– Быстро! Пошли!
Вот так, почти не приходя в себя, стискивая пистолет, Петя отправился в новый дальний путь. Франсуа вел сначала коридором, потом спустились в подвал, долго бежали по склизкому темному проходу. Подъем, поворот, снова спуск. Длинный кривой коридор, какие-то бочки, поворот. Дверь, поворот, снова подъем… На поверхность вышли уже совсем в другом квартале. По дороге Франсуа все же отнял у Пети пистолет, спрятал в карман. Шли по улице; не сбавляя темпа, Селье объяснял: Приорат нанес ответный удар, квартира Профессора захвачена, вход в портал перекрыт. Теперь за ними гонится еще и полиция, надо уходить любой ценой.
Вошли в аптеку, сразу прошли внутрь, в комнату, пропитанную вяжущим, тревожным ароматом лекарств. Франсуа звонил, Вальтер и двое незнакомых Пете людей с военной выправкой молча стояли вокруг. Кто-то в белом халате кинул Пете куртку и рубашку вместо пропитанных кровью, сунул в руку что-то коричневое, почти зловонное в мензурке. Петя выпил, один из незнакомцев сунул ему еще фляжку с остро пахнувшим вкусным коньяком.
Из квартиры опять шли переходами, вышли в совершенно незнакомой щелеобразной улице с типичными для Франции узкими высокими домами. По улице протиснулось такси, за рулем сидел Вовка-казак. Новое виляние по незнакомым улицам, вход в помещение – оказалось, в зоомагазин. Там, среди говорящих на незнакомом языке, чужих людей, пришлось просидеть несколько часов.
Восстанавливалось жесткое, четкое понимание происходящего. Действовали и уже появившийся опыт, и коньяк, действовало незнакомое лекарство. Пете казалось, что какая-то часть души схвачена вековым льдом. Не надо думать о Жаннете, о всем несбывшемся: просто для того, чтобы не кричать и не заплакать.
Даже хорошо, что не было времени переживать: надо было выбираться из Парижа, надо было срочно уходить в Германию. И вообще продолжать воевать.
– Что будем делать, Петер? Портал недоступен, а нам надо срочно в Германию.
– Профессор убит?
– Его захватили как заложника. Ты же видел, нас не хотели убивать, нас брали живыми. И взяли бы, не будь у тебя Голоса. Знаешь, кто нас выдал? Второй слуга… пожилой такой, тихий и скромный.
– Этот человек не будет жить.
– Не будет. Я сам его найду хоть на дне моря. Но, как думаешь, что делать сейчас?
– Вальтер, давай двигать к границе? Через нее придется перелететь.
– С левитацией у меня не очень… Да и у тебя тоже. Представляешь, какой расход энергии?
– Представляю… А что, есть другой выход?
– До границы еще надо добраться.
– Франсуа говорит, что будут нам и документы, и машина.
Уже в темноте пришел Франсуа. Документы – военный билет Иностранного легиона для Вальтера, отпускное свидетельство. Для Пети – нансеновский паспорт. Со смутными чувствами взял Петя светло-коричневый документ на свое настоящее имя: «Петр Лопухин». Имя прописано по-французски, на этом международном языке[1]. Скверная фотография. Нечеткая фиолетовая печать. Марки об уплате каких-то непонятных ему сборов.
Бумаги вряд ли выдержали бы вдумчивую проверку, но уже было что показать полицейскому патрулю. Ехали на машине Франсуа Селье, в свете фар замелькали домики из неотесанного серо-рыжего камня, окруженные садиками. Здесь, в пригородах Парижа, жили намного свободнее, чем в центре. Большой каменный дом в два этажа не особо выделялся из всех прочих. Дом как дом, несколько комнат, в которых можно повернуться, не задевая стен собственными боками.
– Несколько часов сна вам необходимо, ребята.
Странно, но Петя больше запомнил аптеку, чем дом Селье и комнату, в которой он провалился в сон, как в темный омут. Провалился – и тут же почувствовал, что его дергают за ногу – вставай!
Свой путь в Германию Петя начал на залитом кровью Жаннеты полу кафе «Арлекин». А продолжил его ранним-ранним, жемчужно-серым утром, при еще не поднявшемся солнце. Бедный парень не привык вставать в такую рань, его промораживало. А Франция уже поднималась! Шли разносчик молока и почтальон, где-то проехала машина, в холодном неподвижном воздухе далеко разносилась певучая местная речь.
Сосед Франсуа, благообразный пожилой месье, оперся на каменный забор, вежливо помахал им вслед рукой. Петя заметил, что давно не встречал человека с такой располагающей внешностью.
Вот что запомнилось, так это день пути к границе. Наверное, как раз потому, что не надо было ничего делать: ни бежать, ни стрелять, ни скрываться. Строго говоря, Петя даже не ехал – его везли. Он не готовил еду – его кормили в придорожных кафе. А по обеим сторонам шоссе раскрывалась нереальная, как переводная картинка, сказочно красивая земля. Рощи с огромными дуплистыми деревьями сменялись ухоженными полями и садами с побеленными стволиками яблонь; мелькали чистенькие городки с маленькими домиками за невысокими заборами. Франция была вся именно такая: маленькая и аккуратная. В садиках знакомые деревья, березы и рябины, росли вместе с южными, незнакомыми растениями с блестящими глянцевыми листьями.
Солнце садилось, когда Франсуа выключил перегревшийся мотор.
– Дальше нам не стоит ехать на машине. Граница в пяти километрах, тут пограничная зона… Ребята, вам в этот лес. Дождитесь полной темноты, и – на ту сторону… Честно говоря, мне никогда и в голову не приходило, что я буду помогать кому-то перебраться через германскую границу… С немцами я воевал.
Франсуа Селье по-французски шутил. Вальтер сделался по-немецки сосредоточен. А Петя по-русски обнял соратника, расцеловал в обе щеки.
– Франсуа… Господь воздаст вам за все, что вы делаете… Если не свидимся, знайте: я вас никогда не забуду. Но я обязательно хочу с вами свидеться, как можно скорее, и вместе довоевать.
Старый офицер даже растрогался.
– Пьер, у меня нет ничего, что сошло бы за сувенир… Разве что вот!
Коробок спичек – в два раза меньше, чем в России, с французской надписью.
– У меня тем более нет ничего… На мне трусы – и то ваши.
Франсуа засмеялся. И обнялись, и опустился спичечный коробок в тот же карман, где лежали невзрачные камушки из южной пещеры Руффиньяк. И все, и уже пора идти, и скользит по крепкой местной глине сапог, и замелькали вокруг первые деревья леса, дубы и липы.
Петя обернулся. Франсуа так и стоял, облокотившись о дымящийся капот машины, смотрел вслед. Увидел, что парни обернулись, и его фигурка последний раз подняла руку. Петя его так и запомнил: фигурка в пламени заката, у машины, на влажной после дождя сельской дороге.
А лес стоял темный, вечерний. Какая-то птица надсадно тетенькала в листве. Изломанный полет летучей мыши прочертил воздух над головой.
Глава 8 Холодное лето в Берлине
В эту ночь рядовой Мишель Мерсье патрулировал свой участок границы и решил, что у него галлюцинации: около двенадцати часов ночи Мерсье услышал с неба человеческие голоса. Он уже почти приготовился поверить бабушке, с которой семьдесят лет назад беседовал ангел, но этот ангел говорил не с Мишелем, и вообще голос его звучал довольно странно… Похоже, говорил не один ангел, а по крайней мере двое. Вскоре над темным массивом леса, над кронами дубов и каштанов выплыли две фигуры. Мишель никогда не видел ангелов, но представлял их совершенно иначе, и вообще это были явно люди. Два человека неторопливо выплыли из-за леса, так и плыли по небу, прямо над часовым. Летели в развевающихся куртках, беседуя между собой.
Мишель, родом из Лотарингии, неплохо понимал по-немецки, ему был понятен разговор этих летучих людей. Как раз над самой головой Мишеля один из летящих спрашивал у другого:
– Может, все-таки поднимемся повыше?
– Не стоит, там ветер еще сильнее, – ответил второй летящий. – Там мы смертельно замерзнем.
– Надо было взять куртки потеплее, – уточнил первый и задумчиво добавил:
– А интересно – если я сейчас плюну непосредственно на границу – будет ли это означать оскорбление суверенитета и флага?
– Вот и не плюйся, это очень неопрятная привычка, – назидательно заметил второй.
И с этими словами, совсем неподобающими ангелам, двое пролетели дальше, оставляя патрульного в полуобморочном состоянии. Постепенно летящие удалялись в глубь Германии; какое-то время он еще слышал голоса, но уже не мог разобрать слов.
Рядовой Мерсье долго тряс головой, опасаясь, что сходит с ума. Он побоялся даже отхлебнуть из фляжки коньяку, чтобы не смешивать его с красным вином, которым угощался на ужин. Утром он, после больших сомнений, все же подошел к капитану медицинской службы Филиппу Сент-Винсенту и спросил: «Что означает, если человек при исполнении служебных обязанностей вдруг видит летающих людей?» Капитан воровато оглянулся. Убедившись, что они одни, военный врач заверил рядового:
– Ты, главное, не вздумай рассказывать никому. А то, понимаешь, тут такое бывает… летают… Не болтай, все равно тебе никто не поверит.
– Ты, главное, не вздумай рассказывать никому. А то, понимаешь, тут такое бывает… летают… Не болтай, все равно тебе никто не поверит.
Утром того же дня немецкий крестьянин Клаус Рабенкопф тоже решил, что свихнулся, когда на его глазах два человека вылетели из-за дальнего леса и сделали круг над его картофельным полем. Летели они медленно и, как показалось крестьянину, задумчиво. Добрый католик, Рабенкопф начал с того, что перекрестил летающих людей. Летучие люди и не подумали исчезать, они повели себя даже слишком решительно: приземлились около конюшни, выбрались на дорогу и побрели в сторону города.
Рабенкопф сначала решил, что никогда не будет больше пить шнапс после пива, но все-таки решил сначала сходить на то место. На пахоте явственно отпечатались очень глубокие следы: сюда летучие люди упали с высоты, как будто прыгнули. Следы помельче шли к дороге, комья сохли на утоптанном проселке. Лохматый пес по кличке Кугельхен обнюхал следы и стал лаять с самым героическим видом. Так и лаял в ту сторону, куда ушли люди, прилетевшие со стороны французской границы, встопорщивал шерсть на загривке, бросал землю задними лапами.
– Ты не проявлял героизма, когда эти летучие люди повадились кружиться над нашим картофельным полем, – назидательно сказал Кугельхену Клаус. – Нечего теперь делать вид, будто ты мой верный защитник.
Как и учил по радио доктор Геббельс, Кугельхен не поддавался на провокации. Он еще несколько раз гавкнул в сторону, куда ушли летающие люди, после чего ушел в тень и шумно, с сопением, свалился.
Убедившись, что ему не мерещится, Рабенкопф все-таки не захотел пить шнапс и ограничился пивом. Рассказывать об этой истории он никому тоже не стал, но задумался очень глубоко.
…А Германия оказалась для Пети основательной, красивой и доверчивой. Краски природы были в ней почему-то более темными, глухими, без французской яркости и легкомыслия.
– Да! Мы серьезная страна! – Вальтер прямо счастлив был, что его Родина такая серьезная. – Ты заметил, тут стало прохладнее? Водораздел! Тут реки текут на север. Не в Ла-Манш, а в Немецкое море.
Вальтер легко нашел человека с машиной. Французские деньги? Вальтер не стал гипнотизировать шофера, так и дал французские франки. Объяснил, что они возвращаются с задания, о котором никому нельзя рассказывать. Что характерно, водитель ни на мгновение не усомнился в рассказе. Это вообще оказалось типично для немцев: всему легко верят. Наверное, немец не мог представить себе, что человек, рожденный женщиной, способен вот так взять и наврать.
– Идеальная страна для жуликов и авантюристов…
– Вовсе нет… Обмануть у нас легко, но если ты хотя бы один раз попадешься – никто никогда тебе уже не будет верить. Очень плохая страна для нечестных людей и врунов.
Ехали мимо аккуратных сосновых лесов, потом мимо ельников вдоль петляющей речки. Ельники были особенно серьезные, до мрачности.
– В такие ельники и уводили Ганса и Гретель из сказок братьев Гримм…
– Именно! Мы, немцы, любим ель… Это наше народное богатство, остатки древних лесов, в которых жили древние германцы.
– Я-то думал, предки жили в дубравах…
– Дубравы всегда росли повыше, сейчас на их месте сажают сосновые леса. А в низинах всегда росли и сегодня тоже растут ельники.
Вальтер усмехался с таким довольным видом, словно это он сам придумал и посадил все ельники на свете.
Городки в Германии оказались обширнее французских, дома выше и основательнее, улицы шире. Чувствовалось – тут больше земли. При виде свастик на ратушах, на рукавах полицейских Петя невольно поджимался: он привык считать – это враги.
По дороге маршировал отряд мальчиков в коротких штанах, с галстуками, как пионерские, но с синими. Бил барабан, отряд вели инструкторы в полувоенной форме, со свастиками на рукавах. Все почти как в России, а все-таки страшно почему-то…
Вальтер очень к месту рассказал про одного своего знакомого, который с делегацией ездил в эсэсэсэр. Самым трудным для него оказалось видеть красноармейцев: в армии штыковые приемы отрабатывались на чучеле в красноармейской форме. При виде врага парень должен был или стрелять в него, или без памяти бежать, а теперь надо было просто проходить мимо… Петя тоже старался проходить мимо, не ужасаться.
Машину отпустили в одном из городков с высокими черепичными крышами. Вальтер объяснил, что такие крыши делаются не случайно – в Германии каждую зиму выпадает настоящий снег. Здесь холоднее…
Сели в местной пивнушке, уютном «пивном погребке» – «бирштюбе». Заказали, кроме пива, невероятно вкусные, очень сытные булочки с маслом. Вальтер сказал, что скоро приедут друзья и заплатят, больше вопросов не возникло. Петю просто пошатнуло от такой патриархальной доверчивости.
Правда, почти тут же заглянул полицейский. Вальтер его ждал: по его словам, в Германии на полицию работал каждый второй, не считая каждого первого.
– Причем у нас это считается патриотическим долгом, – хохотнул Вальтер.
Полицейский явился выяснить, кто такие эти новые, не знакомые в городке люди. Вальтер рассказал, что они оба – из берлинской фирмы, которая собирается вкладывать деньги в переработку местной свиной кожи. Полицейский удивился, но промолчал. Очень они были понятные, словно прозрачные, эти немцы, ничего-то не в силах были скрыть.
Полицейского пришлось загипнотизировать: при новой власти, как выразился Вальтер, «даже чтоб покакать, нужен заверенный начальством документ», а у беглецов, естественно, никаких документов и не было. Вальтер сунул ему военный билет солдата французского Иностранного легиона, Петя – свой «нансеновский паспорт». Полицейский покивал со значительным лицом: для него это были как бы германские паспорта, козырнул, то есть поднес к фуражке два пальца.
Петя включил «третий глаз»: полицейский нимало не усомнился в подлинности и самих друзей, и документов.
Вальтер пожаловался, что после левитации, а теперь еще и гипноза у него колет над левым глазом и стреляет в висках. После этого он выпил еще пива, заказал айсбайн и сходил позвонил.
– Вот теперь можно спокойно есть и пить… За нами пошлют доверенного человека…
– Я думал, мы просто придем в твой замок, и все.
– А! Ты думаешь, в замке некому донести? Если мы придем в замок сейчас, гестапо через час будет знать, что появился пропавший без вести сын хозяина замка, а с ним какой-то подозрительный иностранец. Последствия улавливаешь?
– Арестуют?
– Сначала наведут справки… И очень скоро узнают много интересного и для полиции, и для контрразведки. Арестовывать меня придут как раз те, кто отправлял в Тибет. И тебя загребут за компанию. Вот тут, Петерхен, в бирштюбе, мы как раз легко дождемся нужного человека и с ним приедем в замок, когда нужно… Дело в том, дорогой друг, что наш библиотекарь в замке – совершенно необыкновенный человек. Он у нас всегда может посоветовать много полезного, и каких только заданий он в своей жизни не выполнял!
– Ну, в наши приключения и такой вряд ли поверит. Даже при патологической доверчивости немцев…
– Уверяю тебя, Петер, как раз скорее Эрик поверит в Шамбалу, чем отец… Ты слыхал про семейное проклятие фон Берлихингенов? Про железную руку, которую сделал себе один из них?
– Конечно, слыхал. Но это ведь старинная легенда… История про то, что некий Эрик фон Берлихинген потерял в сражении правую руку и что некий кузнец сковал ему железную руку. Потом рука убежала… или нет! Руку держали в клетке и кормили мясом, а потом она убежала и задушила невесту хозяина замка… Все так?
– Там все еще более мрачно… Говорили, что кузнец, ковавший руку, был сам дьявол, и что за эту руку фон Берлихинген отдал душу…
Еще говорили, что руку нужно было кормить мясом, желательно человеческим. Фон Берлихинген надевал ее перед сражениями и иногда бил не мечом, а прямо этой страшной рукой. Ты прав: после смерти Эрика железная рука сбежала и начала жить своей жизнью… Эта рука продолжала самостоятельно жить в его замке. Лихо бегая по полу, стенам и потолку, железная кисть руки сама добывала себе мясное пропитание, с ней лучше было не встречаться…
Вальтер говорил очень серьезно, сам Петя за последнее время видел столько удивительных вещей… но не верить же средневековым бабьим сказкам! Петя не выдержал:
– Так что, железная рука Эрика фон Берлихингена живет у вас в замке? Мне надо опасаться, как бы она не вылезла из-за книг в библиотеке или не свалилась с потолка?
– Ты все шутишь, а про жившую в клетке руку рассказывали у нас в семье… Как о факте, один из наших предков видел ее своими глазами. Так вот, наш библиотекарь – и правда Эрик фон Берлихинген. Насчет железной руки сказать не могу, но вместо правой кисти у него железная скоба… И пишет он исключительно левой рукой.