Я оторопело уставился на весь этот гардероб. Вначале я видел только сплошную массу одежды, но мало-помалу начал различать отдельные вещи. Здесь висели мужские костюмы и пальто; здесь было с полдюжины рубашек, вешалка со множеством галстуков. А над вешалками на полке шеренгой выстроились шляпы. Здесь висели также женские костюмы, платья и какие-то весьма легкомысленные одеяния в оборочках, которые отчасти походили на халаты. Здесь были мужское и женское белье, носки и чулки. А под одеждой на длинной, стоявшей на полу подставке, была аккуратно расставлена обувь — опять-таки мужская и женская.
Все это смахивало на какой-то бред. Если, скажем, в помещении конторы нет стенного шкафа, то какой-нибудь зануда-чиновник вполне может приспособить такую нишу под вешалку для пальто, плащей, пиджаков и шляп. Но здесь ведь был полный комплект одежды для всех служащих конторы — от босса до последней секретарши.
Я ломал себе голову над этой загадкой, но так ни до чего не додумался.
И что самое нелепое — контора была пуста; все ушли, оставив здесь свою одежду. Не ушли же они нагишом!
Касаясь рукой одежды, я медленно двинулся вдоль ряда вешалок: я хотел проверить, из настоящей ли они ткани и существует ли она вообще. Одежда была вполне осязаемой, а ткань — самой обычной.
И пока я неторопливо шел мимо ниши, мне по ногам вдруг ударила струя холодного воздуха. Словно на меня подуло из окна, которое забыли закрыть. Я сделал еще шаг, и сквозняк так же внезапно прекратился.
Дойдя до конца вешалки, я повернулся и пошел обратно. И снова мне обдало ноги холодом.
Что-то было неладно. Все окна ведь были закрыты. К тому же, если дует из окна, холодный воздух не бьет по лодыжкам, не идет направленной струей шириной в один-два шага.
Что-то скрывалось за вешалкой. А какой, черт возьми, источник холода может находиться за вешалкой с одеждой?
Недолго думая, я присел на корточки и, раздвинув одежду, увидел, откуда шел этот холод.
Он шел из дыры, из дыры в стене «Мак Кендлесс билдинг», но дыра эта не была сквозной, не вела наружу, потому что, будь это обычная дыра, пробитая в стене здания, я бы увидел уличные огни.
А огней не было. Была беспросветная одурманивающая мгла и холод, но холод не только в смысле отсутствия тепла Каким-то необъяснимым образом я почувствовал, что тут не хватает чего-то еще — быть может, даже всего сущего, точно этот мрак и холод были антиподом предметных форм, света и тепла Земли. Я ощутил, именно ощутил, а не увидел, какое-то движение, какое-то вращение тьмы и холода словно чья-то таинственная рука смешивала их в невидимом миксере, и они кружились в бешеном водовороте. И глядя в дыру, я почувствовал, как это головокружительное вращение гипнотизирует меня, точно пытаясь заманить поближе и всосать в свою черную бездну, и я в ужасе отпрянул и растянулся на полу.
Я лежал, оцепенев от страха, всем телом ощущая тот пронизывающий холод, а у меня на глазах сомкнулась раздвинутая мною одежда, закрыв собой дыру в стене.
Я медленно поднялся на ноги и, крадучись, двинулся в обход стола, чтобы загородиться от того, что я обнаружил за занавесом.
А что, собственно, я там обнаружил?
Этот вопрос молотком стучал у меня в голове, но ответа на него не было — эта дыра была так же необъяснима, как висевшая в нише одежда.
Я протянул руку к столу в поисках какой-нибудь опоры, чтобы устоять против этой неведомой опасности. Но вместо стола мои пальцы неловко схватились за ящик с бумагами; он опрокинулся, и его содержимое упало на пол. Опустившись на четвереньки, я принялся сгребать в кучу рассыпавшиеся листы. Каждый лист был аккуратно сложен пополам и даже на ощупь в них было что-то официальное — та странная значительность, свойственная самой фактуре бумаги деловых документов.
Поднявшись на ноги, я свалил бумаги на стол и быстро просмотрел их — и все они, все до единой, были документами о передаче права собственности на недвижимое имущество. И все они были оформлены на имя некоего Флетчера Этвуда.
Это имя прозвучало в моем мозгу далеким ударом колокола, и я стал наугад рыться в своей захламленной всякой всячиной и далеко не совершенной памяти, отыскивая конец нити, которая привела бы меня к этому человеку.
Было время, когда имя Флетчера Этвуда что-то для меня значило. Когда-то я был с ним знаком или писал о нем, а может, просто говорил с ним по телефону. Его имя хранилось в каком-то закоулке сознания, но оно было так давно и, возможно даже, сразу забыто, что все обстоятельства, время и место начисто стерлись из моей памяти.
Похоже, это как-то связано с Джой. Она вроде бы однажды упомянула это имя, остановившись на минутку у моего стола, чтобы перекинуться несколькими словами — короткий пустой разговор в напряженной обстановке редакции, где любое имя быстро вытесняется из памяти непрерывным потоком другой информации.
Кажется, она тогда упомянула о каком-то доме — доме, который купил Этвуд.
Вот так я до этого и докопался. Флетчер Этвуд был тем самым человеком, который купил легендарную усадьбу «Белмонт» на Тимбер-лейн. Тем самым загадочным человеком, который в этом аристократическом предместье казался белой вороной. Который на самом деле никогда не жил в купленном им доме; который лишь время от времени проводил в нем ночь, в лучшем случае неделю, но никогда там не жил по-настоящему. У него не было ни семьи, ни друзей, и он явно избегал заводить знакомства с соседями.
На первых порах жители Тимбер-лейна презирали его — по той простой причине, что некогда усадьба «Белмонт» была центром того переменчивого явления, которое в Тимбер-лейне называлось «светом». Теперь же имя его никогда не упоминалось, во всяком случае, в Тимбер-лейне. Подобно тому, как обходят молчанием грехи молодости.
Так, может быть, это месть? — подумал я, раскладывая под лампой бумаги. Впрочем, едва ли: судя по всему, Этвуда нимало не беспокоило, что о нем думают в Тимбер-лейне.
Стоимость перешедшей в его руки собственности исчислялась миллиардами. Здесь были солидные семейные фирмы с безукоризненной репутацией и чуть ли не вековыми традициями; здесь были небольшие промышленные предприятия, старинные здания, которые с незапамятных времен были достопримечательностью города И здесь же, черным по белому, тяжеловесным юридическим языком было ясно сказано, что это стало собственностью Флетчера Этвуда. И все эти бумаги были собраны в кучу, ожидая окончательного оформления и отправки в архив.
А тут они находились потому, предположил я, что до сих пор ни у кого еще не нашлось времени, чтобы их систематизировать и спрятать. Потому что у всех было по горло другой работы. Хотел бы я знать, что это за работа, подумал я.
Пусть это было невероятно, но факт оставался фактом: передо мной было самое что ни на есть веское доказательство — пачка официальных документов, из которых следовало, что один-единственный человек купил солидную часть делового района города.
Ни один человек на Земле не мог иметь такого количества денег, какое, как свидетельствовали документы, было уплачено за всю эту собственность. Даже группа людей едва ли могла располагать такой суммой. Но даже если допустить, что такие люди существовали, какова их цель?
Купить весь город?
Ведь передо мной была лишь небольшая пачка документов, которую столь беспечно оставили на столе в открытом ящике, словно им не придавали особого значения. Совершенно очевидно, что в этой конторе их было куда больше. А если Флетчер Этвуд или те, от чьего имени он действовал, купили город, что они собираются с ним делать?
Я положил бумаги обратно в ящик и снова подошел к вешалке.
Подняв голову, я стал разглядывать полку, на которой выстроились шляпы, и вдруг заметил между шляпами какой-то предмет, похожий на картонку из-под обуви.
Быть может, в ней хранились еще какие-нибудь бумаги?
Став на цыпочки, я кончиками пальцев подтянул картонку поближе к краю, наклонил и снял с полки. Она оказалась тяжелее, чем я ожидал. Я отнес ее на стол, поставил под лампу и снял крышку.
Коробка была доверху наполнена куклами, однако эти фигурки не были куклами в полном смысле слова — в них не было той нарочитой примитивности, которая, по нашим понятиям, свойственна любой кукле. Передо мной лежали куклы, настолько сходные с людьми, что невольно напрашивался вопрос, не были ли они и в самом деле людьми, уменьшенными до четырех дюймов, причем так умело, что при этом совершенно не нарушились пропорции.
А на самом верху лежала кукла, как две капли воды похожая на того самого Беннета, который во время пресс-конференции сидел за столом рядом с Брюсом Монтгомери.
11
Меня словно громом сразило, и я остолбенело уставился на эту куклу. И чем больше я на нее смотрел, тем больше находил в ней сходство с Беннетом: передо мной был абсолютно голый Беннет, маленькая кукла-Беннет, которая ждала, чтобы ее одели и посадили за стол заседаний. Он был настолько реалистичным, что я мог представить ползущую по его черепу муху.
11
Меня словно громом сразило, и я остолбенело уставился на эту куклу. И чем больше я на нее смотрел, тем больше находил в ней сходство с Беннетом: передо мной был абсолютно голый Беннет, маленькая кукла-Беннет, которая ждала, чтобы ее одели и посадили за стол заседаний. Он был настолько реалистичным, что я мог представить ползущую по его черепу муху.
Медленно, почти со страхом, словно боясь, что, прикоснувшись к кукле, я обнаружу, что она живая, я протянул руку к коробке и извлек из нее Беннета. Он был тяжелее, чем мне думалось, тяжелее обычной куклы длиной в четыре дюйма. Я поднес его к лампе и окончательно убедился, что предмет, который я держал в руке, был точной копией живого человека. У него были холодные остекленевшие глаза и тонкие, плотно сжатые губы. Череп казался не просто лысым, а каким-то бесплодным, точно на нем сроду не росли волосы. У него было ничем не примечательное тело стареющего мужчины, уже дрябловатое, но еще в приличной форме, которая поддерживается регулярными физическими упражнениями и строго соблюдаемым режимом.
Положив Беннета на стол, я снова потянулся к коробке и на этот раз вытащил прелестную молодую блондинку. Когда я поднес ее к свету, у меня не осталось никаких сомнений — это была не кукла, а точная модель женщины со всеми анатомическими подробностями. Она до такой степени напоминала настоящую девушку, что, казалось, стоит только произнести магическое слово, и она оживет. Она была изящна и прелестна с головы до кончиков пальцев — ни одной нарушенной пропорции, ни намека на гротеск или неестественность, которыми отличаются такого рода изделия.
Положив ее рядом с Беннетом, я запустил руку в коробку и принялся перебирать кукол. Их было довольно много — штук двадцать, а может, и все тридцать, и они представляли разные типы людей. Тут были энергичные молодые бородачи и степенные пожилые люди, холеные красавчики с внешностью прирожденных маклеров, подтянутые деловые женщины, желчные старые девы, всевозможная чиновничья мелюзга.
Оставив в покое кукол, я вернулся к блондинке. Она меня очаровала.
Взяв куклу в руку, я снова осмотрел ее, и, стараясь придать этому осмотру деловой характер, попробовал определить, из какого она сделана материала. Возможно, это была пластмасса, но мне такая никогда не попадалась. Она была тяжелой, твердой и определенно податливой. Если надавить как следует, в ней образовывалась вмятина, но стоило отнять палец, как вмятина моментально исчезала. И в ней чувствовалось какое-то едва ощутимое тепло. Вдобавок у этого материала была одна странная особенность — он был настолько монолитен, что если и была у него какая-нибудь структура, то настолько мелкая, что рассмотреть ее невооруженным глазом было невозможно.
Я снова перебрал лежавшие в коробке куклы и убедился, что все они, без исключения, были выполнены одинаково искусно.
Я положил Беннета и блондинку в коробку и осторожно поставил ее обратно на полку между шляпами.
Попятившись, я обернулся, окинул взглядом контору, и от всего этого сумасшествия у меня голова пошла кругом — от этих кукол, лежавших на полке, от ниши с одеждой, круговорота тьмы и холода в дыре и пачки документов, из которых следовало, что кто-то купил пол города.
Протянув руку, я задернул занавес. Его половины легко и почти бесшумно соединились, закрыв от меня кукол, одежду и дыру в стене, но безумие осталось со мной. Я почти физически ощущал его присутствие, словно оно было тенью, которая неслышно двигалась во мраке, обступившем со всех сторон круг света под лампой.
Что делает человек, столкнувшись с невероятными, однако совершенно очевидными фактами? — спросил я себя. Ведь то, что я здесь нашел, несомненно существовало; вообразить или, скажем, неверно истолковать можно что-нибудь одно, но все вместе никак не могло быть игрой моего воображения.
Я выключил лампу, и тьма, сомкнувшись, окутала комнату. Не снимая руки с выключателя, я замер и прислушался, но не услышал ни звука.
Я на цыпочках стал пробираться между столами к двери, и с каждым шагом во мне рос ужас перед какой-то неведомой опасностью — пусть воображаемой, но все равно страшной и неотвратимой. Быть может, этот ужас породила мысль о том, что здесь непременно должна таиться какая-то опасность, что все, найденное мною, тщательно скрывалось и что, по логике вещей, здесь обязательно должно быть какое-то защитное устройство.
Я вышел в коридор и, прикрыв дверь в контору, с минуту постоял, прислонившись к стене. Коридор тонул во мраке. Свет горел только на лестнице, да в окна проникал слабый отблеск уличных огней.
Ни шороха, ни единого признака жизни. С улицы доносились приглушенные расстоянием гудки автомашин, скрип тормозов и веселый женский смех.
И вдруг, по какой-то непонятной причине, я почувствовал, что для меня очень важно выйти из здания никем не замеченным. Как будто это игра, невероятно важная игра, в которой на карту поставлено так много, что я не мог рисковать выигрышем, попавшись кому-нибудь на глаза.
Я прокрался по коридору и уж почти достиг лестницы, как вдруг почувствовал за собой погоню.
«Почувствовал», пожалуй, не то слово. Потому что это было не ощущение, а уверенность. Я не услышал шороха, не заметил никакого движения или мелькнувшей тени. Не произошло ничего, что могло бы меня предостеречь, — только этот прозвеневший в моем мозгу необъяснимый сигнал тревоги.
Обезумев от ужаса, я стремительно обернулся и увидел, что оно уже почти настигло меня — нечто черное, человекоподобное, приближавшееся ко мне с огромной скоростью и совершенно бесшумно. Словно оно, чтобы не было слышно шагов, бежало по воздуху.
Я обернулся так внезапно и резко, что меня отбросило к стене, и эта фигура проскочила мимо, но тут же, молниеносно развернувшись, ринулась обратно. На фоне слабо освещенной лестничной клетки обозначились контуры массивного тела, и передо мной мелькнуло бледное пятно лица. Я инстинктивно выбросил вперед кулак, целясь в это единственное на черном силуэте светлое пятно. Когда мой кулак вмазал в эту бледность, что-то чмокнуло, и от удара у меня заныли костяшки пальцев.
Человек — если это был человек — пошатываясь, отступил назад, а я, последовав за ним, снова размахнулся, и снова раздался этот чмокающий звук.
Человек уже не пятился, а откидывался назад, упершись поясницей в железные перила, которые огораживали площадку от лестничного пролета, откидывался всем корпусом, переваливаясь через перила, и спустя мгновение, раскинув руки, он уже начал свое страшное падение в зияющую пропасть, на дне которой белели мраморные ступени.
Его лицо на миг попало в полосу света, и я успел заметить широко, словно для крика, разинутый рот, но крика не было. Потом он исчез, и до меня донесся тяжелый удар — пролетев футов двадцать, он рухнул на ступени нижнего марша лестницы.
В тот момент, когда я неожиданно столкнулся с этим человеком, меня охватили непередаваемый ужас и отчаяние, а сейчас мне стало дурно от мысли, что я его убил. Я был уверен, что невозможно остаться в живых, упав с такой высоты на каменные ступеньки.
Я ждал, что вот-вот снизу послышится какой-нибудь шум. Но мой слух не уловил ни звука. Стояла такая тишина, будто сам дом затаил дыхание.
У меня взмокли от пота ладони и дрожали колени; еле передвигая ноги, я дотащился до перил и, стиснув зубы, глянул вниз, ожидая увидеть распростертое на ступеньках мертвое тело.
Но там ничего не было.
Человек, который только что отправился навстречу почти неминуемой гибели, бесследно исчез.
Я отпрянул от перил и, громко стуча подошвами, помчался вниз по лестнице, уже не заботясь о том, чтобы производить поменьше шума. А к облегчению, которое я было почувствовал, поняв, что не совершил убийства, уже примешивался новый смутный страх: если он жив, значит, меня по-прежнему где-то рядом подстерегает враг.
Еще не добежав до следующей площадки, я вдруг подумал, не ошибся ли я — может быть, труп все-таки лежит там, и я его просто не заметил. «Но разве можно не заметить распростертое на ступеньках человеческое тело?» — тут же возразил я себе.
И точно. Миновав площадку и свернув за угол, я увидел, что лестница была пуста.
Я остановил свой бег и теперь шел осторожнее, внимательно разглядывая каждую ступеньку, словно это могло дать мне какой-нибудь ключ к разгадке того, что здесь произошло.
И спускаясь по лестнице, я вновь почувствовал запах лосьона — тот самый запах, который исходил от Беннета и который я уловил в конторе, где нашел его кукольного двойника.
На нижних ступеньках и на полу площадки я заметил какое-то мокрое пятно — словно кто-то пролил тут немного воды. Нагнувшись, я провел по нему пальцами — ничего особенного, обыкновенное мокрое пятно. Подняв к лицу руку, я понюхал пальцы: они пахли лосьоном и сейчас запах его был значительно сильнее, чем раньше.