— Вы ведь хотите, чтобы ваши дети спали под крышей, — сказал я. — Вам нужно место, где вы могли бы побриться.
— А вдруг кто-нибудь окажется поблизости и…
— Если кто-нибудь явится и попытается выставить вас за дверь, пустите в ход пистолет.
— У меня нет пистолета, — возразил он.
— Так достаньте, — посоветовал я. — Утром первым делом раздобудьте себе оружие.
И я подивился, как легко и незаметно из гражданина, свято соблюдавшего законы, я превратился в другого человека, человека, готового составить новый закон и защищать его до последней капли крови.
28
Солнечный свет косыми полосками пробирался в щели между планками жалюзи, падая в тишину, покой и тепло комнаты, которую я не сразу узнал.
Я неподвижно лежал, полузакрыв глаза, ни о чем не думая, ни над чем не ломая голову — только наслаждаясь этим своим состоянием. Солнечный свет, тишина, мягкая постель и едва уловимый запах духов.
А такими духами, мелькнуло у меня, душилась Джой.
— Джой! — позвал я, быстро сев в кровати. Я вдруг все вспомнил: и ночь, и дождь, и все, что произошло накануне.
Дверь в соседнюю комнату была открыта настежь, но никто не откликнулся.
— Джой! — снова крикнул я, выбираясь из постели.
Спустив с кровати ноги, у ощутил холодное прикосновение пола, а из полуприкрытого окна дул прохладный ветерок.
Я подошел к двери и заглянул в соседнюю комнату. Постель после ночи была не прибрана, только кое-как прикрыта одеялом. Джой там не было. И тут я увидел приколотую к двери булавкой записку.
Я сорвал ее и прочел:
«Паркер, милый, я беру машину и уезжаю в редакцию. Нужно подредактировать статью для воскресного номера. Вернусь после полудня. Кстати, где то самое хваленое мужское начало? Ты даже не пытался подгрести ко мне с нескромным предложением. Джой».
Я вернулся в свою комнату и, не выпуская из рук записки, присел на край кровати. Мои брюки, пиджак и рубашка были развешаны на стуле, а под ними на полу стояли ботинки с засунутыми в них носками. В одном углу стояла винтовка, которую я прихватил из лаборатории Стирлинга. Я вспомнил, что она оставалась в машине. Должно быть, перед тем, как уехать в редакцию, Джой перенесла ее из машины в комнату.
«Вернусь после полудня», — написала она в записке. И кровать ее была не застелена Словно она приняла как должное, что отныне мы будем жить именно так. Словно иного образа жизни не существует вообще. Словно она уже приспособилась к происшедшим переменам.
И возможно, что вначале человек приспособится к новым условиям с такой же легкостью, радуясь всему, что хоть как-то избавляет его от трудностей и горечи разбитых надежд. Но за этой первой, кратковременной ассимиляцией придут гнев, ожесточение, осознание утраты и ощущение полной безнадежности.
Джой уехала в редакцию, чтобы поработать над статьей для воскресного номера Мой сосед продолжал ездить в свою страховую компанию — даже теперь, когда трещал по швам его личный мирок. Все это, конечно, объяснимо: человек должен есть, человек должен как-то существовать, должен иметь деньги. Но за этим, наверное, открывалось нечто гораздо большее, подумал я. Для человека это было средством, быть может, единственным оставшимся в его распоряжении средством, сохранить привычную рутину, внушить себе, что жизнь изменилась не полностью, что кое-какие из старых, давно заведенных порядков остались нетронутыми.
А я? — спросил я себя. Что теперь делать мне?
Я мог вернуться в редакцию, сесть за свой стол и до отъезда в командировку настрочить еще несколько статей. Мне как-то даже странно было думать об этой поездке — она полностью вылетела у меня из головы. Будто сама идея ее стала для меня новостью, будто раньше я даже не знал о ней, а если и знал, то так давно, что вполне естественно было о ней забыть.
Я мог поехать в редакцию, но, собственно, с какой целью? Чтобы написать статьи, которые никто никогда не прочтет, статьи для газеты, которую через несколько дней, возможно, перестанут выпускать?
Труд, бесполезный до чертиков. Настолько бесполезный, что о нем и думать-то не хотелось Не исключено, что именно поэтому никто не пожелает меня выслушать, — если люди о чем-то не знают, они избавлены от необходимости об этом думать.
Я выпустил из пальцев записку Джой, и она, затрепетав, медленно опустилась на пол. Я протянул руку и взял со стула рубашку. Я, правда, еще не решил, что мне делать, но, как бы там ни было, прежде, чем я за что-нибудь возьмусь, мне следовало одеться.
Я вышел на крыльцо — стоял теплый солнечный день, скорее летний, чем осенний. Дождя как не бывало, асфальт на дворе подсох, только кое-где сохранились маленькие лужицы как доказательство того, что дождь все-таки недавно шел.
Я взглянул на часы — было уже около полудня.
Машина страховщика стояла перед соседним блоком, но ни его самого, ни его близких нигде не было видно. Вероятно, он по субботам не работал и семья спала допоздна. Как раз то, что им необходимо, подумал я, — небольшая передышка, отдых под крышей.
В конце улицы я разглядел вывеску ресторана и почувствовал, что голоден. Там, наверно, есть телефон, а мне нужно было позвонить Джой.
Оказалось, что в ресторане душновато и не слишком чисто, однако он был переполнен. Я пробрался к стойке и, подождав, пока какой-то посетитель покончит с едой, захватил освободившийся табурет.
Я дал заказ подошедшей официантке, встал и протолкался сквозь толпу к телефонной будке, втиснулся в нее и закрыл за собой дверь. Опустил монету, набрал номер и попросил телефонистку соединить меня с Джой.
— Ну как, отредактировала свою статью? — спросил я ее.
— Соня ты, соня, — промурлыкала она. — Ты давно встал?
— Только что, как дела?
— Гэвин рвет и мечет. Поступили кое-какие интересные сведения, а он не может их использовать.
— Что-нибудь о…
— Не знаю, — ответила Джой, видимо поняв, о чем я собираюсь спросить. — Может быть. В банках обнаружена недостача денег. Известно, что…
— Недостача денег? Так ведь Дау вчера мне говорил, что банки забиты деньгами.
— Наверно, так оно и было, — сказала она. — Но с тех пор картина изменилась. Еще вчера в полдень деньги были на месте, а вечером к закрытию огромные суммы просто-напросто исчезли.
— И ни у кого не вытянешь ни слова, — предположил я.
— Точно. От тех, кого Гэвину и Дау удалось поймать, толку не добьешься. Они ничего не знают. Со многими же — с теми, кто поважнее и посолиднее, они вообще не могут связаться. Сам знаешь, как обстоит дело с банковскими служащими в субботу. Их разве найдешь?
— Где уж, — согласился я. — Кто на рыбалке, кто в гольф играет.
— Паркер, ты думаешь, что тут не обошлось без Этвуда?
— Не знаю, — ответил я. — Но меня бы это ничуть не удивило. Попробую навести справки.
— Интересно, как? — насторожившись, спросила она.
— Я мог бы съездить в усадьбу «Белмонт». Этвуд ведь предлагал…
— Мне это не нравится, — резко перебила она. — Ты однажды уже там побывал.
— Я не стану нарываться на неприятности. С Этвудом я как-нибудь управлюсь.
— У тебя нет машины.
— Я возьму такси.
— На такси у тебя нет денег.
— Шофер отвезет меня туда и привезет обратно, — сказал я. — На обратном пути я могу заехать в редакцию, получить деньги и расплатиться с ним.
— Все-то ты продумал, — заметила она.
— Ну, во всяком случае, почти все.
Повесив трубку, я спросил себя, продумал ли я вообще хоть что-нибудь.
29
Окно было закрыто — первое, что бросилось мне в глаза. Прошлой ночью, удирая, отсюда, я оставил его открытым, хотя у меня тогда возникло странное ощущение, что, несмотря ни на что, мне нужно вернуться и закрыть его.
Но сейчас это окно было плотно прикрыто, и все окна занавешены изнутри; я попытался вспомнить, были ли на них занавески накануне, да так и не вспомнил.
Дом, старый и мрачный, купался в бледных лучах солнца, а с востока, с берега озера, доносился отдаленный плеск волн. Я стоял и смотрел на дом, внушая себе, что мне нечего здесь бояться. Что это самый обыкновенный старый дом, который, разомлев, греет на солнце свои дряхлые кости.
— Хотите, чтобы я вас подождал? — спросил шофер.
— Я ненадолго, — ответил я.
— Смотрите, дело ваше, хозяин. Мне-то все равно. Счетчик ведь щелкает.
Я направился по вымощенной кирпичом дорожке к дому. Под подошвами у меня хрустели опавшие сухие листья.
Вначале я попытаюсь проникнуть в дом через дверь, решил я. Как добропорядочный, цивилизованный человек. А если на мой звонок никто не выйдет, я, как в прошлый раз, влезу в окно. Шофер, конечно, искрутится от любопытства, пытаясь понять, что я замыслил. Ну и черт с ним. Его дело подождать меня и отвезти обратно в город, а остальное его не касается.
Я направился по вымощенной кирпичом дорожке к дому. Под подошвами у меня хрустели опавшие сухие листья.
Вначале я попытаюсь проникнуть в дом через дверь, решил я. Как добропорядочный, цивилизованный человек. А если на мой звонок никто не выйдет, я, как в прошлый раз, влезу в окно. Шофер, конечно, искрутится от любопытства, пытаясь понять, что я замыслил. Ну и черт с ним. Его дело подождать меня и отвезти обратно в город, а остальное его не касается.
Впрочем, подумал я, кто-то ведь закрыл окно, и сейчас оно может оказаться запертым. Но это меня не остановит. Меня уже ничто не могло остановить. Однако я сознавал, что, даже будь у меня время на размышление, все равно я не сумел бы объяснить, почему так рвался попасть в этот дом и зачем мне вдруг понадобилось встретиться с Этвудом. Интуиция? — спросил я себя. Джой что-то говорила о человеческой интуиции, или это был Этвуд? Я не мог вспомнить, кто из них. Не интуиция ли заставила меня сейчас идти по дорожке к дому, чтобы вновь увидеться с Этвудом — не зная зачем, не имея ни малейшего представления ни о том, что я ему скажу, ни о цели моей с ним беседы.
Я поднялся по ступенькам, нажал на кнопку звонка и немного подождал. Едва я протянул палец чтобы позвонить еще раз, за дверью в прихожей послышались шаги.
Тут я вспомнил, что, когда я приезжал сюда прошлой ночью, звонок был испорчен. Он еле держался и завихлялся у меня под пальцем, когда я попытался позвонить. Но сейчас он был в полной исправности, окно было закрыто, а в прихожей звучали шаги, направлявшиеся к двери.
Дверь распахнулась, и на пороге появилась девушка в строгом черно-белом одеянии горничной.
Я прирос к месту, вытаращив на нее глаза.
Горничная стояла неподвижно, выжидающе глядя на меня. Лицо у нее было предерзкое.
— Я надеялся увидеть здесь мистера Этвуда, — наконец выдавил я.
— Не будете ли вы так любезны войти в дом, сэр? — спросила она.
Я вступил в вестибюль: тут тоже произошли большие перемены.
Прошлой ночью дом казался заброшенным, везде лежал толстый слой пыли, а стоявшая здесь мебель была закрыта чехлами. Сейчас же он приобрел вполне жилой вид. Пыль исчезла, деревянные панели и кафельные плитки пола сверкали чистотой. В сиротливом одиночестве стояла пустая старинная вешалка для одежды, а рядом с ней — зеркало в рост человека, блестевшее после недавнего мытья.
— Позвольте вашу шляпу и пальто, сэр, — сказала горничная. — Мадам в кабинете.
— Но Этвуд? Ведь это Этвуд…
— Мистера Этвуда здесь нет, сэр.
Она взяла у меня из рук шляпу и приготовилась принять пальто.
Я снял его и отдал ей.
— Пожалуйста сюда, сэр, — пригласила она.
Дверь была открыта, и, переступив через порог, я очутился в комнате, вдоль стен которой с пола до потолка сплошными рядами поднимались заставленные книгами полки. У окна за письменным столом сидела замороженная блондинка, с которой я познакомился в баре, та самая, что вручила мне карточку, на которой было написано: «Мы покупаем все».
— Добрый день, мистер Грэйвс, — произнесла она. — Рада вас видеть.
— Этвуд сказал мне…
— К сожалению, мистер Этвуд нас покинул.
— И вы, конечно, заняли его место.
Ледяное спокойствие и запах фиалок. Белокурая богиня отлично уживалась в ней с опытной секретаршей. И, вдобавок, она была еще существом из другого мира и крошечной, безупречно выполненной куколкой, которую я вчера держал в руках.
— Вас это удивляет, мистер Грэйвс?
— Нет, — ответил я. — Сейчас нет. Возможно, раньше это меня поразило бы. Но не теперь.
— Вы пришли поговорить с мистером Этвудом. Мы надеялись, что вы придете. Нам нужны такие люди, как вы.
— Как рыбке — зонтик, — заметил я.
— Вы не присядете, мистер Грэйвс? И, прошу вас, оставьте этот шутливый тон.
Я опустился на стул как раз напротив нее, по эту сторону стола.
— Как же мне себя вести? — спросил я. — Может, мне положено потерять самообладание и зарыдать?
— От вас не требуется никакого особого поведения, — ответила она. — Пожалуйста, будьте самим собой, и только. Давайте побеседуем так, словно оба мы — люди.
— К которым вы, естественно, не относитесь.
— Совершенно верно, мистер Грэйвс.
Мы сидели, глядя друг на друга, и мне было дьявольски неловко. На ее бесстрастном лице не дрогнул ни один мускул: прекрасное каменное лицо идола.
— Будь вы человеком иного склада, — произнесла она, — я попыталась бы заставить вас забыть, что я не принадлежу к человеческому роду. Но думаю, что с вами это не пройдет.
Я покачал головой.
— Мне тоже жаль, что это так, — сказал я. — Поверьте, я искренне сожалею об этом. Я дорого бы дал за то, чтобы считать вас человеческим существом.
— Мистер Грэйвс, если бы я была человеком, то из всех доставшихся на мою долю комплиментов этот был бы самым приятным.
— А раз вы — не человек?..
— Пожалуй, я все равно расцениваю это как комплимент.
Я пристально посмотрел на нее. Меня озадачили не только ее слова, но и тон, которым она их произнесла.
— А вдруг в вас все-таки есть что-то человеческое, — проговорил я.
— Нет, — сказала она. — Не будем себя обманывать, ни вы, ни я. В сущности вы должны меня ненавидеть, полагаю, что так оно и есть. Хотя, может статься, ваша ненависть не столь уж интенсивная. А мне, по идее, полагалось бы испытывать к вам глубочайшее презрение, однако я погрешу против истины, если скажу, что я вас презираю. И, тем не менее, я считаю, что в нашей беседе мы оба должны, по возможности, проявить некоторое благоразумие.
— А к чему вам быть благоразумной по отношению ко мне? Есть же много других…
— Но вы же знаете о нас, мистер Грэйвс, — сказала она. — Вы и еще несколько человек. И таких людей очень, очень мало. Вы бы удивились, узнав, как мало их наберется во всем мире.
— И я должен держать язык за зубами.
— Право, мистер Грэйвс, уж кто-кто, а вы на этом собаку съели. На сегодняшний день сколько вы нашли человек, которые согласились выслушать вас?
— Одного-единственного, — признался я.
— И это наверняка девушка. Вы любите ее, а она любит вас.
Я кивнул.
— Вот видите, — сказала она. — Ваш рассказ получил единственное признание, да и то тут сыграли роль нежные чувства.
— Пожалуй, вы правы.
Я почувствовал себя последним идиотом.
— Тогда перейдем к делу, — сказала она. — Предположим, мы дадим вам возможность заключить наивыгоднейшую сделку. Если б вы о нас не знали, мы бы не обратились к вам с этим предложением, но поскольку вы достаточно осведомлены, нам терять нечего.
— Сделку? — тупо переспросил я.
— Ну конечно, — подтвердила она. — Вы получите… как это у вас называется? Акции на правах с учредителями. Я правильно выразилась?
— Но, может, в подобной сделке…
— Послушайте, мистер Грэйвс. У вас не должно быть никаких иллюзий. Я подозреваю, что они еще у вас сохранились, но вам необходимо с ними расстаться. У вас нет никакой возможности нас остановить. Нас ничто не может остановить. Просто потому, что операция слишком далеко продвинулась. Было время, когда вам, быть может, и удалось бы с нами справиться. Но оно прошло. Уверяю вас, мистер Грэйвс, уже слишком поздно.
— А если уже слишком поздно, зачем вам тогда тратить на меня энергию?
— Вы можете нам пригодиться, — ответила она. — Вы можете кое-что для нас сделать. Когда в один прекрасный день люди разберутся в том, что над ними сотворили, они возмутятся. Разве не так, мистер Грейвс?
— Голубушка, — сказал я, — вы и наполовину не представляете, что тогда поднимется.
— Но, как вы понимаете, мы хотим избежать неприятностей. Или, по крайней мере, свести их до минимума. Что касается нравственной и правовой стороны вопроса, то мы чувствуем под собой твердую почву, неукоснительно соблюдая все законы, выработанные вашим собственным обществом. Мы не нарушили ни одного предписания, и нам не хотелось бы, чтобы нас вынудили прибегнуть к карательным мерам. Я уверена, что люди тоже предпочли бы без этого обойтись, потому что, должна вам сказать, это может принести им немало страданий. Мы хотим довести выполнение этого плана до конца и заняться чем-нибудь другим. И, насколько это в нашей власти, мы хотим завершить операцию как можно спокойнее. В этом-то вы можете нам помочь.
— С какой это стати я буду вам помогать?
— Мистер Грэйвс, — произнесла она, — вы окажете этим услугу не только нам, но и всему человеческому роду. Любые ваши действия, которые помогут сгладить трения во время завершения операции, пойдут на пользу не только нам, но и вашим соплеменникам. Потому что как бы они себя не вели, в конечном итоге судьба их от этого не изменится. А какой им смысл подвергать себя бесполезным мучениям, если они все равно обречены? Теперь обсудим следующий вопрос: вы специалист по распространению разного рода информации…