У Кости появились вопросы, но отец ответил на все. Например: почему нужно уехать из Москвы? У них есть свой дом в другом городе, там очень хорошо, лес, рыбалка, грибы. Ну и так далее. Психологу было нетрудно найти убедительные доводы, и наивному восьмилетнему мальчику их хватило. Затем Бурмистров, отличный гипнотизер, мастер манипулировать людьми, применил свои таланты, чтобы сын стал считать себя его внуком и как можно быстрее забыл свое детство. Когда старшие Вилкины погибли, Ирину отдали в детдом, а Костя уже уехал в Москву поступать в институт…
Петр замолчал. Я подождал немного, переваривая информацию, потом дал оценку услышанному:
– Интересная история, но кое-что удивляет.
Собеседник потянулся.
– Я рассказал что знаю, ничего другого мне неизвестно. Печенькин тоже всеми данными не владеет. Хоть обспрашивайся, больше ничего не сообщу. И никто не даст пояснений, дело имело гриф особой секретности. Смотри, как у нас хорошо! Разве в Москве найдешь чистый воздух? Я бы на месте Константина не рыпался. В Балуеве отлично жить – денег много не надо, тишина… И чего парня в столицу потянуло?
– Молодости свойственны амбиции, – вздохнул я. – Каждому человеку в восемнадцать лет хочется покорить мир, достичь больших высот, он мнит себя гением.
– Ну это ты придумал, – отмахнулся собеседник. – Я вот с детства знал, что всю жизнь тут жить буду, и ничего другого мне не надо. Ну и каких таких высот Константин, по твоему мнению, достиг? Покойников моет.
– Вы поддерживаете связь с Уховым-Вилкиным? – удивился я.
– С мальчишкой? Не, он уехал, как в воду канул, – лениво протянул Горелов.
– Парень давно вырос, – сказал я, – теперь он взрослый мужчина. Откуда вы знаете, что Костя связан с похоронным делом?
Петр пошатнулся на стуле.
– Он чего, в самом деле с трупами возится?
– Сами только что произнесли: «Чего он достиг? Покойников моет», – терпеливо объяснил я.
– Я ничего про Вилкина не слышал, – засмеялся Горелов. – У нас тут люди так выражаются. Допустим, спросит кто про соседа или знакомого, имеющего репутацию лентяя, пьяницы, бездельника, ну и ответишь: «А, он покойников моет». Сразу понятно, что никудышный человек. Трупы-то полоскать – распоследнее дело. А что, парень реально в морге пашет? То-то Вениамину Михайловичу радость с небес на сына глядеть.
Я пустился в объяснения:
– У Константина с женой свое похоронное агентство, они хорошо зарабатывают.
– Гадость, – скривился Петр. – Могильщик! Ниже падать некуда. И что, был ему смысл отсюда убегать? Зачем? Чтобы труповозом стать?
Я понял, что спорить с участковым бесполезно, и сменил тему.
– Учитывая весьма непростую биографию четы Вилкиных, вам не пришло в голову, что их убили?
Горелов встал и начал ходить по лужайке.
– Так говорил же тебе, что в Балуеве каждый человек на виду, новенького сразу заметно. А тогда никто не приезжал. Да просто забыли Вилкины вьюшку открыть, может, первачка попробовали…
– Они пили? – удивился я.
Петр прислонился спиной к сосне.
– А кто не выпивает? Алкоголиками не считались, но после бани принять рюмочку – святое дело. Или от простуды. В день смерти Вениамин Михайлович, когда за пенсией приехал, кашлял ужасно, прямо собакой лаял. Пожаловался мне: «В жару искупался в речке, теперь дохаю». Я ему посоветовал: «Ты на ночь самогону с перцем дерябни, к утру все пройдет. Всегда так лечусь». Он, наверное, меня послушался, окосел, вот и забыл про вьюшку.
Я изумился:
– Погодите! В деле Вилкиных написано, что люди в Балуеве на почте забеспокоились, когда Вениамин Михайлович вовремя не явился за пенсией, хотя всегда аккуратно приходил. Вроде тела их нашли именно вы. Отправились в мотель, чтобы убедиться, что со стариками все в порядке.
Участковый отошел от дерева.
– Не вчера беда разыгралась, четко уж и не помню, как дело было. Значит, накануне смертного дня я Вениамина Михайловича встретил, и он не за деньгами припер, а чего-то купить хотел, может, спички кончились. О покойных принято хорошо говорить, поэтому я и не сказал тебе про их увлечение, а если честно, они закладывали за воротник крепко. Сами брагу варили, любили бутылку-другую раздавить.
Я поднялся.
– Хочется посмотреть на мотель. Кому он теперь принадлежит?
Петр присел на корточки.
– Глянь-ка, курятник вылез.
– Кто? – не понял я.
– Гриб, который не в сезон вылупляется, – объяснил Горелов. – Его жарят, по вкусу он прямо как курица. У вас такие растут?
– Может, в Подмосковье, – предположил я.
Петр пошел к машине.
– Насобираю на ужин. А зачем тебе мотель?
– Просто интересно посмотреть, – признался я.
Горелов вытащил из багажника корзинку.
– Зряшное дело. Там даже головешек не осталось. Но если очень охота, потопали. Тут недалеко, меньше трех километров. Дождя давно нет, сушь стоит, ты свои красивые ботинки не изгваздаешь.
– Туда только пешком можно? – приуныл я.
– Дальше «козлик» не пройдет, – «обрадовал» меня спутник. – Ну, не передумал?
– Нет, – решительно заявил я.
Глава 15
К обеду мы с Петром вернулись в Балуево.
– Говорил же тебе, ничего там нет, – упрекнул Горелов, притормаживая у добротного кирпичного дома. – Грибков хочешь? Заходи, сейчас пожарю.
– Спасибо за предложение, – поблагодарил я, – но аппетита нет. Вот водички бы выпил.
– Тогда топай в дом, – заулыбался Петр. – Моя Клава таким чаем угостит! В Москве подобного не попробовать. Мед свой, клюквенное варенье тоже. Только ботинки скинь, жена за грязь на полу рассердится.
Я послушно выполнил приказ, был допущен внутрь дома и понял, что участковый неплохо зарабатывает. Сам-то я не стал бы так оформлять интерьер, но, наверное, по балуевской моде у Гореловых лучше некуда: все полы застелены шерстяными бордовыми коврами, в гостиной высится «стенка» с золотым орнаментом, громоздится пара буфетов, набитых хрусталем, с потолка свисает здоровенная хрустальная люстра, на окнах розовый тюль с вышитыми павлинами, а на потолке красуются фигурные карнизы из толстых ангелочков.
– Садись, чувствуй себя как дома, – весело приказал хозяин. – Клавдия, гость у нас из Москвы. Не ударь лицом в грязь. Неси все!
В комнату вошла полная женщина в спортивном костюме.
– Добрый день, хорошему человеку я всегда рада. И когда это я, муж дорогой, мордой в грязь падала, не приветила твоих приятелей? Не налила им крепкого, не положила вкусного?
– Ладно-ладно, не заводись, – забубнил Горелов, – просто сказанул, чтоб ты не расслаблялась.
Укоризненно качая головой, Клавдия удалилась, супруг проводил ее взглядом.
– Эх, бабы… Совсем юмора не понимают. Ты женат?
Я сделал отрицательный жест.
Петр щелкнул языком.
– Плохо. Неправильно одному жить. Сегодня уезжаешь? Слушай, а зачем тебе в гостинице сидеть? Оставайся у нас. В баню сходим, покушаем, потом прямиком тебя к вагону доставлю.
– Спасибо за любезное предложение, – сказал я, – но планирую еще пообщаться с Марией Алексеевной.
– Это кто? – удивился хозяин. – В Балуеве такая не живет.
– Белкина, воспитательница детского дома, – разъяснил я. И продолжил уже о другом: – Значит, Ирина в Балуево не приезжала… Вилкина сказала своей подруге, что хочет посетить места, где прошло ее счастливое детство. И Оля Светлова, и я решили, что речь идет о мотеле Вениамина Михайловича. Да я только сейчас сообразил: ведь девочка нашла тела отца и матери, так что, даже если она была здесь счастлива, ей сюда и через много лет заглядывать не захочется – оживут воспоминания о страшном дне. Может, Ира задумала посетить интернат? Судя по рассказу Ольги, воспитанникам там прекрасно жилось. Печенькин обещал найти Марию Алексеевну. Времени у меня мало, вечером поезд.
– Жаль, – погрустнел хозяин, – баня знатная, хотел тебе угодить. Слушай, а чего ты Ирину-то ищешь? Труп в кровати, рядом записка лежала – самоубилась она. Зря сомневаешься. И чего, московские спецы не могут определить, кто помер? Анализ надо сделать – и готово.
Я постарался как можно более доходчиво пояснить суть дела.
– Тело находится в плохом состоянии. И в этом случае выделение ДНК не поможет, поскольку ее не с чем сравнить. Ирина Вилкина никогда не попадала в поле зрение полиции, у нее не брали ни образцы крови-слюны, ни отпечатки пальцев. Что касается зубов, то девушка, судя по их состоянию, никогда не обращалась к стоматологу. Пока мы не можем быть уверены, что суицид совершила Ира. Был шанс по анализу ДНК идентифицировать личность умершей – полиция попросила о помощи Константина. Но Ухов‑Вилкин отказал, а насильно взять у него образец мы права не имеем.
– Вот подонок, – покачал головой Петр. – Чем он мотивировал свой отказ?
– Жадностью, – усмехнулся я. – Сказал: «Если родство докажут, придется нам хоронить девушку, тратить деньги. А она мне посторонняя, сто лет не встречались, в детстве не дружили».
– Каков урод! – негодовал хозяин дома. – Ваня, мне Печенькин сказал, что ты частный детектив?
– Да, – подтвердил я, – владею агентством.
– Небось крупные деньги зарабатываешь, – позавидовал Горелов. – Но в вашей бешеной столице и траты крутые.
– На жизнь много приходится тратить, – согласился я. – Что касается выручки, то она зависит от числа клиентов, иногда мой карман полон, порой совсем пуст.
– А чего с полицией связался? – проявил детское любопытство Петр. – Почему ты на поиски Ирины к нам прикатил? Чего ж сотрудника полиции сюда не отправили?
– Помогаю близкому другу, – объяснил я, – он заболел.
– Угощайтесь, – весело пропела Клава, ставя на кружевную скатерть поднос.
Она сразу вышла из комнаты, но вскоре вернулась с графином, пояснив:
– Это не выпивка – бальзам от всех хворей. На травах, целебный, надо в чай две ложки налить. Делаю по рецепту прабабки, та знахаркой слыла. Попробуйте. Не бойтесь, не опьянеете, на отваре из растений настаивалась, не на спирте.
– Уважь, Иван Павлович, – принялся уговаривать меня хозяин, – не обижай Клавдию, она не каждому настойку подает, только самым дорогим гостям.
– Усталость снимет, мысли в голове прояснятся, ночью младенцем заснете, – пообещала хозяйка. – Заверну вам в дорогу пирожков, полкурочки, яичек вкрутую, уже поставила варить.
Мне стало неудобно.
– Право, не стоит так беспокоиться, поезд уходит поздно вечером, утром я буду в Москве. Всего ночь в дороге, есть некогда.
– Ну, так в гостинице перед дорогой поужинаете, – не сдалась Клавдия. – В ресторане-то дорого и невкусно.
– Пей чаек, Ваня, – захлопотал Петр, – расслабься, всего-то на полчасика задержишься, тридцать минут ничего не решают.
Мне не хотелось обижать радушных хозяев, и я взял чашку, промолвив:
– Спасибо, и вправду отдохнуть хочется.
* * *Войдя в отель, я открыл карточкой номер и замер. Господи! Здесь проводили обыск?
Постельное белье валяется на полу, подушка вспорота, из нее вывалились белые куски, смахивающие на вату. Коврик у кровати украсился дырами, моя дорожная сумка лежит на боку, из нее торчат измятые запасные брюки. От кровати к ванной ведет цепочка странных белых капель, и прямо у двери санузла высится аккуратная кучка. Ее можно принять за… как бы поприличнее выразиться… за навоз… гуано… конечный продукт действия желудочно-кишечного тракта некоего существа… Но у непонятной субстанции белый цвет, а то, на что кучка похожа, как правило, коричневого окраса.
Я сделал шаг по направлению к кровати, и тут из санузла с радостным лаем вылетел Бетховен Наполеон Рембрандт, или как там его зовут… Я схватил пса, от души шлепнул его по заднице и затряс что есть мочи, грозно вопросив:
– Это все твоя работа?
Пес взвизгнул и затих. Я опустил его на пол.
– Ну ты, брат, форменный мерзавец!
Барбос заскулил, лег на живот, отполз в сторону, поднял голову… Я увидел, как по рыжей морде катятся слезы, и устыдился. Иван Павлович, окстись! Напал на глупого щенка, у которого пока совсем нет ума. Собачий ребенок сидел весь день один в номере, заскучал, вот и решил себя развлечь. К тому же несчастный, наверное, голоден. Понятия не имею, сколько еды требуется псу, но этот только позавтракал.
Я зевнул, сел на корточки и протянул руку, чтобы погладить малыша. Тот нагнул голову, вжался в пол, опустил уши, выпрямил хвост и затрясся.
– Ну-ну, – загудел я, снова зевая, – давай помиримся. Не хотел тебя испугать. Да, шлепнул разок, но ведь не больно.
Песик привстал, кашлянул, потом издал странный звук, и из его пасти стали вываливаться пирожки, те самые, что мне принесли на завтрак. Я перепугался – щенку плохо! Но есть ли в Игнатьеве ветеринар? Где искать собачьего доктора? Позвонить, что ли, Печенькину…
Щенок сел и замел хвостом. Я присмотрелся к кучке на полу. Удивительное дело, но выпечка, побывавшая в желудке псины, выглядела нетронутой, только почему-то частично имела белый цвет. И тут до меня с запозданием дошло, в чем дело.
Безостановочно зевая, я поспешил в санузел и вновь захотел задать Бетховену Рембрандту Сократу – никак не могу запомнить имя хулигана – трепку. Утром я принял душ и оставил на бортике ванны зубную пасту со щеткой. Дома всегда помещаю сии предметы в стакан, но когда попытался выполнить это в гостинице, держатель выпал из стены. Кобелек сначала превратил в лохмотья щетку, затем сожрал всю пасту, потом украл с тарелки, стоявшей на тумбочке у кровати, пирожки и, не жуя, проглотил все. Понятное дело, пищевого монстра стошнило. А еще он, судя по запаху, опять использовал коврик около унитаза в качестве туалета.
– У тебя есть совесть? – спросил я, покинув санузел.
Малыш, отчаянно виляя хвостом, подошел ко мне, упал на спину, задрал лапы, отчего стал виден толстый нежно-розовый живот. Я присел, неожиданно для самого себя погладил мошенника и пробормотал:
– Зла на тебя не хватает. Ладно, вечером уедем, а дома, надеюсь, Борис объяснит тебе правила собачьего этикета. В принципе сегодня я сам виноват: забыл, что с домашним псом нужно на улицу выходить. А ты умный, сел около унитаза.
Барбос вскочил, хотел лизнуть меня в нос, но я ловко увернулся. Затем взял бумажное полотенце, собрал с пола все безобразие, выбросил в мусорную корзину, вымыл руки и умылся, надеясь избавиться от резко навалившейся сонливости. Но желание вздремнуть не прошло. Мой взгляд упал на часы. Время есть, Печенькин еще не прислал эсэмэску с координатами Белкиной. Может, полежать минут тридцать? Ночью в поезде я плохо спал, утром встал ни свет ни заря, не выпил, как обычно, пару чашек черного кофе, вот меня и сморило…
Глава 16
В голове раздался звон. Я привычно начал шарить правой рукой по тумбочке, но будильника не нащупал. Распахнул глаза, понял, что противный нудный звук издает телефон, схватил его и только тогда сообразил: я не дома, лежу на кровати в гостинице «Центральная». Трубка продолжала отчаянно пищать: сработала напоминалка, на экране чернела надпись «Время истекло». И в ту же секунду мобильный зазвонил.
– Ты куда подевался? – спросил Печенькин. – Доброго пути! Машину оставь у отеля, ее заберут. Жаль, не смог организовать тебе встречу.
– С кем? – не сообразил я спросонья.
– С Марией Алексеевной Белкиной, – пояснил Леонид Сергеевич. – Ее в городе нет, уехала куда-то. А ты чего не отвечал? Я тебе обзвонился. Смотри, на поезд не опоздай. Хорошей дороги, приезжай к нам осенью, устроим суперохоту.
Попрощавшись с Печенькиным, я наконец сбросил с себя остатки сна и ощутил сильную тяжесть в голове. До сих пор у меня не было причин жаловаться на здоровье, но сегодня мне как-то нехорошо. С какой стати я заснул днем? Никогда не было привычки заваливаться на боковую раньше полуночи, да еще одетым, не удосужившись снять ни брюки, ни рубашку. Отчего у меня дискомфорт в голове? Кажется, что на нее водрузили шапку, набитую камнями. Как я мог задремать, позабыв про встречу с Марией Алексеевной? Это что же, господин Подушкин, вы стареете и превращаетесь в неопрятного мужика, страдающего непреодолимой сонливостью вкупе со склерозом? Маразм может подкрасться незаметно и в один миг превратить вас в развалину? Еще утром я вроде был совершенно нормален.
Боже, а что с моей головой? Я потрогал рукой лоб, пальцы наткнулись на… мех. Это что, на самом деле шапка? И где же я взял ушанку летом в чужом городе? Вроде не брал с собой ничего подобного. Да еще такого тяжеленного. Какого черта я набил треух булыжниками и водрузил себе на башку? Ваня, тебе пора к психиатру!
В дверь номера постучали.
– Кто там? – крикнул я.
– Такси прибыло, – ответили из коридора, – до вокзала ехать десять минут.
Я резко поднялся, груз, давивший на череп, исчез… и я увидел на подушке сладко спящего пса. Из груди вырвался вздох облегчения: нет, я пока не впал в маразм, не напялил ушанку, просто на моей макушке устроился дрыхнуть обнаглевший щенок.
Я глянул на часы и забегал по номеру, кое-как запихивая в сумку вещи.
* * *В вагон я вскочил в момент, когда проводник уже убирал подножку.
– Думал, не придете, – недовольно протянул он.
– Еле успел, – задыхаясь, ответил я, – еще секунда, и остался бы куковать на вокзале. Никогда не бегал так быстро, поставил личный рекорд.