— Нет, подожди, — сказала колдунья. — Мне кажется, что ты не всю свою силу мне отдал.
С этими словами она прижала его к себе с таким пылом, что у бедняги дух перехватило. Он даже подумал, что Хейд рассердилась и решила задавить его до смерти. Чтобы хоть как-то умилостивить ведьму, он принялся поддавать жару и раздувать меха с такой невиданной силой, что теперь уже пришел черед Хейд беспокоиться о своих косточках. На самом-то деле Хейд и в мыслях не держала чинить парню какой-то вред. Просто за все время, что она прожила на Утином утесе, не было у нее ни одного мужчины. Хотя женщина она была видная и пригожая, но многие побаивались ее дурной славы. А иные, кто не боялся ни аса, ни тролля, и пробовал подступиться к ней с обычной в этих краях грубостью, получали такой отпор, что долго о том вспоминали. Бьярки же сразу пришелся колдунье по сердцу: он был недурен собой, не сыпал грубостями и не норовил с порога залезть женщине под юбку. К тому же его наивность не показалась Хейд глупостью, а происходила скорее от юности и неискушенности. Потому-то она и не преминула пустить в ход свои чары, чтобы по случаю вспомнить, как это бывает между мужчиной и женщиной в постели.
— Что ты думаешь обо мне? — спросила Хейд Босоногая, на которой в тот час не было не то что обуви, а и ниточки единой.
— Думаю, что нет в этих местах женщины краше тебя, — сказал Бьярки, потому что голова у него шла кругом.
— Этого мало, — сказала колдунья.
Хейд Босоногая оставила Бьярки лежать под одеялом, а сама встала и, не одеваясь, развела огонь в очаге так сильно, что пламя едва не лизало стреху. Потом она вытащила из дальнего угла девять плоских камней, каждый размером с два кулака и чернее, чем уголь, разложила их перед очагом в виде круга, а сама стала в середину.
— Что ты собираешься делать? — спросил Бьярки, дрожа как осиновый лист.
Но Хейд не ответила. Она стала негромко бить в ладоши, извиваться всем телом и распевать висы на незнакомом парню языке. Глаза ее были закрыты, а тело мерцало от пота, и отблески пламени играли на нем, как будто пытались одеть женщину в огненный наряд. Бьярки сообразил, что против воли стал свидетелем какого-то зловещего колдовского обряда. В сердце его поселился страх, который оказался даже сильнее телесной радости, что возникает у мужчины при виде танцующей нагой женщины. Несмотря на то, что царила ночь, всего более Бьярки пожелал бы оказаться посреди Медвежьей долины, нежели в этом уютном, жарко натопленном, но все же пропитанном темными силами доме. Он готов был пуститься наутек, позабыв собственные штаны, да только ноги отказывались ему повиноваться. Так и сидел он в колдуньиной постели, сжавшись в комок, будто затравленный заяц, и не чаял, что когда-нибудь этот страх кончится.
Вскоре ему начало мерещиться, что Хейд не одна поет свои заклинания, а ей вторит мужской голос, тихий и загробный. Потом он увидел: вокруг тела колдуньи вьется струйка плотного синего дыма, трепещет в потоках горячего воздуха, что исходил от очага, но дивным образом не рассеивается, а наоборот, становится все гуще и плотнее. И вот уже не дым это, а призрак, не похожий ни на что, прежде виденное — ни на мужчину, ни на женщину, ни на долинного зверя, а скорее на тролля, как его иной раз описывают в сказках, да и то потому лишь, что сам Бьярки отродясь не видывал живого тролля и никак иначе не мог этот призрак назвать. И вот уже и на призрак это непохоже, потому что перекрывает собою свет очага, могучими плечами заслоняет от Бьярки танцующую Хейд, волосатыми лапами так и норовит ухватить ее где не след, а головой или тем, что у него взамен головы, нет-нет да и заденет соломенную стреху.
Внезапно Хейд прекратила петь и выпрыгнула из каменного круга. Тролль попытался за ней последовать, но будто наткнулся на раскаленную стену, зашипел и отпрянул.
— Опять эти проклятые камни, — сказал тролль, и голос его был как скворчание пара в жерле гейзера.
А Хейд ему ответила:
— Не держи зла, ни при чем тут я. Ведь не я тебя в них заточила.
Несмотря на сковавший его страх, Бьярки с удивлением обнаружил, что понимает каждое слово, хотя беседовали эти двое отнюдь не на языке Страны Льдов.
— И все же приятно вновь ощутить себя цельным, — сказал тролль, — а не разделенным на девять неравных частей.
— О Рианнон, повелительница луны! — вдруг воскликнула Хейд и рванула свои пышные медные волосы. — О Бригит, хозяйка огня и очага! О Кранн Бетад, древо вседержащее! Что я наделала!
— Это уж точно, — сказал тролль и скорчил на своей уродливой физиономии мерзкое подобие ухмылки. — Девятый камень нужно было оставить себе, женщина.
— Пятый, — сказала Хейд с печалью в голосе. — Ведь в пятом камне хранилось твое сердце.
— Ну, это как посчитать, — ответил тролль.
— Что же мне теперь делать? — зарыдала Хейд, заламывая руки.
— Это ты меня спрашиваешь?! — удивился тролль. — Кто из нас двоих чародей, женщина?
— Я чародейка, — сказала Хейд. — Но я самая глупая, никчемная и бесталанная чародейка, каких только носила земля.
— Похоже, я надолго застрял в этом тухлом местечке, — сказал тролль, умащиваясь на полу поудобнее. — Не знаю, утешит ли это тебя, но я все же готов исполнить твое Веление. Если бы ты так не убивалась, то могла бы заметить, что я по-прежнему во власти камней.
— Но ведь для того, чтобы ты мог исполнить Веление, мне придется убрать один из камней и выпустить тебя на волю, — сказала Хейд.
— Это уж как водится, — сказал тролль.
— А если ты меня обманешь? — спросила Хейд. — Почему я должна верить твоим словам?
— А ты и не должна, — сказал тролль. — Мои слова — последнее во всех мирах, чему стоит доверять. Но сдается мне, что нет у тебя, женщина, иного выбора.
— Что будет, если я заберу отмыкающий камень себе? — спросила Хейд.
— Нашла кого спрашивать! — засмеялся тролль. — Я последний во всех мирах, кто готов советовать тебе, как мною управлять!
— Вот и ответ, — сказала Хейд. — Если я заберу отмыкающий камень, в котором хранилось твое сердце, то ты не сможешь причинить мне вреда.
— Возможно, — сказал тролль. — Но не забудь, женщина, что я уже заполучил свое сердце. Все эти камни пусты, и все они — только камни.
— Но ведь я не должна верить тому дерьму, которое ты мне рассказываешь! — воскликнула Хейд.
— Это забавно, — сказал тролль. — Я мог бы играть с тобой в угадайку дни и ночи напролет. Но что-то мне подсказывает, что нет у тебя столько времени, сколько есть у меня.
— Ты прав, — сказала Хейд. — Видно, такова моя доля — всю жизнь играть в угадайку со смертью.
И она протянула руку, чтобы убрать один из камней.
— Не хочу тебя огорчать, женщина, — сказал тролль, который уже не казался таким огромным и страховидным, — но ты забыла произнести Веление.
— Ах да, — сказала Хейд.
— Видно, ты и вправду колдунья-неудачница, — проговорил тролль.
— В этом-то вся беда, — согласилась Хейд. — Ну так слушай...
— Подожди, проклятая дура, — прервал ее тролль. — Перед тем как произнести Веление, ты должна...
— Да, конечно, — сказала Хейд. — Прости. Во-первых, я не ожидала, что мне удастся вообще тебя призвать. А во-вторых, я не думала, что ты окажешься таким уродом.
— Ну, не знаю, — сказал тролль с обидой. — Те, кто вызывал меня прежде, так не считали. На мой взгляд, они были куда уродливее. Я среди них слыл красавчиком. Веришь ли, меня даже пытались соблазнить. Рассказать тебе о них?
— Как-нибудь в другой раз, — сказала Хейд. — Ты готов повиноваться?
— Ну, хоть что-то ты делаешь правильно, — проворчал тролль. — Да, я готов.
— Так вот, — начала было Хейд.
Но трёлль снова прервал ее:
— Клянусь Создателем, я дождусь, когда ты отомкнешь круг, а потом просто выйду и убью тебя. Так оно будет проще для всех. Читай по губам, женщина, что нужно говорить: вни-май-же...
— Внимай же, — повторила за ним Хейд и замолчала.
— Так я уже внимаю, — подбодрил ее тролль.
— Ты такой страшный, — сказала Хейд. — Просто губы леденеют.
— Ты, знаешь ли, тоже не гений чистой красоты! — обиделся тролль.
— Вот уже пять зим, — начала Хейд, — меня преследуют вооруженные люди Вальдимара конунга, сына Вествальда. Они хотят отнять у меня мои книги и свитки, а меня саму заживо сжечь. Вальдимар конунг думает, будто я убила верховного друида Мгахобунабоха. Но это не так. Я была тайной ученицей Мгахобунабоха, принятой в младшие послушницы Кьяркалл Бойреаннах — Женского Круга. Он сам передал мне все книги, когда понял, что не переживет грядущей ночи. Да, я стала невольной причиной его смерти, но это была смерть, которую он сам себе избрал. Поэтому нет на мне той вины, за которую меня желает покарать Вальдимар конунг.
— А эти камни тебе тоже твой друид передал? — поинтересовался тролль.
— И камни, и вызывающее заклинание, — подтвердила Хейд.
— Ты хочешь, чтобы я оправдал тебя перед Вальдимаром конунгом? — спросил тролль.
— Нет, — сказала Хейд. — Думаю, что Вальдимар конунг не тот человек, который откажет себе в удовольствии убить какую-то беглую колдунью. Ведьмой больше, ведьмой меньше — для него значения не имеет. Ему нужны книги. Сам он читать их не станет, а отвезет тому человеку, которого признает за своего верховного друида. А меня он убьет просто для развлечения.
— Странно вы здесь развлекаетесь, — сказал тролль. — Прости, что снова прервал тебя. Так чего же ты от меня хочешь, женщина?
— Я хочу, чтобы меня оставили в покое, — ответила Хейд. — Только и всего.
— Это и есть твое Веление? — удивился тролль.
— Да, — сказала Хейд.
— Ничего глупее в жизни не слышал, — признался тролль. — А ведь я прожил дольше, чем самая древняя скала в этой долине глупцов и глупиц. Нет, правильнее сказать: тупиц и тупцов. Подожди, я кое-что хочу тебе объяснить.
— Ты готов исполнить Веление? — прервала его Хейд.
— Как пожелаешь, моя госпожа, — ответил тролль и сплюнул. — Ненавижу эти слова, но они — часть древнего Уговора... Позволь только довести до твоего сведения, что ты совершила громадную ошибку.
— Я знаю, — сказала Хейд.
— Нет, ты не знаешь, — возразил тролль. — Ошибка не в том, что ты забыла сохранить камень с моим сердцем у себя и получить надо мной, со всем моим могуществом, безраздельную власть. Ошибка не в том, что ты выразила Веление в самых нелепых словах, какие только существуют в языке вашего племени дураков и дурух. Точнее, олухов и олуш.
— В чем же ошибка?
— А в том, женщина, — сказал тролль, — что тебе вообще не следовало обращаться ко мне. Ты пытаешься затушить костер с помощью потопа. Это твое дело и твое право, но обычно потоп смывает и костер, и дом с очагом, и всю деревню, и весь народ. Чтобы ты знала: костер хорошо тушить иным способом. Нужна пара-тройка самцов и какое-нибудь пойло, что долго внутри не загащивается. К примеру, местная брага подошла бы как нельзя лучше.
— Я не знаю способа, как потушить тот костер, что подбирается к моему дому, — сказала Хейд. — Я всего лишь слабая женщина и дрянная колдунья.
— Все, что тебе нужно для избавления от бед, находится в твоей убогой халупе, — сказал тролль. — И это не заключено в скудоумных книгах и свитках. Но хватит о старых ошибках. Самое время тебе совершить новую. Ты должна выпустить меня на свободу, чтобы я поскорее мог исполнить это дурацкое Веление. Убирай один из камней, и дело с концом.
— Если я уберу не тот камень, ты меня убьешь? — спросила Хейд.
— Может статься, — ухмыльнулся тролль.
— А есть ли возможность тебе исполнить Веление, не покидая круга? — спросила Хейд.
— Нет, — ответил тролль. — И это тот редкий случай, когда ни к чему мне кривить душой.
— Но тогда получается, что ты не сможешь убить меня, поскольку Веление тебе не позволит, — сказала Хейд.
— Твоя глупость убьет тебя раньше, — сказал тролль.
— Let it be, — промолвила Хейд на одном из языков, которые знала, и, долго не раздумывая, подняла камень, что первым попал под руку.
— Хорошие слова, — сказал тролль, выходя за пределы разорванного круга. — Когда-нибудь они станут названием великой песни.
— Я угадала? — спросила Хейд с надеждой. — Я взяла камень, где хранилось твое сердце?
— Ты не угадала, — сказал тролль, подходя ближе к очагу и подставляя мохнатые бока жаркому пламени. — У тебя в руках камень, где хранилась моя задница. Уж поверь, сердце я бы доверил тебе с большей охотой.
— Значит, ты убьешь меня? — спросила Хейд.
— Конечно, я могу убить тебя, женщина, — сказал тролль, смеясь. — Хотя бы потому что в самом твоем Велении содержится мольба о смерти. Ведь только смерть приносит истинный покой. Я это знаю, потому что сам умирал без числа раз, и лишь в смерти обретал долгожданное отдохновение от непреходящей глупости бытия. Но я тебя не убью.
— Почему же? — удивилась Хейд.
— Мне скучно, — ответил тролль. — И я намерен всласть позабавиться. Скоро в этом мире всем будет не до тебя.
С этими словами он прыгнул в очаг и растаял в языках пламени.
10
Хейд же Босоногая постояла какое-то время над опустевшим кругом камней, вздыхая и горестно качая головой. Потом собрала в мешок все камни, кроме отмыкающего, который завернула в расшитое бисером полотенце, явно не предназначенное для вытирания рук, и сложила на полку. Сделав это, она присела перед очагом и разворошила поленья, чтобы пригасить пламя. Когда она обернулась, то увидела, что Бьярки все еще лежит в ее постели под ее одеялом и смотрит на нее во все глаза.
— Что ты тут делаешь, Медвежонок? — закричала она. — Да еще голый?!
— Но ведь ты сама затащила меня сюда, — удивился Бьярки. — И потом, погляди на себя, разве ты одета более моего?
— Прости, — сказала Хейд и накинула на плечи накидку, что отнюдь не сделало ее одетой. — У меня от переживаний совсем отшибло память.
— Кто это был? — спросил Бьярки. — Тот, с кем ты разговаривала на чужом языке, хотя, должен признаться, я понял каждое слово? Какой-то мерзкий тролль, которому ты вверила свою душу?
— Ни к чему тебе это знать, — сказала колдунья. — Спокойнее будешь спать.
— Нескоро ко мне вернется сон после того, что я здесь увидел, — сказал Бьярки.
— А ты поклянешься, что не выдашь меня? — спросила Хейд.
— Всем, чем пожелаешь, — ответил Бьярки.
— Что-то мне не слишком верится в твою искренность, — сказала Хейд. — Уж больно ты легко соглашаешься со всем, что я тебе говорю.
— Ничего в том нет удивительного, — сказал Бьярки. — Ты пришлась мне по нраву с первого взгляда. А после того как мы разделили с тобой одно ложе, я и вовсе приник к тебе душой и сердцем. И не скрою, что хотел бы того же снова и снова.
— Размечтался, мохнатенький, — сказала колдунья. — Ну так слушай. Тот, кого ты видел, не тролль. Я не уверена, что точно знаю, кто он таков и как его имя, но скорее готова предположить, что это один из асов.
— Что заставляет тебя так думать? — спросил Бьярки.
— Например, то, что для него нет ничего невозможного, — ответила Хейд. — Он готов исполнить любое желание человека, которому удалось вызвать его из небытия. Но способ исполнения, как мне поведал мой учитель Мгахобунабох, иной раз способен повергнуть в ужас и смятение самого безрассудного смельчака, а результат покажется настолько обескураживающим, что сам ему не обрадуешься.
— Зачем же ты призвала его? — спросил Бьярки.
— А затем, — сказала Хейд, — что вряд ли в Медвежьей долине кто-либо захочет обнажить топор в защиту моей жизни, когда к нему подступится конный отряд ирландских ратников.
— Я бы с радостью, — сказал Бьярки. — Да только где я возьму топор?
— И где ты возьмешь разумную голову, — сказала Хейд. — Не слишком-то ты похож на человека, готового убивать и умереть. — Тут она снова принялась рвать на себе волосы. — И зачем только я на свет родилась такой дурой? За что мне все эти злоключения, когда я всего только и хочу, что стать ведуньей? За что на меня ополчились небеса и недра? Стоило тащить через два моря эти злосчастные камни, чтобы пустить их в дело и так оплошать!
— Не стоит сокрушаться, — сказал Бьярки. — Видно, ты никогда не глядела на себя в зеркало, коли считаешь, будто асы были к тебе несправедливы. А я бы только и делал, что сидел и глядел на тебя во все глаза. Потому что вряд ли в этом мире есть хоть что-то, способное лучше утешить мой взор.
— Фионн[24] знает, что за глупости у тебя в башке в такую минуту! — возмутилась Хейд.
— И даже он не знает, твой Фионн, — сказал Бьярки, — будь он мудрец из мудрецов. А я так вот что знаю:
Волосы твои — проволока из червонного золота, которое только слепой способен назвать медью.
Лоб твой — стена из чистого мрамора, который только неразумный примет за обожженную глину.
Брови твои — две тетивы, выгнувшиеся в ожидании полета стрелы взгляда твоего.
Один глаз твой — криница голубой воды, сулящая успокоение души смятенному путнику. Другой глаз твой — дремлющий омут, зеленой ряской подернутый, в котором скрываются в облике русалок все обиженные своими женихами невинные девушки.
Нос твой — покатый выступ над бездонной пропастью, погибель для искателя легких троп к твоему сердцу.
Губы твои — врата в пещеру несметных сокровищ, ключ от которых может достаться лишь тому из конунгов, кто осенен покровительством всех асов.
Уши твои — две морские раковины, осиротевшие без жемчуга.