Уже несколько часов я метался по городу, пытаясь найти хоть какое-то свидетельство ее существования. Станции метро, на которую я провожал ее в последний день, не было, вернее, ещё не было — ее должны были достроить только следующим летом. На месте дома, где она жила вместе со своим мужем, располагалась больница — в приемной меня заверили, что здание стоит уже лет пятнадцать… Разумеется, крошечного семейного ресторанчика, в который мы заходили по вечерам, тоже не было — обанкротился года три назад, сообщила мне хозяйка соседней прачечной. Я понимал, что сплю — это попросту не могло быть правдой. Ведь были и безумные ночи в «нашем» отеле, и дьявольски-острый Том Ям, от которого у нее текли слезы — и то невыносимое расставание на станции два года назад, когда мне пришлось отпустить ее… И верить, что она свяжется со мной снова. Вот какой была моя правда. А всё остальное — только жуткий, невыносимый сон, который рано или поздно должен закончиться.
Ангкор-Ват мог быть моим ключом к пробуждению, паролем, который позволит вырваться из дурной бесконечности, из чертового колеса этой безумной сансары. Я впервые увидел ее на экскурсии в этом храме — и она стала для меня единственным спасением на этой сходящей с ума планете.
До границы с Бирмой шел всё тот же древний поезд — кажется, такие ходили здесь еще в двадцатом веке. Потертые сиденья и заплеванные окна больше не раздражали, наоборот, знакомая обстановка успокаивала. Пока существуют такие поезда, мир будет прежним…
Кроме меня в вагоне был один-единственный человек. Немного странно для такого популярного направления — Ангкор-Ват ежедневно собирал десятки тысяч паломников и туристов. В прошлый раз тут было не протолкнуться от всех этих потерянных, одиноких, разочарованных и ищущих — а по большей части просто стремящихся сделать пару кадров на фоне древней святыни.
В Бирме я пересел на еще более допотопную рухлядь — автобус с бензиновым двигателем. Для меня оставалось загадкой, почему жители страны, которая умудрялась создавать компактные атомные заряды, вынуждены ездить на подобных архаизмах. Я был единственным пассажиром.
Я ненадолго задремал, а когда проснулся от того, что автобус накренило на повороте, понял, что я не один — на соседнем кресле сидел какой-то мужчина. Странно, что я не почувствовал его во сне — обычно я сплю очень чутко. Это тот же человек, что и в поезде. Впрочем, я не удивлен.
«Вы что, преследуете меня?» — Я потянулся за револьвером. «Можно сказать и так», — немолодой, одетый в какое-то тряпье мужчина повернулся ко мне и обескураживающее, открыто улыбнулся. Мои пальцы нащупали пустоту — пистолета во внутреннем кармане не было! «На кого вы работаете? Отвечайте, иначе я вышибу вам мозги!» — мне оставалось только блефовать. «В насилии нет смысла», — он продолжал улыбаться. «Есть», — прошипел я сквозь зубы, — «если это подстроили вы или те, на кого вы работаете!» «Нужно ли идти в храм, чтобы обрести истину? Твой храм внутри тебя. Ты, как всегда, ошибся дорогой…», — прервал меня мужчина. «Да кто ты, черт побери, такой! Что тебе от меня нужно!» — Заорал я. В это мгновение автобус дернулся и остановился. Водитель открыл двери. Я грубо оттолкнул мужчину и выскочил на дорогу, надеясь только на то, что тот не выстрелит мне в спину. Вначале я почувствовал запах гари. А уже потом увидел…
Храма не было. На его месте зияла громадная воронка — несколько километров в диаметре. Вывороченные и расколотые куски песчаника частично превратились в стекло, а землю покрывал слой пепла…
Я опустился на колени, закрыл руками лицо и глухо застонал. Конец мира наступил, бездна всё-таки вырвалась на волю… Я наконец понял — я не терял ее. Её никогда и не было.
На мое плечо легла рука. «Ее ведь не было?» — повторил я вслух. «Жизнь — это бесконечная боль», — ответил спокойный, бесчувственный голос. «Ты выдумал ее, чтобы не испытывать боли. Все это время ты лгал самому себе. Пришло время проснуться».
«Кто ты?» — Спросил я, хотя это не имело уже никакого значения.
«Мое имя Майтрея».
Я поднял голову и посмотрел в его глаза. Оттуда на меня смотрела невыносимая пустота…
* * *— Невыносимая пустота, — прошептал Томаш.
— Что вы сказали? — Откликнулся мастер Лаа.
— Не важно, — он закрыл лицо руками. Молчание затягивалось.
— Так вы последовали моему совету?
— Да, — усмехнулся Томаш, — последовал. — Я ездил в Ангкор-Ват, побывал еще у нескольких святынь… И знаете что? Я ни черта не почувствовал. Ни черта!
— И все-таки что-то в вас изменилось, — с сомнением произнес Лаа.
— Вы правы. Я кое-что понял там… — Он замолчал, собираясь с мыслями. — Поиски сути, чистый взгляд на мир — чушь собачья! Всё, что я искал — это вдохновение. Я ведь говорил, что я писатель? Вряд ли вы читали хоть одну мою книгу, но в Европе мое имя известно. Я пишу в классическом жанре XX века. Сейчас его название обзавелось десятками приставок, но суть осталась прежней — город, застывший под бесконечным дождем и потерянные души в его пустом чреве… Сделай хоть шаг в сторону, забрось своего героя из мрачного Нью-Йорка в солнечную Бразилию — пусть даже все остальные слагаемые — одиночество, падение, безнадёга — останутся прежними, и вашу книгу не купит ни одна Сеть! Читатель не ожидает от вас откровений, нуар в его понимании — не более чем набор расхожих клише. Поэтому я просто тасую сюжетные ходы — перестрелки и драки, погони по извилистым грязным улицам и выкуренная в одиночестве последняя сигарета. И люди жрут это! Жрут — и просят добавки! А я сажусь и пишу очередной бессмысленный роман о частном детективе, который в одиночку борется с преступностью… Меня давно тошнит от этого мертворождённого ублюдка. И от читателей, для которых я пишу это дерьмо! А больше всего — от самого себя!
Томаш перевел дыхание. Мастер Лаа хотел сказать что-то, но тот знаком остановил его.
— Когда я пришел к вам, я думал, что где-то там, внутри, найдутся и другие сюжеты. Другие слова. Настоящие. Пусть не для массового читателя, а для какого-то узкого круга… А потом я заглянул в пустоту, не испоганенную информационными потоками. Туда, где не существует никаких слов… И знаете, что я понял? — Он резко поднялся, глаза его лихорадочно горели. — Ни хрена во мне нет, мать вашу! За чужими сюжетами и бессмысленными клише, за плоскими героями и штампованными диалогами нет ничего! Я думал, что сумею обрести свое собственное звучание — а оказалось, что я немой. Я пишу вещи, похожие на тысячи других, не потому, что мой мозг забит чужой информацией. В нем попросту отсутствует что-то свое! Никакого внутреннего храма нет и в помине… Я не могу найти вдохновение не потому, что оно покинуло меня — его никогда и не было. Все это время я лгал самому себе…
Он устало опустился на кресло, закрыл лицо руками.
— Послушайте, Томаш, — не сразу заговорил мастер Лаа, — вы же не станете требовать, чтобы мы вернули вам деньги? Я с самого начала говорил вам, что мы продаем только пустоту — и ничего больше. Никто не виноват, что в вашей душе не нашлось никакой основы, краеугольного камня, который мог бы стать фундаментом…
Томаш поднял голову. Глаза его были пусты.
— Вы правы, никто в этом не виноват, — сказал он чуть слышно. — Не волнуйтесь, я не стану ничего требовать. Свою часть договора вы выполнили. Но я хотел бы еще раз воспользоваться вашей капсулой…
Лаа чуть заметно улыбнулся.
— Вы говорили, что чаще к вам приходят те, кому нужно что-то забыть. Или забыться. Знаете… ведь в той пустоте не было даже намека на то, что я существую. Или на то, что в моем существовании есть какой-то смысл. Я не знаю, как с этим жить. Я просто не сумею выдавить из себя ни слова, пока во мне живет та… безначальность, — шепотом закончил он. — А я всего лишь хочу писать! Пусть мой герой продолжает говорить штампами и убивать нехороших парней! Я просто хочу, чтобы мои слова звучали. И чтобы мир был прежним. Разве это так много?
— Хотите, чтобы мы стерли ваши воспоминания? — Тихо спросил Лаа.
Лицо Томаша было совершенно белым, но голос звучал твердо:
— Да, черт побери, именно этого я и хочу!
Когда он ложился в капсулу, ему вдруг подумалось, что он уже не раз делал этот выбор, а всё происходящее — знакомый и затасканный сюжет. Впрочем, через мгновение он уже ничего не помнил.
* * *— Я посадил его на такси, — сказал Хонг, вернувшись. — Он не сразу смог назвать отель, в котором остановился.
— Хорошая работа, — устало поморщился Лаа и потер руками виски. «Когда же это закончится!»
— Послушайте, мастер, — осторожно начал Хонг, — может, стоит повременить с этой… продажей Саттвы? Эти бедняги никогда ничего не найдут…
— Разумеется, не найдут, — подтвердил Лаа, — а потом вернутся, чтобы забыть, что они пустышки.
— Который раз он приезжает? Третий? Четвертый? Вы не боитесь, что когда-нибудь мы просто сожжем ему все мозги? Его воспоминания накладываются друг на друга, уже сейчас в них слишком много пустот и шума. И чем дальше, тем фрагментарнее они будут. Его мир разрушается, а он даже не догадывается…
— Пока он помнит, как пользоваться кредиткой, это не имеет значения, — отрезал Лаа. — Не стоит волноваться о нашем друге Томаше, в конце концов, он сам раз за разом выбирает незнание. У всего есть цена, Хонг — и у покоя тоже. Пойдем, — он поднялся и закрыл кабинет, — как насчет жареного риса у Тхаксина?
12.10, 11:31
До вокзала Хуа Лам Пхонг оставалось несколько минут.
Fans. Осколки
Вован (Владимир)
Выхожу из подъезда, закуриваю. На оледеневших ступеньках блестят осколки разбитой бутылки. Они шуршат и хрустят под ногами и, кажется, проходятся наждачкой по моей душе. Ее, Лизы, нет дома.
Сажусь в тачку неподалеку, поджидаю, как папарацци звезду, когда моя принцесса в белом пальто появится — чистая и чуждая этому городу. Глотаю немного водки прямо из горла — скучно же. У нас все от скуки пьют — а что еще делать? У полгорода работы никакой, правда, у меня все в шоколаде — недавно тачку прикупил, ни у кого в нашем городишке такой нет. Кабриолет. А потому что она такие любит! Скажете, что несерьезная вещь, — когда у нас с открытым верхом поездишь? — ну да мне по барабану, лишь бы в ее глазах принцем выглядеть.
Лиза, моя звездочка, ты светишься изнутри, и этот свет делает меня светлее, чище, добрее. Твоя улыбка делает мой день. Вижу твое белое пальто — кто еще носит подобное в нашем грязном городишке — и на душе становится радостно и весело, без особой причины, как в детстве. Твой развевающийся белоснежный шарф словно машет мне в приветствии — и тебе привет, любовь моя.
Ты горишь изнутри. Что за тайна есть у тебя? Что заставляет твою улыбку возникать на губах, когда ты ежедневно проходишь мимо помойки у подъезда? Твое ангельское личико — волосы золотистые, как и подобает ангелу, твои глаза — голубые, как и небо, откуда ты спустилась — со мной каждый день.
Ты должна принадлежать только мне. Ты должна хотеть этого также, как и я. Мы созданы друг для друга. Ты просто меня не знаешь. А если узнаешь, то просто не захочешь никуда уходить!
* * *Эльза (Лиза)
В сердце человека много осколков. Вот только чего? Какая призма преломляет свет его будней? И призма ли? Или мутный грязный булыжник затмевает свет и радость?
Мой свет и моя радость — музыка. Твоя музыка. Музыка твоей души. Ну да, я фанатка.
Музыка — самый безопасный наркотик? Да, это так, очень точно. Без тебя, без ежедневной подпитки тобой я жить не буду. Слушаю тебя каждое утро. И вечер. И день.
Помнишь сказку о Герде и Кае, которому в сердце попал ледяной осколок и мальчик стал холодным и безразличным? Ты как Снежная королева, но наоборот. Осколок твоих солнечных лучей — теплый, бархатный, пульсирующий, живой — застрял в моем сердце.
Я тебя люблю. И говорю тебе об этом каждый день. А ты даже не подозреваешь о моем существовании.
А вы думали, что я дура и ничего не понимаю?
Я умею различить реальность и воображение. Только нужна ли мне реальность без тебя? Нужна ли мне моя стылая жизнь без твоего голоса, твоего осколка у меня в сердце? Пусть твой лучик оживляет все вокруг, делает жизнь ярче, удивительней. Твоя музыка — моя музыка, мой наркотик. Мой выбор.
Некоторые скажут, что я больна. Даже если это и так, то я не хочу выздоравливать. Я не могу жить без тебя и без горько-сладкого наркотика, который ты с такой любовью даришь мне. Кому-то еще? Не хочу ничего знать: есть только ты и я. И не важно, что таких, как я, тысячи.
Я жду встречи с тобой — своего звёздного часа. Ты просто меня еще не знаешь, иначе никуда не захочешь уйти. Пусть ты женат — ну и что: все нормальные мужчины женаты. Но и все нормальные мужчины имеют любовниц. Любовница имеет любовь. И она будет моей, я подожду.
Сегодня одна моя мечта уже сбылась — я вижу тебя вживую. Я здесь, на твоем концерте. Как ты красив! И как безупречен твой голос!
Ты рядом, но такой недоступный. Как описать свои ощущения? Я словно на другой планете, или в сказочном сне, откуда ты родом.
Видели ли вы когда-нибудь плачущих на концертах фанаток? Таких, как я: да, я сегодня реву весь вечер. От счастья. Моя душа кричит: я люблю тебя. Как слепа моя любовь! И как несчастна фанатская любовь. Но сладкое мучение выбрано мною лично.
Ты поешь и проникаешь в сердце. А поешь ты про любовь — чистую, но земную. Глядишь своими лучистыми глазами со сцены прямо мне в душу. Твой взгляд как будто жадно ищет мой. Да, мой принц! Я отвечу! Ангельский голос заполняет меня всю, моя душа вибрирует с твоей. И как мне было уберечься от любви?
Я читала, что звуковые волны, их энергия, сильно влияют на функционирование клеток организма, перестраивая их. Подстраивая под себя. Вот и я подстраиваюсь под тебя, вибрирую на волне твоих песен, твоей души. Мои поднятые вверх ладоши уже болят от постоянных аплодисментов — тебе, мой кумир.
Я как стеклянный бокал. Видела фильм, где в замедленном режиме сфотографировали, как звуковые волны могут разбить бокал. Стоит только настроить генератор звуков на особую резонансную частоту — произойдет чудо: жесткость стекла окажется под сомнением. На неимоверной скорости бокал начнет менять форму: его ободок, если посмотреть сверху, начнет танцевать. Идеальный круг станет мягким: примет форму овала, затем вернется в исходное положение. Опять изогнется овалом — и вновь претворится прежним кругом. Снова и снова будет пульсировать, танцевать в такт звуку, словно бьющееся стеклянное сердце. Разрушительный танец стекла будет продолжаться, пока не разорвется под немыслимым внутренним давлением.
Здесь, в этом зале, наши сердца танцуют в такт твоим песням. Мы вибрируем, как твердое стекло, наши души и тела сжимаются и расслабляются в унисон твоим нотам.
Меня могу спросить — а не разорвется ли стекло? Не разобьется ли кристалл наших душ — моей души? Нет! Я стала лучше с твоими песнями — нежнее, добрее. Каждый день озарен твоим талантом, дающим свет. Ты, как солнце — далеко. Но лучи музыки столь сильны, что достигают даже сюда, в заснеженный холоднющий город, затем в этот зал или мою комнату, а после — в душу.
Сегодня, как и всегда, на концерте аншлаг. А у тебя, моя звезда, по-другому и не бывает. Волны зрительской страсти поднимаются к куполу, сливаются в единый огненный поток, затем свиваются, перемешиваются с твоим талантом и вновь рухают вниз, на нас, твоих почитателей. Ухают вниз и наши сердца, а тела не могут стоять спокойно — мы танцуем, хлопаем, подпеваем и визжим от восторга. Я вижу тебя, ловлю каждое движение, каждую нотку голоса. В наших глазах восторг, в голове — нет, во всем теле — твой голос. Он ввинчивается в нас, заполняет все пустоты, все потаенные комнатки наших сердечек. Мне кажется, или ритм моего сердца подчиняется биению твоих песен — становится то быстрее, то медленнее? И оно точно научилось петь!
Ты чувствуешь — проживаешь! — то, о чем поешь. Передаешь эмоции нам, кодируешь, ставишь волшебную печать: 'вы мое войско'. Ты и сам летишь на огненном хвосте дракона, рожденном нами и бушующем над толпой. Ты вдыхаешь пропитанный страстью воздух. Мы вместе — и ты, и твои поклонники — парим где-то там, в иных сферах, вливаясь друг в друга, обмениваясь частичками нашей радужной энергии. Мы и даем, и получаем, настраиваемся на одну резонансную частоту. Пульсируем. Горим. Живем.
Мы заворожены, ослеплены, заколдованы. Ты повелитель! Повелеваешь нашими эмоциями, и мы рады этому. Готовы платить за это, следовать за тобой, за струнами твоего голоса, зовущего…куда? Неважно! За тобой! К тебе!
Кругом поднятые руки с мобильными телефонами — чтобы еще как минимум две недели после концерта пересматривать видео и отдаваться твоему голосу, вспоминать взгляд, как у гейши: вонзающий осколок любви прямо в середину сердца, насмерть.
После концерта я договорилась взять у тебя интервью. Что мне это стоило? Пять лет изучения английского — ты же говоришь на нем! Еще три года работы журналисткой. Теперь у меня есть аккредитация, и — завидуйте — я буду разговаривать с тобой уже очень скоро. Не может этого быть, ох, я сама не верю, что это может случиться! Сердце-сердце, выдержи, не надломись, не покажи, что ты любишь. Будь выдержано и спокойно при виде его божественного лица.
Под конец концерта я старательно повторяю все вопросы. Я счастлива! Все мои уже знают, что я сейчас пойду брать интервью и жутко завидуют! Я и сама себе завидую. Неужели сегодня моя мечта сбудется? Что еще я могу желать?
Концерт закончен, а вместе с ним и сказка. Для всех, но только не для меня. Самая счастливая минута еще ожидает меня. Я прохожу за кулисы к заветной гримерной. Стою несколько минут у двери, не смея постучать. Собираюсь с духом — открывает он. Сам.