Наталья Смирнова Черт
повесть
Так уж случилось, что в их тандеме существовали номер первый и номер второй. Знакомые называли Свету “Я сама”, а ее подругу Аллу Раевскую
– “Я тоже”. Как только они встретились глазами, Алка прилипла к
Свете, как обои к стене.
– Красивая фамилия – Раевская, – сказала ей Света.
– Знаешь, все эти Раевские, Трубецкие, Волконские… Судьбы-то оказались несчастные… Значит, и фамилии тоже… – пожаловалась Алка.
Света, посмотрев ей в глаза, всегда влажные и в любую минуту готовые пролиться слезами, иронично подумала: “Скромная девушка”.
Механика Алкиных желаний была дефектной, и, никогда точно не зная, чего ей, собственно, нужно, она всегда хотела того, что другие, и металась среди чужого буйного разнообразия, пока не встретила Свету.
Дальше все пошло гораздо лучше. Если Алла заставала подругу, которая красила сухой букет, она немедленно отправлялась за город собирать цветы. Рассказ о том, как Света в двадцать шесть лет влюбилась в художника Веселова и уговорила родителей разменять для них отдельную квартиру, настолько сразил Алку, что она немедленно вцепилась в
Светиного мужа и изводила родителей до тех пор, пока они не выделили ей жилплощадь.
Перевыполнив программу, Алла родила Веселову дочку Марусю. Света, повздыхав над судьбою двух идиотов, купила коляску, стиральную машину и одежду ребенку на три года вперед. Было понятно, что
Веселов понадобился /Ятоже/ только потому, что им владела Света.
Когда-то и она смотрела Веселову в рот, но за десять лет его очарование увяло, а взаимные чувства подсохли. Тем более, что Вовка из лианоподобного юноши превратился в циничного плейбоя, какие нравятся только неопытным девушкам. Когда в стране начались перемены, будучи немцем по крови, он собирался уехать со Светой в
Германию, но так и не собрался. Со временем Света перестала надеяться и стала /Ясама./ Сидела в игрушечной хрущевке, мастерила на продажу сухие букеты и саше, могла за три часа соорудить из отреза шифона свадебное платье, а также приготовить снадобье, выводящее из запоя, да и вообще мало было такого, чего она не умела.
Веселов, переехав к Алке, сразу приобрел облезлый вид и, выразив пару раз претензии, принялся навещать Свету, трогая ее сердце рассказами о девочке Марусе и просьбами вывести пятно с белого плаща, а то не в чем ходить на вернисажи. Жизнь Веселова изменилась географически, и пришлось больше передвигаться. Вместо одной женщины стало две, а также две малоотличимые квартиры с практически одинаковой обстановкой. Он попытался устроить соревнование жен и коварно предлагал Свете мужские услуги, но Алка на эти подлости испуганно разевала рот, а Света язвила стрелами и однажды предупредила:
– Хочешь нас поссорить? Уйдешь ни с чем, и Марусю отберем.
– Феминистки проклятые, суфражистки. Плохие тетки, – обиделся художник. – Кто вы без мужиков?
– Молчи уж, производитель, – вздохнула Света.
Аллу такой вариант жизни не удивил. Иначе просто и быть не могло, ведь, в сущности, они с Веселовым были Светины дети, и Света не могла их покинуть. Некоторым в жизни везет, и им удается найти
“добрую” мать. Света некрасива тяжелой русской некрасотой, носит очки в крупной оправе, язык у нее злой и быстрый, как бритва. Но внутри, как правильно чувствовала Алка, она умная, рачительная и потому совсем не злая. Света в любом доме сразу отыскивала стул с самой удобной спинкой, рядом с самым вкусным блюдом и самым остроумным соседом. Все ее вещи были либо очень полезные, либо старинные и красивые. “Главное в теле – позвоночник”, – как-то сказала Света и купила за кошмарные деньги лечебный матрац.
В ее кухне, где каждый сантиметр был на счету, росли цветы немыслимых пород и стоял крохотный секретер покойной тетки-профессорши, в котором пряталась кухонная утварь. Света открывала секретер, за пять минут готовила вегетарианский суп и с удовольствием принималась есть и читать, поставив книжку на железную подставку, какие раньше покупали школьникам, чтобы удобно было списывать упражнения из учебников. Предметы в ее доме могли рассчитывать на долголетие, потому что Светина душа была протестантка, не хотела смиряться с непрочностью живого и страстно продлевала жизнь вещей. С ними она была в сговоре, с ножовками и стамесками тоже, но с людьми ей было непросто. Такие податливые, как
Алка и Веселов, встречались редко, остальные сопротивлялись даже очевидному.
Спокойно переждав кошмары первоначального накопления, Света пошла работать на фирму “Любимая игрушка” и за два года преуспела. Год у нее ушел, чтобы занять место замдиректора, вытеснив с него юношу с ледяным взором, мистера Домби. Света делала ему немыслимые подлости и портила отчеты. Она дала волю своему языку, который обычно умела придерживать. Ненависть ее была физиологической и почти бескорыстной. Торгуя мягкими игрушками, он брал их двумя пальцами, заявляя, что у него аллергия. Не то чтобы Света обожала мягкие игрушки, но желание встать на сторону беззащитных вещей против этого человека росло неотвратимо. Тем более, что про аллергию Света знала все, борясь с этим недугом всю жизнь.
Один раз она привела на фирму Аллу, которая ходила на курсы экстрасенсов и, хотя не знала, что делать со своими умениями, многое чувствовала.
– Посмотри на него, – попросила Света. – Почему-то хочется раздавить, как таракана.
– Недолюбленный мальчик. Яппи, – пробормотала Алка, бросив взгляд на
Домби. – Решил, что выбьется в люди любыми способами. На самом деле слабак. Холодности достаточно – сам уйдет.
А когда слабак с тремя мобильниками уволился, не выдержав свинцовой
Светиной ненависти, то Алка, узнав об этом, расплакалась. Плакала она полночи, то уходя в Светину кухню и обращаясь к цветам, то за швейной машинкой, глядя на луну в черном небе, то на лечебном матраце за ширмой, закинув руки за голову и нервно перебирая ногами.
– Думаешь, легко так жить? – спрашивала она, и слезы текли ручьем. -
Зачем я только пошла учиться? Он, я имею в виду учителя, меня сразу заметил, назвал пограничницей, ну, то есть я застряла между двумя мирами, тем и этим, и истязал дрессировкой. Теперь я все знаю, я посмотрела, хотя он не советовал. Знаю, как я умру, и как Вовка умрет, и что я переживу Веселова на двадцать восемь лет. Про тебя знаю тоже. Ты скоро меня предашь, но учти, я буду бороться! Маруся попадет под машину, и у меня вылезет половина волос на голове.
Господи, помоги мне это все выдержать!
Света подошла и погладила Алкину русую шевелюру. Больше ничего красивого Раевской бог не дал, только волосы и плачущие глаза ребенка. Света ей не вполне верила, считала жертвой воображения. И главное, непонятно было, что с ее способностями делать.
Профессиональной гадалкой Алка быть не хотела, за это, по ее словам, нельзя брать деньги, иначе дар пропадет. Говорить людям все – невозможно, за правду они готовы убить. Хорошее Алка сообщала, а страшное умалчивала и чувствовала себя лгуньей. Как с любым талантом, с этим была куча терзаний.
Но однажды Света задумалась не на шутку. Она заехала к Алке после автомойки в ослепительно чистой “мазде” и сразу заметила, как изменилась знакомая квартира. Странно, по диагонали висело зеркало, горели свечи, мирно спала Маруся, закинув на борт коляски неотразимую младенческую пятку.
– Слушай, давай купим ребенку кровать, все-таки коляска синтетическая, – предложила Света, но Алка вдруг испуганно замахала руками:
– Отойди от ребенка, господи, да отойди же, говорят тебе! Ты где сейчас была?
– На мойке. Курила и смотрела, как мальчики суетятся. Хоть иногда посмотреть на работающих мужчин! Мистер Домби, например, совсем не желали работать, только бабки рубить! – вдруг вспомнила Света недавнего врага.
– Да уйди же от коляски! Вот… – Алка подвела Свету к зеркалу. -
Смотри, видишь над правым плечом мутное пятно.
Света, вглядевшись, подтянула рукав и потерла поверхность зеркала.
Алка расхохоталась:
– Не три его, он ржет, как от щекотки. Ты притащила с собой черта. С мойки, наверное…
Алка озабоченно сдвинула брови.
– Смешливый попался, гад. Сейчас разберемся, садись на диван.
Она вытащила коляску на балкон и принялась за манипуляции. Вначале потухла свеча, потом вырубилось электричество, лоб у Алки вспотел, а вид стал вовсе безумный. На балконе залилась плачем, а потом стихла
Маруся.
– Сейчас он в тебя вцепится, приготовься, – предупредила Алла, а
Света почувствовала, что ее схватили за лицо и сдирают кожу.
Стаскивают с нее лицо. Боль была адской. – Как при родах, – согласилась Алка в ответ на Светины стоны и снова обратилась к черту: – Уйдешь, гад, непременно уйдешь, куда ты денешься! Все равно прогоню!
В тот же миг боль отпустила, и Света откинулась на диван. Зазвонил телефон. Голос Веселова спросил: “У вас там все в порядке?”
Алка, положив трубку, сказала:
– Видишь, как у вас с Веселовым налажена связь? Он сразу почувствовал!
Свете было не по себе. Лицо и уши горели. Алка терла шкаф, на котором вдруг выступили четыре злые кривые царапины.
– Сволочь. Видишь, шкаф в отместку испортил.
Света немного помолчала, уважительно оглядев шкаф. Что-то в этом сильно пугало. За окном стемнело и стало страшно, последняя свечка, отразившись в окне, молча потухла.
– Тебе все-таки следует брать деньги, – помолчав, рассудила Света. -
Ты тратишься. А потом, если этот дар и отнимут, то все не так страшно, как с чертями возиться.
– Уже не знаю, как без него. Привыкаешь все видеть, забываешь, как живут обычные люди. Я буду как слепая, если его потеряю.
– Обещай мне, – попросила Света, – что не станешь использовать свои таланты против меня. А то я что-то опасаюсь.
Но Алка – и Света видела это, поэтому с ней нужно было говорить только честно, – была уже немного другая, не /Ятоже./ Она посмотрела туманно и ответила:
– Если только ты не начнешь первой.
– Я не умею, – возразила Света.
– Тебе кажется. Помнишь мистера Домби? Ты была в него влюблена, хотя не знала об этом. Он не ответил тебе взаимностью. Он любит вертлявых тонконожек.
– Он же примат, – удивилась Света.
– Нет, он ребенок, который не взял тебя в мамы. Свет, я тебя прошу, давай ты будешь добрей. С тех пор как Веселов ушел, ты все черствеешь и черствеешь. Живешь со своей “маздой”, как с мужчиной.
Лучше б тебе влюбиться.
– Не приведи господи. – Света встала и направилась к двери, повторив про себя: “Не приведи господи! Я только начала жить хорошо. Всего только год хорошей жизни!”
За дверью она поняла, что не только ее власть над Алкой закончилась, но теперь их роли, похоже, поменялись, и уже Раевская прибирает ее жизнь к рукам… И что Света после сказанного непременно влюбится, да так, что наперекосяк пойдет вся жизнь. По пути домой она заехала в церковь, поставила свечку за успехи мистера Домби и попросила
Николая-угодника, чтобы он явил чудо, не позволив ей влюбляться, ибо это одно из самых тяжелых женских ремесел, а ей, в ее тридцать семь, оно и вовсе не по силам. Но внутри нее что-то непрерывно росло, похожее на огромное, очень сильное дерево с крепкими корнями, и распирала бессмысленная радость.
Неужели это Алка так ее развернула, возмущенно думала Света. Неужели она может столкнуть с рельсов одним словом? Или только меня, потому что я к ней привязана? Нет, вряд ли. Алка всегда была честная и правильная девочка. Но последнее время, возразила Света самой себе, она изолгалась и сама в этом признавалась. Что она молотила про черта? Еще и шкаф сумела исцарапать. Только непонятно, кто хватал
Свету за лицо. Насчет этого сомневаться не приходилось, такую боль не придумаешь. Света быстро перекрестилась, но дерево все распускало побеги, а радость уже начинала душить.
В понедельник, сидя на работе, она вспоминала мистера Домби и его голубоватый цвет лица. “Любимая игрушка” незаметно высасывала из них кровь. Поглядывая на себя в маленькое зеркало, Света увидела, что ее кожа тоже приобрела оттенок голубоватого льда и до превращения в мисс Домби ей осталось немного. От количества клиентов подташнивало, от хлопка входной двери делалась легкая судорога, от голоса директора – спазм сосудов с последующей головной болью. Чувства заострились, но одновременно напало равнодушие. Спасаясь, Света разглядывала сайты турфирм в поисках острова. Все, что ей нужно для счастья, был остров с маяком. Она нашла четыре картинки, и на одной из них остров был как блин, на другой – в форме корабля, на третьей он напоминал зубчатый лес, а на четвертой – замок. Она позвала
Раевскую и попросила выбрать.
– Этот, – мельком взглянув, сразу выбрала Алка тот, что был в форме корабля. Она посмотрела на Свету, как юноша, который хочет признаться в любви, но не решается, и добавила: – Я тоже хочу.
– Съездишь после меня, ладно? Мы не можем вместе, кто-то должен остаться с Марусей.
Алка кивнула и снова посмотрела на остров, а потом на подругу с любовной печалью и вопросом, который так и не решилась задать.
Купив тур, через неделю Света уже плыла на катере с двумя немецкими парами. На острове их встретил гордый смотритель маяка с развевавшимися на ветру волосами и помог сойти на берег. Немцы, перекусив, уплыли заниматься дайвингом и не появлялись до вечера, а
Света осталась на острове со Станко.
Он показал ей прохладную комнату с выбеленными стенами и циновками, выдал теплое одеяло и принялся готовить ужин.
Света, прихватив пляжный зонт, легла на камень, выступавший в синее море, и слушала, как оно плещет, забираясь в душу. Такого ласкового моря она прежде не видала. Солнце сдвинулось вправо, ее закрыла тень от пинии, и она уснула. Вечером, когда смеркалось, ее нашел Станко и, коснувшись порозовевшего плеча, позвал ужинать. Немцы пили привезенное пиво, а они со смотрителем – местное вино. Поболтали, и
Света ушла спать в прохладную комнату. Перед уходом Станко поколдовал у кассы и выдал им чеки за ужин. После этого вечера немцы больше с ними не ели, а либо питались отдельно, либо уплывали на большой остров в ресторан.
Странно, иногда на маяке пропадало электричество, и сидели в глухой темноте, при свечах. Днем по острову, полному необыкновенных деревьев, прыгали миниатюрные белки, а в сумерках приходили ежи и гуляли по берегу. На четвертый день Станко показал Свете оранжерею.
В оранжерее ничего не росло, а стояли ведра, старый гриль, завивались, как змеи, морские канаты, ржавел якорь, пересыхали сети, в общем, старые вещи жили никому не нужной жизнью. В Свете начала просыпаться жалость, ведь ничего не бывает беспомощней ненужной вещи. Если вернуться в брошенную квартиру спустя год, вещи будут вопить и виснуть у тебя на шее.
Станко привел Свету в самый дальний угол.
– Это, – сказал он, – цветок моей жизни.
Среди хлама и мусора Света увидела бледную розу, ростом с небольшую женщину, с головой человеческого размера, нежно-розовую, с матовыми лепестками, любым из которых можно было закрыть щеку. Роза была живым существом, заботливо укрытым от опасностей. Ее прятали, как жену в гареме.
– Ее зовут Зара, выводил восемь лет. Русская красавица, – усмехнулся
Станко.
Света оглядела его огромные волосатые руки, сдвинутые брови, заглянула в глубоко спрятанные глаза.
– Любишь русских? – усмехнулась она.
– Женщин, – уточнил Станко. – Они дикие, как газели. Мужчины никогда не гладят им ноги.
– Сочувствуешь, значит, – улыбнулась Света.
Станко тоже улыбнулся.
– Я только показал тебе цветок.
В этот вечер она не могла заснуть. Немцы, конечно, действовали ей на нервы, когда наглаживали своих мужиковатых жен, но не очень. В конце концов, всегда можно что-нибудь предпринять. Немного поворочавшись, она встала, умыла лицо и подмышки, спустилась вниз и села под окном
Станко, глядя в хмурое лицо луны. Через пять минут он вышел и поставил на камень бутылку с двумя фужерами, блестевшими при луне.
– Если я правильно тебя понял…
– Ты все понимаешь, – улыбнулась Света. – И очень хорошо говоришь по-русски.
С этого четвертого дня и до конца отпуска они жили как новобрачные, у которых медовый месяц. Подолгу и вдумчиво занимались любовью. Не торопясь, точно впереди у них была целая жизнь. Свете нравилось, что смотритель продолжает выбивать ей чеки за ужин и делать вид, что они чужие, хотя изображать святош было не перед кем: немцы не вылезали с катера.
– Никто не обнимал меня так крепко, – сказал ей Станко.
Света знала, что счастье мгновенно и надо его ловить. Копить терпение, доходя до ненависти к самому терпению, ждать, молчать, таиться, а потом делать резкий бросок, как на охоте, – и счастье в руке. Там оно обычно и умирает, особенно если стиснуть посильней.
Такова судьба растений, животных и всего живого, не только счастья, все непрочно. Но ее душа-протестантка все равно обнимала его крепко.
– Ты так прощаешься со мной? – спросил он.
– Нет, я приеду в следующем году. Тоже в июне. Дождешься меня?
Он дождется, по всему было видно – он никуда не спешил. На вопрос, о чем он мечтает, ответил, что хочет побывать в космосе. Один на один с космосом, без спутников. А когда Света усмехнулась, мол, кем же тогда он хочет стать, когда вырастет, ответил, что всегда хотел быть никем. Никем и стал. Островом в море. Его сын, которому семнадцать, глядя на него, захотел учиться, такой странной казалась ему жизнь отца.
– С твоей силой и уменьями ты мог бы зарабатывать много.
– Я не для этого, – улыбнулся он.
– Тогда для чего? Для любви?
– Сомневаюсь.
Еще Станко сказал, что он собирает ключи. Ключи – знаки, что все двери тебе открыты. Чем больше ключей, тем больше подвластных дверей.
Наутро, обходя остров, Света нашла ключ величиной с половину ногтя.