— Не заслоняйте мне окно, — послышался тусклый голос откуда-то со стороны просторного, заваленного тряпьем дивана.
Я обернулся, слегка опешив. Не ожидал, что поиски в лабиринте покоев закончатся так скоро.
Тряпье оказалось громадным кашемировым пледом, завороченным на манер кокона, из недр которого, собственно, и исходил голос.
— Что вы там высматриваете? — спросил я.
— Не знаю... что-нибудь новенькое. Иногда мне там корчат рожи.
— Рожи?!
— Ну да. Покажут язык... или задницу.
— А вы что же?
— И я показываю... — Тряпье зашевелилось, и из его складок вознесся тощий и не слишком чистый кулак с выставленным средним пальцем.
— Весьма интеллектуально насыщенное общение, — усмехнулся я.
Рука неуверенно пошарила по поверхности пледа в поисках угла и расслабленно упала.
— Не могу выбраться... давно уже ни черта не могу.
Я приблизился. От дивана тянуло сыростью и мертвечиной. Докопаться до содержимого пледа оказалось нелегко и чрезвычайно отвратительно. Уж и не знаю, стоило ли это делать вообще.
Вначале показалась макушка в неопрятных свалявшихся прядях затем страдальчески наморщенный лоб с кустистыми бровями... огромный клювастый нос... с трудом открылись слипшиеся веки... запавшие щеки и мощный, некогда имевший все основания называться волевым, подбородок припорошены были застарелой пегой щетиной.
— Мы знакомы? — спросил доктор Борис Ульрихскирхен, слегка задыхаясь.
— Нет... полагаю, нет.
— Тогда как вы здесь оказались? — Поразмыслив, он уточнил: — И зачем?
Разумеется, он меня не знал — визави мы не встречались. Я не вращался среди небожителей, он не нисходил к плебсу. Но я знал его давно и неплохо. Человек, за короткий срок собравший несколько самых престижных премий за свои исследования на стыке физики, информатики и математики, от Тьюринговской до Нобелевской. Автор скандального эссе «Уравнения Сатаны», где утверждалась неизбежность и расписана была в деталях процедура тотальной нанокиборгизации вида Homo sapiens. Создатель прототипа процессоров для так и не родившегося на свет нового поколения компьютеров на каких-то малопонятных кому бы то ни было, кроме него самого, «медленных фотонах». Создатель операционной среды nSpace, похоронившей Windows и Unix. Лицо с телеэкранов и обложек глянцевых журналов. Бабник и метросексуал. Демагог и провокатор... Ну разумеется, кому еще могла прийти в голову идея волнового вируса?!
И сейчас, глядя на жалкую тень прежнего блистательного наглеца и скандалиста, я вдруг поймал себя на мысли, что это все же не первая, и даже далеко не первая, наша встреча за мою бесконечную, полную имен и собы тий жизнь в человеческом теле.
— Thou art the man[75], — промолвил я.
— Мне не страшно, — ответил он. — Не в том я состоя нии, чтобы чего-то страшиться.
— Интересно, за кого вы меня принимаете.
— Какая разница... Всегда найдется миллион-другой желающих поквитаться со мной за свои собственные грешки. Но что вас так задержало?
Я подтянул к изголовью дивана кресло и устроился с максимальным комфортом, закинув ноги на стоявший здесь же грязный журнальный столик. Какие-то бумаги и диски с шумом ссыпались на пол.
— Не собираюсь предъявлять вам счет, — сказал я. — Все, что происходит... это вообще меня не касается. Я здесь лишь затем, чтобы воочию повидать автора тако го скорого и безвкусного конца света.
В его глазах затлела слабая искра любопытства.
— Как тебе удалось? — спросил он.
— Что именно?
— Сменить форму существования с волновой на мате риальную.
Не сразу, но я сообразил: он принял меня за другого. За свое детище. Он почти угадал, но...
— Ошибаетесь. Я — не он.
— В вас столько жизни... столько энергии... Ни в ком ее не может быть так много... ну разве что в каких-нибудь одноклеточных... или... — Он даже сморщился от усилия и произнес по слогам: — В аль-ве-оло-би-он-тах! Вы знаете, что такое альвеоло... — Он перевел дух и закончил: — ... бионты?
— Не имею чести.
— Это такая маленькая сволочь, ни животное, ни растение. .. которая переживет этот мир. И, возможно, его унаследует.
— А... с чем-то подобным мне доводилось сталкиваться, — усмехнулся я. — Но это было чертовски давно, и назвать ту сволочь маленькой ни у кого язык не повернулся бы... Не надейтесь. Конкретно этого конца света не переживет ничто. Если и последует новое начало, то с чистого листа.
Про левиафанов, мировых змеев и иже с ними я счел за благо умолчать.
— Откуда вы знаете? Или вы из этих... из ангелов? Вас, случаем, не Гавриилом кличут?
Наверное, в свои лучшие времена он был чрезвычайно занятным собеседником.
— На деву Марию вы не потянете. А мне приличнее назваться Азраилом... Но я не ангел и не демон. И уж тем более не ваш... волновой вирус. Кстати, у него есть имя?
— А у вас?
Я поморщился.
— Вы, люди, спать спокойно не будете, если не приклеите к чему-то находящемуся за пределами вашего разумения какой-нибудь ярлык. И только так сможете включить это непостижимое в свою систему понятий. Да, у меня есть некое свойство, которое делает меня уникальным в моем мире. Но это не имя в вашем понимании. С другой стороны, в вашем мире у меня было столько имен, что все из них я уж и не упомню. Рано или поздно они облетают с меня, как шелуха. Поэтому можете придумать еще одно, любое, мне все равно. Если вам интересно, последним по времени моим именем, а точнее — определением, было «терминальный эффектор»... »
— Кто измыслил сей уродливый термин для обозначения столь блистательного феномена? — поразился Ульрихскирхен.
— Один провинциальный философ.
— Черт бы подрал! — выдохнул он. — Только убедишь самого себя, что выдумал что-то по-настоящему новое, как сразу выясняется, что на деле ты жалкий подражатель, если не плагиатор.
— Скажи я вам, что вы воспроизвели — пускай и не слишком умело! — одну из остроумнейших игрушек Создателя Всех Миров, это примирит вас с действительностью?
— Ну... в какой-то мере. А что, бог и вправду есть?
— Вот и вы путаете бога и создателя...
— Погодите-ка... Уже, кажется, нет, не путаю. Вы хотите убедить меня, что некий высший разум создал этот мир, а затем перестал обращать на него внимание, от влекшись на более серьезные и любопытные дела?
— Не хочу, — возразил я. Он глядел на меня с выжида тельным интересом. — Я просто знаю это.
— Ну да... будь это бог в традиционном понимании, уж он-то вряд ли стал бы так наплевательски относиться к собственному творению... Следовало чем-то очень обидеть бога, чтобы он решил: ну вас к свиньям, выпутывайтесь как хотите, а я знать и видеть вас больше не желаю. И это его равнодушие объявлять неисповедимыми путя ми и горним промыслом.
— Вы, люди, весьма изобретательны. Поводов для огорчения своему богу вы дали с избытком. Даже мать способна отвернуться от непутевого дитяти. А что говорить о строптивой зверушке... или, если говорить на доступном вам языке, программе со множеством скрытых багов? Что вы делаете в ситуации, когда устаете вылавливать собственные ошибки в коде?
— Ну коли уж совсем устаю... стираю код и пишу новый... — Он нахмурился. — Сейчас что, как раз та ситуация?
— Это вы меня спрашиваете?! — удивился я. И ткнул пальцем в сторону окна. — Вот это все... чьих рук дело?!
— Я назвал его «Эфир», — сказал Ульрихскирхен задумчиво. — Разве он вам не представился? У меня такое ощущение, что вы с ним уже знакомы накоротке...
— Почему именно «Эфир»?
— Было в античной мифологии такое божество с неопределенным статусом. Легкое, воздушное... не то отец всех богов, не то отпрыск... не помню, какие образы вертелись у меня в голове в ту прекрасную пору. Замышлялась компактная, но сложная программа с возможностью автомодификации. Нужно было подобрать для нее подобающую элементную базу и создать операционную систему. Медленные фотоны не годились... традиционное железо только все портило. Простое и очевидное решение: хер с ней, с операционной системой, хватит и операционной среды... Волновое пространство — никаких границ, никакой борьбы за ресурсы... Никто о нем ничего толком не знает, что бы там ни втирали вам физики-волновики... да и не нужно знать всего, достаточно найти способы... даже не управлять им — всего лишь играть. Слыхали о специальной волновой теории Регардена-Эдельштейна?
— Не припоминаю.
— И не мучьте свои извилины: это тайна за семью печатями. Волновая теория в максимально возможном приближении к реальному положению вещей — на существующем уровне познания, разумеется. Регарден умер в прошлом веке, непонятый и непризнанный, его имя под негласным запретом, публикации уничтожены... Эдельштейна завалили деньгами и застращали... он согласился молчать, и тоже вскорости как-то чрезвычайно удачно скопытился от внезапной коронарной смерти. Вы что думаете, теоретическая физика всегда и во всем публична?! Вы еще про математику не знаете — там секретность, какая вам и не снилась... Мне передали диск с изложением специальной волновой теории из рук в руки... черный диск никому — даже мне! — не известного формата «Black Deck» в единственном экземпляре, и особый дисковод, на котором этот диск только и мог быть прочитан... Я сам ни черта не понял, это я-то!., нобелевский лауреат!., но нашел людей, которые поняли. Два аспиранта из Техниона, что в Хайфе, слыхали?., наглые такие, «евреи в кубе»... один русский из Сибири, он там в своей лаборатории в валенках и тулупе сидел, чтобы не подохнуть от холода... два азиата, не то из Китая, не то из Малайзии, на одно лицо и даже, кажется, имя... они поняли и все мне растолковали. Остальное было рутинной процедурой... Помнится, на радостях мы ужрались в прах... море виски пополам с текилой, не самое удачное сочетание, прямо скажем... а наутро, небритые и похмельные, выдали генеральному заказчику офисные ножницы и предложили разрезать ленточку на коробке с пультом. Там, собственно, и была-то одна кнопка... все понимали, что это дорога в один конец... но никто не думал, что это дорога в «Пэ-Пэ».
— Не припоминаю.
— И не мучьте свои извилины: это тайна за семью печатями. Волновая теория в максимально возможном приближении к реальному положению вещей — на существующем уровне познания, разумеется. Регарден умер в прошлом веке, непонятый и непризнанный, его имя под негласным запретом, публикации уничтожены... Эдельштейна завалили деньгами и застращали... он согласился молчать, и тоже вскорости как-то чрезвычайно удачно скопытился от внезапной коронарной смерти. Вы что думаете, теоретическая физика всегда и во всем публична?! Вы еще про математику не знаете — там секретность, какая вам и не снилась... Мне передали диск с изложением специальной волновой теории из рук в руки... черный диск никому — даже мне! — не известного формата «Black Deck» в единственном экземпляре, и особый дисковод, на котором этот диск только и мог быть прочитан... Я сам ни черта не понял, это я-то!., нобелевский лауреат!., но нашел людей, которые поняли. Два аспиранта из Техниона, что в Хайфе, слыхали?., наглые такие, «евреи в кубе»... один русский из Сибири, он там в своей лаборатории в валенках и тулупе сидел, чтобы не подохнуть от холода... два азиата, не то из Китая, не то из Малайзии, на одно лицо и даже, кажется, имя... они поняли и все мне растолковали. Остальное было рутинной процедурой... Помнится, на радостях мы ужрались в прах... море виски пополам с текилой, не самое удачное сочетание, прямо скажем... а наутро, небритые и похмельные, выдали генеральному заказчику офисные ножницы и предложили разрезать ленточку на коробке с пультом. Там, собственно, и была-то одна кнопка... все понимали, что это дорога в один конец... но никто не думал, что это дорога в «Пэ-Пэ».
— Что такое «Пэ-Пэ»?
— Это дочь одной знакомой придумала — Полный Прикол. А мы, взрослые циники, расшифровали как Полный Пиздец... и, что характерно, попали в десятку.
— Так стало быть, существовал генеральный заказчик?
— Ну конечно. Некий транснациональный фонд «Лейбниц XXI»... исследования на стыке науки и религии... по крайней мере, так они утверждали. Хорошие деньги, занятная техническая идея... благородные цели — вернуть человечество на путь истинный, в лоно религии и нравственности.
— Вы и впрямь поверили в благородство намерений?
— Конечно, нет. Я благоразумно сделал вид, что поверил. Все было шито довольно грубыми белыми нитками — никому не хотелось вслух говорить о Золотом Миллиарде... ?
— Апокриф Малха здесь каким боком затесался?
— Врете, что вас это не касается, а сами полностью в теме... Не думайте, что я сразу согласился... я говорил с этими ребятами без малого месяц, пока они смогли меня заинтересовать и убедить — а ведь убеждать они умеют! Согласитесь, это была возвышенная цель — встряхнуть человечество, пока оно не утонуло в океане собственных пороков, не мытьем, так катаньем внушить вечные ценности... устроить небольшую, но очень показательную прелюдию к концу света. Этакую акцию устрашения... Оставалось только выбрать подходящий эсхатологический сценарий, и уж под него разработать инструментарий. По понятным причинам, обо всяких там Рагнарёках, с кораблями из ногтей мертвецов и толкучкой богов за право порешить друг дружку, и речи не шло...
— Отчего же? Там были занятные вещи...
— Сценарий, что предлагал Иоанн Богослов, показался чересчур сложным в реализации, да и необратимым. Вообще в библии много сказано о конце света, но такие моменты, как воскрешение мертвецов и глобальные стихийные бедствия, никого не воодушевляли. — Он усмехнулся: — Все отчего-то желали минимального ущерба имуществу и недвижимости.., Тогда-то мне подсунули апокриф Малха. Он мне сразу понравился. Написано просто и ясно, что за чем следует, как техническое задание — бери и кодируй... А самое важное — никаких разрушительных глупостей, никакой там саранчи с человечьими головами. Смертная тоска охватит каждого человека, и в печали своей предастся он мыслям о собственной никчемности и незначительности перед высшими промыслами. Что тут мудрить? («И действительно, — подумал я. — Чего мудрить-то?! Берем одного обозленного на весь мир корноухого филистимлянина и двух в жопу пьяных бродячих декламаторов... Вот вам и сценарий конца света!») Волновое угнетение психики, все давно известно! Осталось только выбрать источник волнового воздействия и придать ему соответствующую глобальность...
— Что человеческая психика — слишком сложный аппарат, чтобы подвергать его унифицированному воздействию, вам и в голову не пришло.
— А, ерунда... об этом я тоже думал. Не такой уж и сложный аппарат... те же принципы, что и в самом паршивом калькуляторе, только иная элементная база и намного больше транзисторов. Разумеется, всегда оставался некий риск клинических отклонений от типовой модели... но кому в светлом и безгрешном будущем нужны отклонения?!
— Африканские пигмеи вымерли в числе первых, — заметил я. — То есть подчистую. Более безгрешного народа я в жизни не встречал.
— Глупости! — возразил он. — Велика важность — пигмеи... В первую голову вымер весь фонд «Лейбниц XXI», о чем я ни секунды не сожалел... следом улетела моя команда — мы оказались в самом эпицентре, и нам перепало больше других. Я уцелел, потому что... потому что не знаю почему. Наверное, это часть игры... ведь Эфир алгоритмически сходен со многими продвинутыми движками виртуальных игр. А значит, он с нами играет в какие-то свои непонятные квесты. Рожи мне корчит. .. нужен же ему кто-то, кому он станет корчить рожи! А я даже умереть толком не могу... ничего не хочется, ни есть, ни пить... ни жить, ни умереть. Хотел было из окна выброситься — стекло, сука, пуленепробиваемое, раздвигающие механизмы, натурально, заблокированы, а вставать и куда-то идти в поисках пригодного способа самоубийства — выше моих сил... А вы мне тут про пигмеев втираете...
Он внезапно побагровел от напряжения и сел внутри своего кокона.
— Выпить хотите? Или алкоголь вам безразличен?
— А что у вас есть? — спросил я заинтересованно.
— У меня?! — Он горделиво вскинул подбородок. — Все! Пошарьте в баре... и мне плесните на донце.
Сам бар больше напоминал собой один из сейфов Форт-Нокса, хотя открывался не в пример проще. Подсветка работала, где нужно было прохладно, а где нужно — не слишком. Его содержимое действительно потрясало воображение. Я заметил «Beautе de Vice» в хрустальной бутылке, на фоне которой «Johnnie Walker Blue Label» выглядел шотландским оборванцем в засаленном кильте. «Пить я тоже не хочу, — сказал за моей спиной Ульрихскирхен. — А буду! Хотя бы назло ему...» Глаза разбегались. Чтобы не застрять здесь надолго, я зажмурился, протянул руку и цапнул наугад. Это была текила «Grand Patron Uranium». Что и говорить, не худший выбор, отнюдь не худший.
Я разлил вязкую голубоватую жидкость в два высоких стакана — первое, что попалось из подходящей посуды. Один стакан подал Борису — тот принял его обеими руками, брезгливо принюхался, проворчал «А лимон?.. А соль?..», единым махом выплеснул в рот и тотчас же прилег. Я снова плюхнулся в кресло, сделал глоток — и впервые за все время пожалел об этом уходящем мире.
— Что-то пошло не так, — бормотал Ульрихскирхен. — Точнее, все пошло не так. А когда оно сразу-то шло так и именно так, как подразумевалось?! С обычными программами все просто: накапливаем достаточное количество выявленных ошибок и выпускаем сервис-пак... Но мы изначально делали необычную программу, которая могла бы сама находить и сама устранять ошибки разработчика в своем коде. От ошибок никто не застрахован... даже этот ваш... Создатель миров, о котором даже вы, существо, как я понимаю, внесистемное и всемогущее, говорите со страхом и почитанием в голосе. Ведь лажанулся же он с нашим миром!.. Еще Дейкстра[76] говорил: если отладка — процесс удаления ошибок, то программирование должно быть процессом их внесения... Систему автодебаггинга я делал сам... и тоже где-то лажанулся. Один черт знает, что Эфир в себе поправил, чтобы стать тем, кем он стал... он так отладил собственный код, что сам себя сделал разумным... и мне порой кажется, что он уже тому не рад. Или, что еще хуже, ошибка была допущена с самого начала, в постановке задачи. Послушайте, мосье Терминальный Эффектор... перед вами хотя бы раз ставили непротиворечивые задачи?
— Даже и не упомню, — признался я.
— Для сверхъестественного существа вы подозрительно многого не помните...
— Способность забывать — высшее благо... Но вы правы: на самом деле, я ничего не забываю, и при желании смогу докопаться до начала всех начал, погребенных в моей памяти, но... сейчас у меня нет такого желания. Да нет в том острой нужды. Вам ли не знать, что любая, самая выверенная формулировка непременно допускает различные толкования!
— Конечно... чертова прорва законов Мэрфи... один из них гласит, что программа всегда выполняет то, что ей приказали делать, а не то, что от нее хотели. В какой момент я упустил это из виду?.. Никто не захотел думать о собственном несовершенстве... все попросту начали умирать. От тоски... Во мне тоже сто восемьдесят фунтов тоски... сейчас уже меньше, но все равно до черта... Я уже битый месяц почти не ем, не пью и не курю... почему я до сих пор не умер, можете мне объяснить?! — Ульрихскирхен снова попытался сесть, и с третьей попытки ему это удалось. Дрожащей рукой он протянул стакан, и я с готовностью набулькал туда бесценного коллекционного пойла. — Слово чести, когда я понял, как облажался, тотчас же попытался все исправить. Начал работать... думал, ему не понравится, и он станет метать в меня шаровые молнии или напускать ядовитых змей... да мало ли что... А он, сволочь, даже мой компьютер не отключил. Либо ему все равно, либо он меня не боится... либо на что-то надеется... Он снова оказался прав — я скоро уговорил себя, что ничего не изменить, и будет лучше, если я прилягу и просто стану смотреть в окно... А там все время что-то горит и взрывается. Программой не предусмотрено, чтобы горело и взрывалось... а оно горит... и взрывается, мать его...