Если Левински был просто парень недалекого ума, то Коммандер был настоящим чудовищем. Первое, что он сделал, — впаял Левински 5 суток ареста за неуставной внешний вид. И только потом отправил группу захвата. Наверное, он был бы хорош где-нибудь, где надо нагонять страх. Ну, надсмотрщиком в тюрьме, например. Он умел придавать своему голосу такие интонации, яркие, богатые, что впечатлительный человек мог уже сломаться от одной беседы.
— Ну, скажи, с-сука, скажи, сколько евреев ты лично убил?
Ройтер с Карлевитцем переглянулись. Они еще не знали, что на СС уже успели повесить всех собак.
— Ну, вообще-то, в мои обязанности как командира лодки не входило уничтожение евреев… Если бы входило, то, наверное, правильнее было бы начать с него. — Ройтер указал в сторону командира БЧ.
— Издеваешься? Что, твоя работа состояла не в этом?
— Моя работа состояла в том, чтобы топить корабли и суда противника, наверняка какая-то часть команды или пассажиров, или, может быть, сопровождающих груз была евреями, особенно в случае с США… Но точное число я не могу указать, по понятным причинам…
* * *Лодка не могла выйти из порта без командира, но она не могла выйти из порта и по чисто техническим причинам. На стоянке ее запер американский крейсер. Оставалось действовать по инструкции. А инструкция предписывала в подобной ситуации самоуничтожение.
Зубофф, фактически приняв на себя командование, действовал как обычно. То есть четко, быстро, эффективно. Русские, как заметил Ройтер, достаточно хорошо приспособлены к критическим ситуациям. И приказ о самоуничтожении корабля старпом принял так же бесстрастно, как информацию компаса. Далее его мысли были сосредоточены на том, как это организовать наилучшим образом. Ясно было, что на таком расстоянии торпеды бесполезны Но эту операцию отрабатывали много раз еще на Балтике. 4 свиньи выгрузили из аппаратов, прикрепили к ним заряды и загрузили обратно. Одновременный выход + дистанционный подрыв обеспечивал практически 100 %-ное уничтожение обоих — и крейсера, и лодки.
Американцы не унимались. Через час они стали пытаться распилить входную дверь рубки дисковой пилой. Несколько человек с автоматами отправились в центральный пост встречать непрошеных гостей, остальные встали по тревоге и приготовились к моменту истины. И тут случилось нечто необычное. Русские, не сговариваясь, запели «Варяга». Команда, конечно же, скорее всего не знала стихотворения Рудольфа Грейнса из мюнхенской газеты «Jugend» 1904 года, но то чувство, с которым это пели русские, быстро передалось остальным. Бросалось в глаза то, что им совершенно неважно было, слушают ли их, разделяют ли их боевой пафос. Адресат здесь был не окружающие, а некто вне этой лодки. И не Ройтер вовсе. Это было как молитва богу войны, как боевой клич. Не было во всей команде двух людей, которые с такой пламенной силой ненавидели друг друга, чем эти двое русских, но то, что они, находясь в разных отсеках субмарины, вдруг почти одновременно запели одно и то же, впечатлило всех. Через куплет на повторах к ним начали присоединяться нестройные голоса, пытавшиеся повторить как можно точнее звуки чужого языка. Не пел только радист Функ. Он согласно инструкции до последнего вздоха выстукивал на волне 800 метров: «Альфа-Каппа-Нибелунг захвачен американцами альфа каппа нибелунг…» И вдруг — возможно, снова случилось чудо — через трескотню эфирных помех на этой мертвой волне вдруг донеслось: «Альфа-Каппа-Нибелунг — принято — сообщите ваши координаты…» Дальше пошел активнейший радиообмен. Если бы эти недоумки с углошлифовальной машинкой были чуть прозорливее, то как можно скорее срезали бы антенну. Но они были уверены — помощи лодке ждать неоткуда, а значит, и антенна — лишняя запчасть.
Аргентинские рыбаки, находившиеся в точке с координатами примерно 34°59′S 56°09′ юго-восточнее Исла Дель Флорес, в то утро видели странное явление. Над морем — залитым солнцем морем — сгустился зеленоватый туман, и это туманное облако величиной с огромный пароход двинулось по прямому курсу. Через минуту вокруг него замелькали хлысты бело-голубых молний с таким треском, как будто рвалась сухая парусина. Внутри облака возникло черное пятно, которое быстро росло и через мгновение уже вышло за его пределы и оказалось невероятных размеров военным кораблем. Он как бы плюхнулся в море, с высоты нескольких метров подняв волну, накрывшую и опрокинувшую баркасы. Из ниоткуда, из воздуха, вдруг возник линкор. И этот линкор на 32 узлах шел на Монтевидео. Рыбаки вообще попали под раздачу ни за что. Просто «Бисмарк», а это был именно он, совершил прыжок в этой точке координат. Несколько утлых суденышек опрокинулись и затонули в считаные секунды, оставив на воде с два десятка несчастных. Про порванные сети и уничтоженные суда уже никто не вспоминал. Главное теперь было остаться в живых.
Завывание пилы прекратилось. По корпусу забарабанили ботинки. Зубофф понял, что у американцев что-то пошло не так. Он бы, ни секунды не сомневаясь, подорвал заряды, но именно потому что не сомневался, он и не торопился. Когда в центральном сухо затрещат автоматы, когда отсеки наполнятся пороховым дымом, очень редким запахом внутри лодки, когда корпус сотрясется от разрыва гранаты, он, несомненно, повернет ручку «адской машинки». Главное, это сделать не суетясь, чинно, степенно, встретить то великое, что ему суждено. Он погибает на чужом корабле, и не под Андреевским флагом, но он погибает за Россию, ибо уничтожает военных союзников ее врагов-большевиков.
На американском крейсере наступило замешательство, когда из динамика открытым текстом раздалось:
— Это вице-адмирал Эрнст Линдеманн! Я хочу говорить со старшим военно-морским начальником. Требую немедленно освободить экипаж U-2413 и обеспечить беспрепятственное прохождение лодки в нейтральные воды.
В каюте Коммандера нависла гробовая тишина. Только Ройтер щелкнул пальцами. Карлевитц был прав, когда шептал ему, собиравшемуся уже пустить в ход кю-гунто. «Командир! Подчинитесь! Они еще совершат ошибку, и не одну…»
— Повторяю. Я не мираж, я — капитан линкора «Бисмарк». Действую по приказу контр-адмирала Лютьенса. У меня под прицелом нефтеналивные терминалы. Достаточно одного залпа, чтобы у вас тут в бухте вода закипела. 35 минут на то, чтобы лодка со всем экипажем вышла за пределы порта. По истечении 35 минут открываю огонь. Время пошло.
Да, это был «Бисмарк». Тот самый. Тот, да не совсем. Надстройки изменились. И изменился его… цвет. Вместо серо-черных камуфляжных линий на бортах башнях и надстройках играло отражение моря и неба. Он был зеркальным, отполированным как бляха флотского ремня. Его башни сверкали на солнце так, что больно было смотреть. Линкор входил в бухту и разворачивался, блокируя фарватер. Даже с такого расстояния было видно, насколько он массивнее и мощнее американского крейсера, да и что вообще можно было бы сравнить с ним в этом порту? Разве танкеры? Крейсер ожил. Из-под кормы забурлила вода, но Коммандер продолжал демонстрировать твердость…
— Адмирал! — неуверенно начал он. — Вам известен приказ президента Дёница о безоговорочной капитуляции всех флотов? Если вы немедленно не сложите оружие — вы будете атакованы всей мощью флота союзников и уничтожены!
— На мертвецов приказы не распространяются! — отрезал Линдеманн. — Да мне уже приходилось сражаться со всем британским флотом однажды… Линейный крейсер «Худ», помните? К тому моменту, когда сюда подойдет весь союзный флот, что вряд ли, порт уже перестанет существовать. И вы вместе с ним… Я не шучу. Может быть, я единственный в мире капитан, которому приходилось отдавать команду «Отставить „Открыть кингстоны!“» Я не сдался в 41-м и тем более не намерен этого делать сейчас… Кстати, у вас уже 34 минуты…
— Оружие верните, — напомнил Ройтер, когда американцы взялись его выводить на палубу. — Очень уж дорого оно мне как память…
Американский офицер, очевидно 1-й помощник на «Талсе», некоторое время поколебался, но кю-гунто и пистолет вынужден был вернуть. Угроза была вовсе не шуточная. Крейсер как раз стоял под горой, и горящая нефть потекла бы именно на этот пирс.
— Командир на мостике! — крикнул Ройтер, как только у него в руках оказались леера ограждения. — Малый вперед! Следуем на сближение с «Бисмарком»! Ремонтную бригаду в рубку! Пусть приведут в порядок дверь. Надеюсь, нам не придется срочно погружаться. У нас очень сильный эскорт!
* * *Автоматчики капитана Лячина во время зачистки квартала г. Шверина задержали странного субъекта. Это был морской офицер, судя по шевронам фрегаттенкапитан, который на вполне сносном русском языке сообщил, что его имя Зигмунд Штумпф, и у него есть важное сообщение для старшего офицера 1-го отдела. В 1-м отделе он потребовал связать его с английской военной миссией, назвал фамилию Харт. Генри Харт действительно был офицером контрразведки и находился в своем штабе на противоположном берегу Эльбы.
Англичане в тот же день прислали за ним. А пока Штумпф находился под юрисдикцией русских — он охотно отвечал на вопросы, сообщил, что он антифашист, активный участник Сопротивления и в течение едва ли не всей войны снабжал союзников ценными сведениями о немецком флоте. Отношения с союзниками в те дни были вполне дружескими, несмотря на некоторые инциденты.[25] А посему во избежание международных конфликтов резидента англичанам передали быстро и без проволочек.
Оказавшись на той стороне, Штумпф потребовал беседы тет-а-тет с Хартом. Беседа сулила быть очень интересной, потому что немец начал ее словами «Я агент „Фрайбол“». Присутствующие не догадывались, что под нехитрой фамилией Штумпф скрывается не кто иной, как группенфюрер СС Ганс Рёстлер.
Глава 12 ЛЕДОВАЯ ВАНДЕЯ
В то время как в Европе окончательно утвердилось лето, здесь в полных правах находилась Зима. Это царство льда, пингвинов и китов. Вотчина Нифльгейм.[26]
Полярная ночь, шторм, пронизывающий ветер. Так встретила своих новых граждан Новая Швабия. В капитанской каюте флагмана сидели двое. Один из них был небольшого роста, суховат, со смешно оттопыренными ушами. Чем-то напоминал короля троллей — Эрнст Линдеманн — капитан «Бисмарка». Другой — его гость командир U-2413 Конрад Нойман.
— Так чем закончилась ваша эпопея с эвакуацией семьи? — заинтересованно спросил Линдеманн, жадно отхлебывая кофе из большой алюминиевой матросской кружки.
— Увы, ничем… — вздохнул Нойман. — Я прорывался в Потсдам напрасно. А уж как я выбирался обратно…
— Но вы же, говорите, нашли дом, и он даже не был поврежден.
— Да, но в доме никого не было. Ни души. Их, вероятно, успели эвакуировать.
— Получается вы — счастливчик… Вовремя убраться из того ада, который накрыл эти благословенные места спустя 48 часов, и вы убедились в том, что ваших близких там точно не оказалось…
— Да не совсем… Я ведь не имею понятия, где они.
Адмирал вскинул голову, обнажая рваный шрам от ожога — напоминания о том дне 27 мая 41 года, когда их судьбы, его, Линдеманна и Ройтера, так причудливо пересеклись, и ободряюще похлопал его по плечу.
— Вальтер Демански — очень могущественный человек. Если он не смог спасти дочь и внука из погибающего Берлина, то кто вообще тогда что-то мог в Германии?
— Только этим и утешаюсь… — вся надежда на моего несостоявшегося тестя.
— А почему же несостоявшегося? — удивился Линдеманн.
— Ну брак-то у нас так и не был зарегистрирован… Анна прекрасная мать, но ее характер… Ой, это такая глупая история, лучше не вспоминать… Извините, это уже личные переживания…
— Ну да… как много мы совершаем глупостей… — задумчиво произнес адмирал. — Все хотим исправить… И кажется, завтра-завтра все исправим, но не придаем этому особого значения. А тут вдруг война. И оказывается, что эти-то самые глупости и составляли нашу жизнь и самое в ней дорогое…
Нойман вспомнил те ужасные дни мая 41-го, когда в Атлантике решалась судьба флагмана, когда решалась судьба их всех. Тогда под впечатлением смерти друга он все воспринимал как цепочку не имеющих значения бессмысленных эпизодов, смысл которым придавала лишь ненависть к врагу. Сколько же раз Ройтер ставил свою судьбу на кон и выигрывал? Ему везло? Сам командир не любил это слово. Что значит «везет»? Нет! Это его люди, которых он обучал, отрывая драгоценные минуты от сна, быстрее загоняют «хрюшек» в трубы, это его прежний старпом — выдающийся навигатор — ходячая лоция и уникальный артиллерист, какой капитану Блооду не снился. Это его сумасшедший медик изучал методики хилеров на Яве и способен, если потребуется, создать философский камень. Кто ему это приказал? Да никто не мог приказать такого. Сам. Все сам. Ради науки и Рейха. Сейчас он заслужил почетное арийство. А тогда? В 39-м? Если бы не Ройтер, парня, скорее всего, выперли с флота. И, кстати, флот бы много потерял. По крайней мере, сам Ройтер ни разу не пожалел, что этот еврей волею судеб оказался вместе с ним в зловонной трубе, несущей смерть.
Сейчас Линдеманн улыбается и потягивает кофе, а тогда, на операционном столе при свете карманных фонариков, его бледное обожженное лицо в грязных бинтах казалось маской с какого-то дьявольского карнавала. Рваный шрам с тех пор — напоминание о грозном дне 27 мая. Каким чудом оберфенрих, тогда всего лишь оберфенрих Карлевиц, вырвал его из лап смерти? Сколько же времени прошло? 4 года! И все эти 4 года флагман, выходит, провел в этих жутких льдах. Зачем? «Бисмарк» мог бы переломить ход сражения за Атлантику… А вот мог бы? Ведь всего через год с небольшим «Шарнхорст», «Гнейзенау» и «Принц» — более чем внушительная эскадра — фактически эвакуировались из Бреста. Получается, правы были ребята из СС, и Рёстлер, лично приложивший немалые усилия к тому, чтобы события развивались именно таким образом, и заварил кашу со всеми этими «перемещениями». Удивительно, как Редер согласился передать корабль под юрисдикцию СС. Это Редер-то с его любовью к надводным гигантам и плохо скрываемой нелюбовью к ведомству Гиммлера. Но сейчас получается — то было единственно правильное решение. «Шарнхорст» покоится на дне в 70 милях от Нордкапа, «Гнейзенау» принял свою судьбу на фарватере в Готенхафене, «Принц»? — Да что «Принц»? — Если и не потоплен, то, скорее всего, достался союзникам. А «Бисмарк» этот давно похороненный корабль, и экипаж — представьте себе — целы и невредимы, и несут службу…
— Гроссадмирал любит вспоминать о том, как вы с вашими людьми «чинили» перо руля тогда в 41-м. Он до сих пор считает всю эту историю выдающейся авантюрой — отстрелить рули и уходить на машинах.
— Ну да, — задумчиво процедил Нойман. — Тогда было все по-другому. Мне кажется, то, что мы проделали тогда, — было такой невинной шалостью по сравнению с тем, что было потом. Одно то, что мы здесь, в этих льдах, что мы остались живы после всего этого ада кажется полной фантастикой…
— Не торопитесь радоваться, — усмехнулся Линдеманн, — может быть, судьба нам вынесла приговор. Может быть, самый страшный приговор — жить после всего, что случилось. Иногда, друг мой, жить много страшнее, чем погибнуть, уж поверьте мне.
Он снова отхлебнул кофе и посмотрел куда-то вдаль, сквозь Ноймана. Что он видел там? Развалины Киля? Горящий Берлин? Он не познал ничего этого. Он нес бессрочную вахту в далеком относительно благополучном уголке Германии. В Берлине, Гамбурге и Дрездене безраздельно властвовал огонь — здесь же было царство льда и воды.
— Вы не знаете, что сейчас в Альтеркирхене? — вдруг спросил он.
Альтеркирхенов в Германии, наверное, больше десятка. Но Нойман знал, какой Альтеркирхен Линдеманн имеет в виду. Адмирал из Рейнланда, земляк Вероники. Там сейчас американцы. Город, скорее всего, сожжен бомбами, как Юлих или Вюрцбург или Хильдесхайм.
Нойман вздохнул и промолчал. Они все откладывали на «после войны». И вот война уже два месяца как окончена. И что же осталось? Опустевшие кварталы Берлина и Любека, по которым ветер метет пепел сожженных заживо людей. Мир и вправду оказался ужаснее войны.
— Герр адмирал! U-1026 запрашивает! — высунулся в дверной проем дежурный.
— Извините, герр Ройтер, — адмирал собрался покинуть его. — Проходим охраняемый периметр — необходимо соблюсти формальности. — То, что он его назвал его прежней фамилией, заставило Ноймана улыбнуться. Здесь-то, действительно, какая секретность! Что скрывать друг от друга? И они оба, и фюрер ледовой Вандеи Гюнтер Лютьенс погибли для всего мира. А по ту сторону Стикса — никакой секретности нет. Только Истина. Горькая нагая истина. Слишком мало их — избранных — тех, кто вырвался из грохочущего ада, тех, кто смог пересечь полмира. То, о чем Ройтер лишь мог строить смутные догадки в Бресте и в Сурабайе, сейчас мерно гудело, подрагивало хрусталем бокалов в адмиральской каюте, шло пятнадцатиузловым ходом курсом на залив Ширмахера. «Бисмарк» мог бы развить все 26, но в кильватере шла лодка Ноймана-Ройтера, и отрываться было нельзя. Там, у кромки льдов, они разделятся. Лодка погрузится, а «Бисмарк» будет еще какое-то время патрулировать окрестности. Вдруг он понадобится не только Ройтеру? В базу зимой он, конечно же, попадет, транспортная система «Ипсилон» позволяет перемещаться хоть во льдах, хоть в пустыне — ей все равно. Но не все так просто. Надо, чтобы бухту подготовили для прыжка. Это сотни килограммов аммонита, чтобы взрывать лед. Ясное дело, что такие операции не проделываются ради развлечения. «Ипсилон» пока не может перемещать предметы точно. Плюс-минус пара километров… Так что полынья должна быть не маленькая… И лучше бы «Бисмарк» пробыл в походе до сентября хотя бы, тогда лед начнет утоньшаться, и его можно будет пробить корпусом.