– Вы лишь подтвердили мою точку зрения. – Тон Грегори был спокойным, но твердым. – Вы чересчур эксцентричны, себе же во вред. Вам надо в Лондон. Там вы найдете себе мужа. Завтра я уезжаю на загородный прием близ Эшбертона. А на обратном пути в столицу заеду и заберу вас. Станете жить с моей матерью и сестрами. Это будет примерно недели через две.
– Отличная идея! – одобрил Берти. – Не знаю, о чем я думал, разрешая ей удрать в Париж.
Пиппа обвиняюще ткнула пальцем в лорда Уэстдейла и посмотрела на маму и дядюшку Берти.
– Но он убегал из Англии на целый год, – дрожащим голосом возмутилась она. – Почему вы должны его слушать?
Никто не сказал ни слова. Напряжение в комнате сгустилось до предела.
– Неужели всем наплевать, что я хочу зарабатывать на жизнь изготовлением скульптур из сахара? – прошептала Пиппа. – Что у меня есть мечта, которая сделает меня счастливой? Мама? Помнишь, ты была актрисой?
Молчание.
– Дядя Берти? Ты отказался от архитектуры, чтобы строить свои театры. Потому что они доставляли тебе радость. Помнишь?
Дядюшка хмурился на огонь, упорно не встречаясь с ней взглядом.
Что случилось?
Это все Грегори виноват. Опять.
Пиппа посмотрела на него. В глазах у него пылало нечто такое, от чего так и тянуло проверить, не соскользнул ли вырез платья еще ниже. Но она ни за что не станет этого делать. Не посмотрит вниз. Без сомнения, именно этого Грегори и добивается. И надеется, что она будет краснеть и заикаться.
Назло ему она окинула его презрительным взглядом. Он небрежно закинул ногу на ногу, отчего ткань на бедрах сильно натянулась, слишком явно демонстрируя крепкие мускулы, которые просто не имеют права быть такими привлекательными.
Его, казалось, ничуть не трогало ее нескромное разглядывание.
– Долг – сам себе награда, – спокойно заметил он. – Вы должны выйти замуж, леди Пиппа.
– Пожалуйста, хватит говорить об этом, – выдавила Пиппа. – Может… может, мы пообедаем?
– Давайте, – тоненьким голосом отозвалась мама.
Пиппа поднялась, чувствуя себя уязвимой девушкой, чьи мечты оказались под угрозой, особенно когда столкнулись с покровительственным графом, который решил быть вершителем ее судьбы.
Грегори пересек комнату перед дядюшкой Берти, по-прежнему восседающим в кресле, чтобы предложить ей руку. Это было милое представление под названием «Давай оставим это в прошлом, ладно?».
Вместе они прошли в столовую.
– Не обращай внимания на разочарование Берти насчет нас, – сказал граф. – К завтрашнему дню он забудет.
– Нет, не забудет, – безжизненно отозвалась Пиппа. – Он никогда не забывает.
Грегори выдвинул для нее стул, и от его близости у нее перехватило дыхание настолько, что, когда она все же вздохнула, ее громкий всхлип был бы услышан всеми, если б его не заглушило тяжелое пыхтение собак под столом.
Пиппу ужасало, что после всего, что она сегодня пережила, ее по-прежнему влечет к блестящему гостю. Когда год назад он целовал ее в саду Элизы, Пиппа прекрасно понимала, что он ее использует. Наказывает. И кем же делает ее эта безрассудная влюбленность? Пустоголовой дурочкой?
Поэтому, когда несколько минут спустя, за обедом он попросил открытую солонку с прелестной маленькой ложечкой, Пиппа с готовностью протянула руку за набором, но отдала его не сразу.
Когда рот Грегори дернулся от чего-то, похожего на веселье, Пиппа предположила, что у него имелись на то веские причины. Он, важный человек, соблаговоливший оставить бурную светскую жизнь в Лондоне, чтобы приехать в Дартмур на день рождения старика, вынужден сидеть рядом с девицей, которая радуется всяким пустякам вроде ложечек для соли, фальшивых тиар и сахарных скульптур, с девицей, которую он только что пообещал выдать замуж за другого, пока еще неизвестного.
На миг время как будто остановилось, и Пиппа взглянула на эту сцену словно со стороны. Вот часы на каминной полке, которые стоят тут столько, сколько она себя помнит, и тикают как-то чуть-чуть неправильно: «так-тик, так-тик» вместо более привычного «тик-так». Вот картина маслом, висящая на стене над буфетом, с тем же самым кораблем, пробивающимся сквозь бурные морские волны. Рельефные розы на замысловатой лепнине, тянущейся вдоль потолочных швов и обрамляющей нарисованных там купидонов, вполне изысканны, но Пиппа видела их тысячу раз, и теперь этот вычурный бордюр делал комнату не столько легкой и изящной, сколько удушающей.
«Господи, и это моя жизнь».
Пиппа искоса взглянула на Грегори, и он послал ей тайную, понимающую улыбку. Должно быть, ему сегодня доставляет особое удовольствие пренебрегать ею. Не человек, а какое-то бессердечное чудовище! И несмотря на все это, Пиппа помимо воли наклонилась на полдюйма ближе к нему.
Глава 2
За обедом Пиппа смотрела на него как на воплощение дьявола. И это хорошо. Осталось всего лишь несколько часов делать вид, что между ними не произошло ничего страшного, а завтра утром он уже будет в пути.
Но потом она наклонилась ближе, чтобы что-то сказать, и все в нем настойчиво потребовало податься к ней. Он представления не имел почему. Несмотря на то что теперь он смотрел на нее как на женщину – после ее предательства и того их поцелуя в саду Элизы, – а не просто как на соседку по столу во время ежегодного празднования дня рождения Берти, Пиппа не в его вкусе.
Элиза была в его вкусе. Она была нетребовательной и безмятежной… по крайней мере с ним. Но не с Дугалом. Грегори не мог забыть, что с Дугалом она была дерзкой, уверенной и страстной, а теперь эти двое женаты.
Любовь ли это?
Грегори, впрочем, все равно. Бог с ней совсем, с этой любовью. Он верит в похоть. Она быстро проходит, но, пока длится, она чудесна.
– Твои волосы очень красивы в свете свечей, – сказал он Пиппе.
А почему бы и нет? Он все равно уезжает, и она больше не питает к нему нежных чувств, по крайней мере тех, что, должно быть, питала до того, как год назад он выхватил у нее альбом и поцеловал ее.
Это был самый незабываемый поцелуй в его жизни.
Но Грегори хотел бы забыть его.
Весь его страх, скорбь, гнев, боль и чувство вины – все это выплеснулось в том поцелуе.
Грегори было невыносимо понимать, что Пиппа знает его. Возможно, сама того не сознавая, она знает его лучше, чем кто-либо другой.
В тот день в саду Элизы он вкусил с губ Пиппы подлости своей души. Неудивительно, что сегодня Пиппа ясно дала понять, что больше ни капельки не влюблена в него. А жаль. Ему было на чем сфокусировать свою горечь, когда он держал ее сердце в своих руках.
Так что теперь в каком-то смысле, вылавировав из камней ее предательства и остатков его презрения, они вернулись к прежним дням, прежним отношениям. Он может сказать леди Пиппе Харрингтон правду и не волноваться о подтексте, точно так же, как мог бы сделать комплимент какому-нибудь приятелю в «Уайтсе»: «Отличная лошадь, красивый галстук».
А у нее и в самом деле очень красивые волосы.
Она нахмурилась:
– Ты заигрываешь со мной? После всех тех гадостей, которые наговорил сегодня? И после того грубого поцелуя год назад? Причем по совершенно неподобающим причинам. Не думай, я не забыла.
Возможно, возвращение назад окажется не таким легким, как он думал.
Да будет так.
– Неподобающие причины часто ассоциируются с непревзойденным удовольствием, – пробормотал он. – Хочешь, я потом покажу тебе, что имею в виду? Я позабочусь, чтобы и этот раз ты тоже не забыла.
Она резко втянула воздух, потом прошептала: «Нечестивец», как раз когда в столовую с торжественным лицом вошел лакей.
Все глаза обратились на миниатюрный замок на серебряном подносе, который он осторожно водрузил посреди стола.
– С днем рождения, дядя Берти, – с гордой улыбкой провозгласила Пиппа.
Замок мерцал в свете свечей. Это была готика, рококо и всякая мешанина. Даже парочка горгулий восседала на крыше. Все вместе громко кричало «сказка» – интригующая сказка с горбатыми ведьмами и сияющими принцессами – и являлось полной противоположностью той чистой, простой, рациональной архитектуре, которую предпочитает Грегори. Но было в этом сказочном замке что-то такое… от чего у Грегори перехватило дыхание, когда он его увидел.
«Ты мог бы жениться на ней», – были первые, крайне нелогичные слова, которые пришли ему на ум.
Но разумеется, он не может.
«Ты мог бы жениться на ней», – вернулась мысль, на этот раз более пронзительная. Он подумал о миниатюрной колдунье, которая сидит в замке перед своим хрустальным шаром и заколдовывает его. «Спаси ее от этой скучной жизни. Она слишком хороша, слишком необычна, чтобы пропадать зря».
Но конечно же, он этого не сделает.
Это было бы безумием.
Когда-нибудь, через много лет, он женится ради выполнения долга, а Пиппа в качестве жены ему никак не подходит. Она любопытная. Требовательная. Она будет будоражить его. Он не может позволить себе открыться еще больше – ни ей, ни кому-либо другому.
И нельзя забывать, что он не должен жить в свое удовольствие, наслаждаясь богатством и положением. Его жизнь должна быть целиком подчинена долгу, долгу перед семейством Брейди. А если Грегори женится на Пиппе, которая создана для радости и даже не знает этого, он будет счастлив.
Поэтому Пиппа совершенно не подходит.
Осталось несколько часов, напомнил он себе. Всего несколько часов, и он будет на пути в Тарстон-Мэнор.
Дядя Берти наклонился вперед и поднес к глазу монокль как раз в тот момент, когда самая большая и самая замысловатая из круглых замковых башен отвалилась от сахарной скульптуры. Она рухнула на свечу и загасила ее, но прежде раздалось шипение, пламя резко вспыхнуло и погасло. И в воздух поднялся завиток дыма.
Леди Грэм тихонько вскрикнула.
Мистер Трикл фыркнул.
– Вот так да, – добродушно проговорил дядя Берти. – Он мне нравится, Пиппа. Даже в таком виде.
По комнате распространился едкий запах жженого сахара.
– О Боже. – Пиппа закусила пухлую нижнюю губку.
– Не унывай, моя девочка, – подбодрил ее Берти. – Любовь все меняет, знаешь ли. Для меня этот замок идеален уже только потому, что его сделала ты.
– Спасибо тебе на добром слове, дядюшка Берти, но мне этого недостаточно, – разволновалась Пиппа. – Теперь видишь, почему я должна ехать в Париж?
Грегори изо всех сил старался не обращать внимания на чувство, возникшее у него в душе, что жалостная, отчаянная мольба Пиппы пробудила в нем безумное желание спасти ее, сунуть под мышку, ускакать с ней на пегом жеребце из его мальчишеских грез (которого у него никогда не было и которого он никогда себе не позволит) и спрятать в каком-нибудь замке с горгульями на каждом углу, каждом выступе и башенке.
Но тут двери столовой вновь распахнулись, громко стукнувшись о стены. Брик, дряхлый дворецкий, который пятьдесят лет назад в самом первом театре Берти играл Пана из «Сна в летнюю ночь», вошел и слегка подпрыгнул.
– Разрази меня гром! Там, на пороге мистер Хоторн, ухажер леди Пиппы.
Боже правый, нет. Грегори почувствовал резкий укол удивления и раздражения.
– Я сказал ему, что вы не принимаете посетителей в этот час, лорд Карсон, – обратился Брик к Берти, – но этого джентльмена не так просто остановить.
«Да уж, это точно», – вскипая, подумал Грегори.
Брик ткнул пальцем себе за спину.
– Он снял комнату в «Синем дублоне» в Пламтри и пришел делать предложение леди Пиппе. – Он наклонился к собравшимся и громко прошептал: – Он похож на хорька, и пахнет от него так же.
– Брик, – с упреком проговорила леди Грэм. – Я уверена, он слышит тебя.
– Не будет никаких предложений ни этим вечером, ни в ближайшем будущем. – Тон дяди Берти был таким грозным, что собаки вылезли из-под стола и перебрались на свое второе любимое место отдыха – прямо на здоровенные ноги лакея у стены, чьи башмаки, должно быть, впитали соблазнительные запахи кухни. – Отошли его прочь, Брик, и скажи, чтобы в следующий раз приходил, когда его позовут.
– Но он утверждает, что мистер Трикл пригласил его на сегодняшнее торжество и согласился выдать за него леди Пиппу, – проскрипел дворецкий.
– Выдать меня? – Пиппа была вне себя. – Я не выйду за какого-то самовлюбленного хорька с торчащими зубами. И плевать мне, насколько он богат и сколько у него титулов!
– Бог ты мой! – воскликнула леди Грэм. – Означает ли это, что Пиппа не поедет с Грегори в Лондон?
– Какого дьявола! – Берти развернулся к Триклу, который сидел, изображая невинность. – Ты переступил границы, Уилфред.
– Но я ведь уже говорил вам сегодня, – напомнил Трикл Берти. – Я – ее отчим. И я желаю, чтобы она немедленно вышла замуж. Назад дороги нет. Если вам это не нравится, направьте свое неудовольствие на лорда Уэстдейла. В этом обмане не было бы никакой необходимости, если б он сегодня окончательно не пошел на попятный. – Трикл с противной улыбкой оглядел стол. – Мы все знали, что так и будет, и я поставил на это.
Шейный платок вдруг показался Грегори чересчур тугим, он с удовольствием вышвырнул бы сейчас мерзкого отчима Пиппы в окно, если б это не был день рождения Берти. Пришлось напомнить себе, что он должен вести себя как подобает будущему маркизу Брейди. Он не заговорит без крайней необходимости.
Разумеется, в этом случае… такая крайняя необходимость, несомненно, имела место.
– Леди Пиппа едет в Лондон, – твердо заявил Грегори всему столу. – Если Хоторн хочет жениться на ней, то должен будет, как положено, ухаживать в течение сезона вместе с множеством других претендентов. Если Хоторн или вы, мистер Трикл, имеете что-то против, мы можем обсудить это с помощью дуэльных пистолетов.
Последовало угрожающее молчание. Трикл вжался в свой стул, но глаза его горели злостью.
– Правильно, – бодро заявил Брик. – Я передам мистеру Хоторну, что вы сказали, лорд Уэстдейл.
– Нет, Брик. – Пиппа вскинула руку. – Скажи посетителю, что я скоро уезжаю в Париж и меня не будет полгода. Да, и, пожалуйста, передай ему, что я вообще не собираюсь замуж.
Лицо Брика сморщилось.
– Вы… вы уверены?
– Скажи ему, пусть уходит. – Дядя Берти стукнул кулаком по столу. Лицо его чуть ли не побагровело. – Но поблагодари за то, что пришел, – добавил он уже помягче, – и дай бутылку моей лучшей медовухи. У меня же день рождения, как-никак.
– Будет исполнено, – ответствовал Брик и заспешил прочь.
– Кстати, о дне рождения, – сказала Пиппа, прежде чем в комнате вновь воцарилось неловкое молчание, – мы можем съесть части замка. Горгульи очень вкусные. И двери тоже съедобные.
Она отломила одну и откусила кусочек, и брюки Грегори стали неожиданно тесны при виде сахара у нее на губах.
– Тогда отломи мне горгулью, Пиппа, – снисходительно попросил крестный. – Я хочу самую уродливую из всех, что есть.
– Ничто не доставило бы мне большего удовольствия. – Пиппа наклонилась вперед, лиф ее расшитого бусинами платья цвета слоновой кости натянулся так, что приподнялась грудь, и отломила крошечную уродину. Потом с победоносной улыбкой встала, при этом ее округлая попка оказалась так близко от Грегори, что он мог бы погладить ее, если б захотел, и гордо прошествовала к голове стола.
Грегори мог придумать что-нибудь, что доставило бы ей куда больше эгоистичного удовольствия, чем наблюдать, как Берти пробует свое праздничное угощение. Но он отогнал подальше свои похотливые мысли и сдержанно вдохнул.
Сегодняшний кризис удалось предотвратить. Берти счастлив, а Грегори по-прежнему свободный человек. Осталось всего несколько часов, и с наступлением рассвета его уже здесь не будет. Однако он сознавал, что за короткое время визита в его приоритетах произошел серьезный сдвиг. Пиппа – свет очей своего двоюродного деда, поэтому все должно быть сделано в лучшем виде. Поскольку сам Грегори не собирается жениться на ней, придется пристроить ее в хорошие руки. Когда он вернется за ней после загородного приема, не может быть никакого вздора, никаких глупостей.
Он вспомнил желтый спенсер с огромными изумрудными пуговицами-стразами, который был на Пиппе в саду Элизы, ее смех, щедрость губ, дерзко торчащую грудь и этот совершенно прелестный сахарный замок – и по нему пробежал холодок дурного предчувствия.
Пиппа создана для вздора и глупостей.
Ну вот и прошел еще один день рождения Берти, и Пиппа пережила визит Грегори. Она была вполне довольна, когда ложилась спать, хотя утром обязательно напомнит дядюшке Берти, что не едет с Грегори в Лондон. Она едет в Париж. И без Грегори. А в дальнейшем станет жить, игнорируя существование Грегори и занимаясь изготовлением сахарных скульптур. Она навсегда исключит его из своей жизни.
Но о чем бы Пиппа ни думала, во всех ее мыслях неизменно присутствовал Грегори, и это сводило ее с ума. Она хочет забыть Грегори!
– Я могу сделать это, – твердо сказала она, облачаясь в мягкую муслиновую рубашку – свою любимую, с кружевами на манжетах и у шеи. Но ощущение скользящей по груди ткани напомнило ей о том единственном разе, когда Грегори гладил ее грудь. А когда Пиппа легла, то вспомнила, сколько ночей представляла, глупо прижимаясь лицом к подушке, как он целует ее.
Было уже далеко за полночь, когда Пиппа в последний раз посмотрела на часы на прикроватной тумбочке. Ей снилось, что она дает Грегори откусить от сахарной горгульи, а потом целует его в губы, когда прямо возле ее уха раздался какой-то незнакомый шепот:
– Леди Пиппа! Леди Пиппа, проснитесь!
Голос был скорее нетерпеливый, чем угрожающий.
И мужской.
Мужской.
Она резко распахнула глаза и увидела склонившегося над ней человека со скошенным подбородком и большими зубами, нетерпеливо покусывающими нижнюю губу. Он был одет в дорожный сюртук, брюки и сапоги. Она тихонько вскрикнула и села, прижимая одеяло к груди.
– Я убью вас, если только тронете меня. У меня под подушкой пистолет, и я умею стрелять. – Она потянулась рукой за спину, делая вид, будто достает оружие, и под одеялом ткнула в незнакомца пальцем.