– У нас интеллигенция тоже не хотела брать власть… Не хотела ответственности. И кончилось тем, что ее мнения никто не слушал…
Немцы слушали Петю с непроницаемыми лицами, недоумение только возрастало. Петя поймал напряженный, расстроенный взгляд Вальтера.
– Надо брать власть, если хотите, чтобы она проводила вашу политику… – Петя говорил все более неуверенно. – Иначе вы будете только таскать из огня каштаны для других…
Петя был уверен, что говорит совершенно правильные вещи. И тем не менее, под влиянием выражений лиц, его голос постепенно понизился, почти затих. Позже Вальтер объяснит ему, что на таком совете младший может говорить, только если к нему прямо обращаются старшие. Потом Петю простили – но исключительно как иностранца. «Славяне не знают порядка», к ним не применимы обычные требования.
Тем более, младший по годам и по чину никак не мог поколебать важнейшую установку: армия должна быть вне политики, армия власть не берет. Петя разом нарушил все правила!
– Гхм…
Снова все лица обратились к фон Берлихингену.
– Хотя наш юный друг по молодости не произнес ничего особенно разумного, – веско, но благожелательно сказал Эрих. – Но ведь и ничего однозначно неправильного он не сказал. Правы ли мы, может показать только практика.
Непроницаемые лица прояснились.
– Наш юный друг не понимает, что такое армия в Германии, – сухо, но тоже вполне благожелательно произнес Роммельсдорф. – Не ее дело лезть в политику. Мы служим народу и государству, а не партиям и не идеям.
Присутствующие кивали.
– Важнее понять, как именно отодвинуть от власти нашего сладчайшего фюрера… – мягко направил ход собрания фон Канинхенхайм, пожав новые кивки согласия.
– Приятно было бы взять Гитлера на его собственные идиотские идейки… – задумчиво обронил Фридрих Фромм.
Фон Треска и фон Канинхенхайм при этих словах загадочно улыбнулись: вспомнили, что прадед по матери Фридриха Фромма был известнейшим раввином в гамбургской кафедральной синагоге[2].
– Его можно и нужно брать на собственные идейки, – убежденно произнес фон Берлихинген. – Надеюсь, я никому не открою большой тайны, что происхождение сладчайшего фюрера в расовом отношении…
Голос фон Берлихингена выразительно замер.
– Имею достовернейшие сведения, – мягко, очень мягко промолвил Канарис. – Несколько лет назад Сладчайший Фюрер заказывал исследование своей родословной… И ему было доказано с документами в руках: Мария Шикльгрубер зачала от сына богатого еврея Леопольда Франкенбергера из Граца – в его доме она трудилась служанкой…
Собрание заулыбалось: подтверждалось то, что знали по слухам, о чем шептались.
– У кого сейчас данные об этом исследовании?
– У Бормана, – пожал плечами Канарис. – У Мартина Бормана подобраны самые шикарные досье на всех товарищей по партии. Но представьте себе, что партийная пресса начинает обсуждать происхождение фюрера… И что Комиссия по наследию предков, Аненэрбе, проявляет интерес к этому важному вопросу.
Повисло молчание.
– А зачем Аненэрбе будет проявлять интерес? – уронил вопрос Фридрих фон Мюлльаймер. – Это учреждение создано с совсем другими целями.
– Тогда я еще спрошу: а зачем прессе печатать такие сомнительные и странные сообщения? – добавил Фромм. – «Фелькишер беобахтер» тоже создавали с другими целями.
По улыбкам собравшихся сразу становилось понятно, что они думают о партийном официозе, газете «Фелькишер беобахтер».
– Вы судите о газетах и организациях так, словно они – самостоятельные личности… – неприятно усмехнулся Канарис. – А все учреждения в конечном счете управляются людьми… Людьми! Эти люди имеют свои собственные интересы, порой очень отличные от интересов учреждения.
– Какие, например, свои собственные интересы может иметь доктор Геббельс?
– Он сам? Только интересы службы нашему Сладчайшему Фюреру… Но у него есть молодые помощники… Глуссман… Циммерштадт… Айзентопф… Истинные арийцы, с самыми прекрасными родословными.
Слушая откровенно еврейские фамилии, присутствующие опять заулыбались.
– Да-да! – с нажимом продолжил Канарис. – Именно! Истинные арийцы! С прекрасными родословными! Но я не уверен, что все их интересы без остатка сводятся к служению фюреру…
– Из сказанного я делаю вывод, что на радио рассчитывать невозможно, – внес ясность фон Треска.
– И напрасно! С сообщения по радио не начнется переворот… но радио поддержит переворот, как только он начнет происходить… И Карлик Луженая Глотка[3] будет орать по радио о пропасти, в которую увлекал Германию ее злейший враг Гитлер.
Причем у Германа Геринга определенно есть свои собственные интересы… – Канарис подчеркнул это «определенно», голос его замер, создавая особое ощущение большой значительности сказанного. И закончил уверенно:
– Геринг вполне может начать процесс.
Канарис опять подчеркнул слово «начать». Он улыбался, разводил руками, показывая, как легко можно полагаться на собственные интересы людей. Чем больше он старался, тем сильнее насупливались все остальные.
– Если говорить откровенно, мне симпатичны не все ваши высказывания, Вильгельм, – отрывисто отнесся к Канарису хозяин дома. – В войсках всегда считалось весьма вредным всякое служение, исходящее из этих самых… из своих личных интересов. Военные всегда считали и считают, что надо честно служить – тогда и личные интересы удовлетворяются…
– Я скажу даже больше, – уточнил фон Канинхенхайм. – Есть, конечно, примеры того, как военные становились политическими деятелями… Но как только они шли в политику, они тут же переставали быть военными. Таков выбор, и ничего тут не поделаешь. Хороший военный просто не может быть политиком и добиваться своих частных интересов.
Присутствующие кивали.
– Но однако вы все собрались и позвали меня, – вставил Канарис. – Цель сегодняшней встречи – никак не лучшее обеспечение службы.
– Мы не преследуем частные цели, – властно произнес фон Штауфеншутц. – Наши интересы – интересы народа. Наша цель – служение Германии.
– Вне какого бы то ни было сомнения! – «обрадовался» Канарис. – Несомненно! Сложность в том, что и Сладчайший Фюрер, и Йозик Геббельс тоже считают, что отстаивают народные интересы. Когда у людей одного народа настолько расходятся взгляды на интересы народа, это и называется таким нехорошим словом: гражданская война.
– В чем совершенно прав генерал Канарис… – задумчиво уронил фон Берлихинген. – Иногда и армии приходится играть роль в политике – даже если хорошим полковникам не хочется становиться политиками, а хочется оставаться просто хорошими полковниками.
Тут энергично закивал уже Канарис:
– Я даже знаю, как лучше всего использовать армию для нашего дела… Причем именно ее репутацию! Надо, чтобы солдаты раздавали листовки. Там, где стоит часть, солдаты раздают листовки по домам. Немцы любят свою армию, солдат они никогда не обидят.
– Кажется, у вас уже есть план…
– Есть! И я берусь довести его до сведения каждого из присутствующих… скажем, через два дня.
– Нам еще надо обсудить ситуацию в России, – напомнил Эрих фон Берлихинген.
– А что мы можем сделать в России? Россия была грозным врагом в мировой войне… Разве она может стать союзником?
– Советская Россия была нашим союзником… пусть недолго, – напомнил фон Берлихинген. – Советская Россия помогла Германии выйти из международной изоляции. Державы-победительницы топтали поверженного врага, а советская Россия помогала.
Внутри Германии царил хаос, красные были на миллиметр от захвата власти. На улицах Мюнхена и Берлина русские белогвардейцы шли в бой против немецких коммунистов вместе с нашими добровольцами из «свободных отрядов». Парадокс – но и красные, и белые русские были нам не только грозным врагом, но и хорошими союзниками.
– Союзник ли Россия? Не уверен, – произнес Роммельсдорф. – Я видел танковые школы, производство танков, танковые части. Россия – исключительно грозный противник, и он нанесет нам удар в спину сразу, как только мы увязнем в войне на западе.
– Бросьте, Эрих… – поморщился фон Треска, – наш солдат один завалит десять русских.
– Хм… – покачал головой Роммельсдорф. – Допустим, наш солдат может справиться с десятью русскими. Но что он будет делать, когда придет одиннадцатый русский солдат?
– А их будет одиннадцать?!
– Больше…
– Вот потому и нужен прочный союз с Россией. Уже для того, чтобы удар не нанесли. Хорошо бы еще стать союзником той грозной армии, с которой мы воевали… Потому что русскую армию в союзниках иметь куда приятнее, чем противником.
– К сожалению, это невозможно. В советской России – вовсе не та же армия, с которой мы воевали когда-то… – качал головой фон Штауфенщутц. – Царская армия уничтожена, а Красная Армия создавалась вовсе не как национальная армия. Это не вооруженный народ, это оружие восставшего пролетариата…
– К сожалению, это невозможно. В советской России – вовсе не та же армия, с которой мы воевали когда-то… – качал головой фон Штауфенщутц. – Царская армия уничтожена, а Красная Армия создавалась вовсе не как национальная армия. Это не вооруженный народ, это оружие восставшего пролетариата…
– Во Франции тоже победила революция и тоже создали революционную армию, – напомнил фон Берлихинген. – А потом пришел Наполеон и превратил революционную армию в национальную. Ему служила даже часть бывших королевских офицеров.
– Да-да! – энергично закивал Канарис. – Нам нужно искать союзников в самой России, среди ее офицерского корпуса. Союзником Германии может стать русский Бонапарт. И между прочим, Сталин панически боится нового русского Бонапарта: лидера военных, который его свергнет. Михаила Фрунзе убили именно поэтому… чтобы не стал Бонапартом…
– Многие советские офицеры настроены против советской идеологии, – вслух задумался Роммельсдорф. – И многие настроены прогермански… Как у нас тут половина населения – русофилы, так в России половина людей – германофилы. Красная Армия вполне может и выдвинуть русского Наполеона. Тогда она сможет пойти с нами на союз…
– Мне называли Михаила Тухачевского… – Голос фон Канинхенхайма оставался подчеркнуто нейтрален. – Его считают очень европейским человеком…
Роммельсдорф яростно замотал головой.
– Работать надо с полковниками… С умными полковниками и с молодыми генералами! Им надо предложить помощь при захвате власти и союз с Германией.
– Туда надо заслать человека, который предложит этот союз! – подытоживал фон Треска. – Но как… как это можно сделать?!
– Послать человека в Россию? Нет ничего легче! Вы знаете, что целая группа наших ученых скоро поедет в Москву? А вы знаете, зачем они едут? – Канарис обвел взглядом сидящих, усмехнулся и закончил:
– В Москву направляется группа специалистов из Комиссии по наследию предков, Аненэрбе. Она должна будет показать Сталину, что расовая теория верна и что предки нордической расы одобряют политику Гитлера.
– Не вижу, что это дает нам для пользы нашего дела…
Канарис опять усмехнулся.
– Формирует группу ведомство нашего общего друга Геринга…
Его голос замирал, как бы давая закончить мысль другим.
– А у него свои интересы… – понимающе поднял указательный палец фон Мюлльаймер. Вид у него сделался такой подчеркнуто-глупый, что Петя с трудом удержался от смеха. Канарис вымученно улыбнулся.
– Да… Именно! Свои интересы. Геринг включит в группу всякого, о ком мы попросим. А документы… Как вы думаете, господа, для военной разведки очень трудно достать какие угодно документы?
Было видно, что Канарис так же легко видит способ отправить кого угодно в Россию, как только что сразу увидел способ организации заговора.
– А выход на русских генералов дам ему я, – уточнил Роммельсдорф.
– Я – на авиаторов, – уронил фон Треска.
– А я еще и объясню, как ему избегнуть повышенного внимания НКВД и встретиться с теми, кого вы назовете, – усмехнулся Канарис.
Повисло молчание. Народ переваривал наговоренное.
– Мы хорошо посидели сегодня, – поднялся хозяин. – К завтрашнему утру нам в головы придут новые вопросы, и мы зададим их друг другу.
Гости потянулись к лестнице на третий этаж, зажужжали уже совсем другие, частные разговоры.
Петя чувствовал, что уходить из комнаты не нужно. Голос говорил внутри Пети в полную силу, хотя и совершенно непонятно – о чем же он Петю предупреждал? Опасности вроде нет… но и уходить спать не следует…
Петя присел на краешек широкого кожаного дивана. Гости расходились, тихо переговариваясь, кто-то приглушенно засмеялся… И вдруг Петя явственно услышал звук такого же приглушенного чихания. Не говори ничего Голос, Петя не обратил бы на этот звук никакого внимания: мало ли кто тут чихает? Но теперь-то он быстро насторожился: вроде чихали прямо позади… но позади от него была стена.
Опять звук чиха… Совсем близко, прямо вот тут…
– Вальтер… Вальтер! На минутку сюда…
– Что случилось?!
– Ты когда-нибудь слышал, чтобы диваны чихали? – вопросом ответил ему Петя.
– Диваны?!
– Да, диваны, диваны… У вас в замке завелись чихающие диваны!
– Тебе явился призрак Пьяного Готлиба! – Вальтер буквально зашелся от восторга. – Петер, на тебя уже действует жизнь в нашем замке!
– Но я слышал, как за этим диваном кто-то чихал! – уверял Петя.
Вальтер согнулся, держась за живот; он хохотал так, что утирал слезы со щек. Петя беспомощно озирался.
Хорошо, в голову фон Берлихингену с Канарисом пришла фантазия задержаться… И не просто фантазия посидеть и выпить еще коньяку… Канарис ощутил острую потребность пообщаться именно с Вальтером и Петей, без всего остального совета. Он как раз приближался с рюмкой коньяка, с самой светской улыбкой на лице.
– Чихающий диван! Как интересно! Парни, вы не могли бы…
Канарис сделал очень понятный жест, переложил рюмку в левую руку. В правой же конечности у него очутился громадный пистолет.
– Беретта! – громко сообщил Канарис. – Самозарядный итальянский пистолет! Десятизарядный! Прошибает насквозь!
Громадный диван даже не хилым Пете и Вальтеру оказалось непросто поднять. Но отодвинули все же… В щели между диваном и стеной поднимался щуплый человек с самой плутовской физиономией.
– Ба! Да это же наш лакей! – «обрадовался» Вальтер. – Это же стукач, я его знаю…
– Это очень плохой стукач! – сурово отнесся Канарис. – Хороший шпион никогда не раскрылся бы так глупо.
– Но тебе очень повезло, парень! – обратился он прямо к шпиону. – Я все-таки глава германской разведки, твое самое высокое начальство. Давай сюда и рассказывай подробно, на кого работаешь и кому намерен понести все, что слышал. По службе повышение дам, высоко висеть будешь, «маслинами» накормлю.
Шпиона явно не радовало это «повышение по службе». Судя по ставшей совсем серой физиономии, он отлично знал, что «маслинами» называют пистолетные пули.
– Пыли много… – развел он руками с глупым видом.
– Ужасные условия труда! – тут же «посочувствовал» Канарис. – Так ты не стесняйся, вылезай. Выходи и докладывай, выполняй свой патриотический долг.
Шпион нелепо переминался с ноги на ногу и громко сопел, нервно оглядывая окружающих.
– Стесняешься? Ладно, поедешь со мной, доложишь обо всем у меня в кабинете… Один на один. Вальтер, вы не поможете? Оторвите-ка шнур от занавески! Петер, подайте чистый носовой платок.
Ловко подхватив шпиона по локоток, Канарис так же ловко заломил ему за спину руки, показал глазами Вальтеру и Пете – связать! Быстро, деловито он затолкал шпиону носовой платок в рот. Все было проделано с такой сноровкой и скоростью, что шпион рванулся, довольно громко замычал уже практически связанным.
– Тихо! – Канарис ткнул шпиона стволом пистолета в подреберье. И продолжал распоряжаться: – Петер и Вальтер, помогите мне усадить моего дорогого сотрудника в машину. Господин Эрик… Тут не должно остаться никаких признаков того, что диван зачем-то сдви– гали.
Фон Берлихинген с усмешкой наклонил голову. Как он тащил на место диван со своей скобой на правой руке, кого позвал на помощь, Петя никогда не узнал. Во всяком случае, когда он в следующий раз увидел комнату, диван стоял на прежнем месте, пыль тоже бесследно исчезла.
Приятно было выйти на свежий воздух – впервые за четверо суток. Странно и тревожно было волочить несмело упиравшегося, истекавшего потом шпиона, запихивать его в машину.
На воротах сидел тот же привратник Ганс.
– Пропустите меня и моих сотрудников! – властно бросил ему Канарис, но Ганс не спешил выполнять приказы этого незнакомого…
– Господин Вальтер… Я должен выпустить машину из замка?
– Да, Ганс. Всегда выполняйте приказания этого господина.
Ганс молча пошел открыть ворота.
– Вы большой молодец, Ганс, – неожиданно произнес Вильгельм Канарис. – Я поздравляю ваших хозяев с таким замечательным слугой. Но только вам следует запомнить: господин Вальтер – вовсе не из семьи ваших хозяев. Это Вальтер Бергдорф, мой сотрудник… Вы понимаете?
Ганс озадаченно кивнул.
– Не пытайтесь пока ни о чем думать… Поймете позже. Главное сейчас – твердо запомнить, как зовут этого господина. Вы запомнили?
В слабом свете надвратного фонаря Ганс бросил на Вальтера беглый взгляд. Вальтер кивнул.
– Вальтер фон Бергдорф…
– Просто Бергдорф, не фон.
– Это господин Вальтер Бергдорф, ваш сотрудник.
– Вот теперь правильно. Я забыл перчатки на месте праздника, пришлось вернуться. Мы едем за перчатками, понятно?
Ганс обалдело кивнул.
Чуть дымилось кострище на месте «встречи Нового года», плыл приятный запах свежего дыма. Кричали ночные птицы, кто-то маленький деловито шуршал в траве. Гулко храпел «германский друид» Гансфукер, в обнимку с изрядной бутылью. Канарис понюхал горлышко бутыли… Он был напряжен и энергичен.