есть брага. Всякая вещь должна быть тем, что она есть.
— С этим не поспоришь, — сказала Хейд.
— Что-'это у тебя висит в изголовье? — спросил Оттель. — Парсуна, изображающая Олава Святого?
— Нет, — сказала Хейд. — Это ирландский герой Беовульф, поражающий чудовище Хрюнделя.
— Хорошее дело, — сказал Оттель. — Ну, мы пойдем.
— А вы не так глупы, как о вас говорят, — заметила Хейд на прощанье.
— Конечно, — согласился Откель.
— Вы гораздо глупее, — сказала Хейд Босоногая.
6
Наказав таким образом Хейд Босоногую, Откель Разумник и Оттель Долдон отправились восвояси. По пути домой они завернули к Хродкетилю по прозвищу Зеленый, сыну Бьяргмода по прозвищу Толстый.
— Выходи, Хродкетиль! — закричал Оттель. — Пришло время тебе ответить за свои дела.
— Погоди, — сказал Откель. — Да ведь мы здесь были сегодня.
— Твоя правда, — сказал Оттель. — Выходит, мы уже убили Хродкетиля?
— Что-то не упомню, — сказал Откель.
— Зачем же мы тогда к нему заходили? — спросил Оттель.
— Так ведь мы заходили ко всем, кто живет по дороге на Утиный утес, — ответил Откель.
Тут открылась дверь дома, и вышла жена Хродкетиля, по имени Хульда Два Топора. Свое прозвище она получила от собственного мужа, который, прожив с нею месяц с небольшим, сказал такую вису:
Лучше ясень брани,
Он же Ньёрд сражений,
Проще — пьяный берсерк
На тропинке узкой
С топором огромным
В лапе своей каждой,
Чем лоза покровов[17],
Вроде моей Хульды.
— Это опять вы, пьянчужки? — закричала она.
— Замолчи, женщина, — сказал Оттель. — Лучше ответь нам, убили мы твоего мужа или еще только должны сделать это?
— Как же я отвечу, если ты приказал мне молчать? — спросила Хульда.
— Как же я отвечу, если ты приказал мне молчать? — спросила Хульда.
— Хорошо, — сказал Оттель. — Говори, женщина.
— Убить-то вы его не убили, — сказала Хульда. — К чему его убивать, когда он и так на ногах не стоит? Какая польза в муже, который день-деньской лежит поперек лежанки на манер бревна, и только глазами хлопает? От бревна, пожалуй, больше было бы пользы. Бревно, коли оно сухое, годится на растопку. С другой стороны, если бревно хорошенько пропиталось смолой, им можно подпереть стену в сарае. Из бревна, если оно окажется мягким и годным в работу, я могла бы что-нибудь себе смастерить. Взять, к примеру, один из тех топоров, которыми наградил меня муженек, и вытесать доброе корыто. Это если бревно окажется небольшим. Если же бревно будет соразмерным моему муженьку, то, пожалуй, из него вышла бы даже небольшая лодка. Села бы я в эту лодку и уплыла по Овечьей реке до самого моря, а оттуда бы с попутным ветром — до отцовского хутора. Рассказала бы родным, что за сокровище мне досталось: если не лежит бревно бревном, то шатается от двора до двора, всюду ест, пьет и жрет на дармовщину, да еще языком полощет хуже самой паршивой сороки, и диву даешься, как это никто не снес ему голову. А еще лучше, вытесала бы я из этого бревна себе доброго мужа. Такого мужа, как сама захотела бы. Поставила бы на ноги. Научила бы говорить. Хотя зачем в одном доме два языка? Нет, говорить его я бы не учила, не то все пойдет по-прежнему. Пускай бы он сидел себе в углу, молчал, да исполнял бы мужскую работу, когда женщина ему о том скажет, а не когда брага между ног зазвенит. Ради такой работы я не поленилась и взяла бы в руки оба топора, что единственно достались мне от муженька в награду за мой домашний труд и за все прожитые с ним годы. Да только топоры эти в дело негожи, как и всё, чем одарил меня муженек, да и сам он с утра негож ни в дело, ни в драку. А всего-то и выпил, что жбан свежего молока.
— Замолчи, женщина, — сказал Оттель.
— Теперь ты понимаешь, — спросил его Откель, — для чего нужны висы?
— Не очень, — признался Оттель.
— Для того, чтобы всегда можно было отличить мужчину от женщины, — сказал Откель.
— Это и так легко, — сказал Оттель.
— Не скажи, — возразил Откель. — В Кирьялаланде[18] довелось мне встретить бородатую женщину. В Гейланде полно мужчин, которые не прочь подставить приятелю свой тыл для известной цели.
— Ты хотел сказать — в Геймланде? — уточнил Оттель.
— Скажи еще — в Диснейланде, — возразил Откель. — Я просто пытался тебе доказать, что в мире полно мужчин, которые не отличаются от женщин тем, что сейчас у тебя на уме. А вот часто ли ты встречал женщин, которые слагают висы?
— Не очень, — признался Оттель.
— Когда женщины начнут сыпать висами, как Хрейн Тёртый, — сказал Откель, — тогда-то и придет Рагнарёк[19] всему.
— Быть может, ты и прав, — сказал Оттель. — Но по мне уж лучше добрая виса, чем целая вязанка пустых слов, половину из которых я пропустил мимо ушей.
— Я молчу, — сказала Хульда, которой показалось, что все про нее забыли.
— Просто отвечай на вопросы, женщина, — обратился к ней Оттель. — А ты разве не пила нынче молока?
— Отчего же не пила, — воскликнула Хульда, — когда пила? Не брагу же мне пить, подобно вам, буздырялам!
— Удивительно, — сказал Откель. — Значит, пьяное молоко валит с ног только мужчин. Нужно было порасспросить об этом колдунью Хейд. Ну, да теперь уж поздно.
— Почему это поздно? — удивился Оттель. — Не так далеко мы ушли от Утиного утеса, чтобы не суметь туда вернуться и потолковать с колдуньей.
— Да ведь ворочаться — недобрая примета, — сказал Откель. — В особенности в колдуньин дом. Нет, мы не станем этого делать. Мне кажется, она свое уже получила.
— Славно ты ее разделал, — сказал Оттель. — Впредь ей будет наука. А что же мы сделаем с Хродкетилем?
— А вот что, — сказал Откель. — Мы его замочим.
С этими словами он распустил штаны и помочился на угол дома Хродкетиля Зеленого.
— Хорошее дело, — сказал Оттель. — Пожалуй, я тебе пособлю.
— Стыда у вас нет, — сказала Хульда Два Топора.
— Стыда у нас навалом, — ответил Откель. — А вот терпежу нет совершенно.
Похоже, здесь больше нечего сказать об Откеле Разумнике, Оттеле Долдоне и их походе на Утиный утес.
7
Жил человек по имени Ульвхедин, а прозвище ему было Пустой Мешок. Он был сыном Ульвльота Полного Мешка. Во всяком случае, так он говорил всем, кто спрашивал. Ульвхедин был очень стар, голова лысая, как куриное яйцо, а борода росла редко. Лицо его было сморщено, что твой пустой мешок, отчего и получил он свое прозвище. Всякий, кто жил в Медвежьей долине, помнил Ульвхедина Пустого Мешка с тех пор, как помнил самого себя. Только глубокие старики могли бы рассказать, откуда здесь взялся этот человек, но никому и в голову не приходило тратить время на такие истории. Кроме лысины, бороды и отталкивающей внешности, ничего в Ульвхедине особенного не было, хотя всякому сразу становилось ясно, что не врастал он корнями в землю Страны Льдов. Мимра-бьярмка однажды, задумавшись, заговорила с ним по.-бьярмски и получила вразумительный ответ, но сразу же поняла, что не из Бьярмланда явился он сюда, а разве что провел там время, достаточное для изучения языка. Хейд Босоногая приходила в его дом раз или два под незначительным предлогом, говорила с ним по-ирландски, но и этот язык был Ульвхедину чужой. Еще он мог говорить с норвежцами по-норвежски, а со шведами по-шведски. В его доме были пергаменты, заполненные древними рунами или испещренные значками, смысла которых не понимал никто, кроме Ульвхедина. Словом, Ульвхедин Пустой Мешок был самым образованным и грамотным человеком в долине. Когда дело доходило до рун или какого иного письма на любом из языков, редко он отказывал кому-либо в помощи. И если бы не темное происхождение, быть бы ему законоговорителем.
Нельзя, однако же, не заметить, что его искусство в изготовлении браги ценилось намного выше, чем познания в языках и рунах. А брага в доме Ульвхедина Пустого Мешка всегда была отменная, всем брагам брага. Вот только его самого никто не мог уличить в пристрастии к питию.
Дом Ульвхедина стоял на отшибе, в Сухом углу, что на самом краю долины, где Овечий ручей сливался с Овечьей рекой. Этот дом не знал женской руки, но не потому, что его хозяин был чудаковат, как Откель Разумник, или глуп, как Оттель Долдон. Просто на свете не осталось ни одной зрелой женщины, что согласилась бы разделить кров и благо с таким старым старичиной, а молодую женщину лишь умалишенный отдал бы Ульвхедину в жены, когда вокруг столько добрых викингов в самом расцвете лет. И хотя в Медвежьей долине попадались скудоумные отцы, но совсем уж сумасшедших отродясь не было.
Однажды конный отряд перевалил через Медвежий хребет и спустился в долину. Все были вооружены, странно одеты и странно себя вели. Предводитель конников пытался говорить с первым встречным — а это был не кто иной, как Хродкетиль Зеленый, — но тот не понял его речи. С трудом чужак смог объяснить Хродкетилю, что ищет кого-то, но этим все и ограничилось. И Хродкетиль решил, что поступит правильно, если направит пришельцев к Ульвхедину. Если даже обнаружится, что Ульвхедин не поймет языка чужаков, то по крайней мере задержит их, пока Хродкетиль не оповестит всех жителей долины о вторжении. И если при этом Ульвхедин погибнет, вряд ли кто станет горько оплакивать утрату.
Ближе к закату конный отряд въехал в Сухой угол и свернул во двор к Ульвхедину. Предводитель заговорил с хозяином, который сидел возле дверей и пил ключевую воду с растертыми травами из ковша в обществе самого себя, да еще, пожалуй, пары овец, как делал это каждым вечером. Ульвхедин спросил:
— Кто ты такой, что решил заговорить со мной?
— Я Вальдимар, сын Вествальда, и я конунг этих людей, — ответил предводитель чужаков.
— Хорошее имя для конунга, — сказал Ульвхедин. — Знавал я конунгов с таким именем и в Швеции, и в Дании, и даже в Гардаре.
— Ты необычно выглядишь для жителя этих мест, — сказал Вальдимар конунг.
— Боюсь, это единственное, что никто у меня не отнимет, — сказал Ульвхедин.
— И ты сразу заговорил с нами на нашем родном языке, словно знал его всю жизнь, хотя последнее, на что ты похож, так это на человека моего племени, — сказал Вальдимар конунг.
— Мне довелось много странствовать, пока я не осел в этих местах, — уклончиво ответил Ульвхедин, а затем спросил: — Вы ищете человека?
— Да, это так, — сказал Вальдимар конунг.
— И что же это за человек? — спросил Ульвхедин.
— Это женщина, — ответил Вальдимар конунг.
— Зачем вам понадобилась женщина так далеко от дома? — спросил Ульвхедин.