– А знаете, ваша милость (говорит Санчо – Авт.), чего я опасаюсь? Что не попаду я опять на то же самое место, – УЖ БОЛЬНО ЗДЕСЬ ГЛУХО…
И как бы ни приставал к нему Дон Кихот, чтобы он посмотрел, по крайней мере, хотя на два ЕГО БЕЗУМСТВА, он (Санчо – Авт.) продолжал свой путь. Однако, не отъехав и на сто шагов, он все же вернулся и объявил:
– Я хочу сказать, сеньор, что вы совершенно правы: чтобы я мог со спокойной совестью поклясться, что видел ВАШИ БЕЗУМСТВА, не худо бы поглядеть хоть на какое-нибудь из них…
– А что я тебе говорил? – сказал Дон Кихот… Тут он с необычной быстротою снял штаны и, оставшись в одной сорочке, нимало не медля, дважды перекувырнулся в воздухе – вниз головой и вверх пятами, выставив при этом напоказ такие вещи, что Санчо, дабы не улицезреть их вторично, довольный и удовлетворенный тем, что мог теперь засвидетельствовать безумие своего господина, дернул поводья…
Обращаясь же к рассказу о том, что делал Рыцарь Печального Образа, оставшись один, история гласит, что как скоро Дон Кихот, ОТ ПОЯСА ДО ПЯТ НАГОЙ и от пояса до головы одетый, покончил с ПРЫЖКАМИ И КУВЫРКАНИЯМИ… он тотчас взобрался на вершину высокой горы и стал думать о том… что лучше и что целесообразнее: подражать БУЙНОМУ ПОМЕШАТЕЛЬСТВУ Роланда или же меланхолическому – Амадиса», ч. 1, с. 248–250. И так далее. Мы не будем продолжать перечисление безумств Дон Кихота.
Некоторые люди старались вернуть блаженного царя-рыцаря к разумной жизни, избавить его от навязчивых видений. Вот, например, «цирюльник между тем дал священнику полное согласие (с его планом – Авт.), и тот, изъясняя свой замысел, стал поучать его, как он должен себя вести и что он должен сказать Дон Кихоту, чтобы побудить его и заставить его последовать за ним И ПОКИНУТЬ ТРУЩОБУ, КОТОРУЮ ТОТ ИЗБРАЛ МЕСТОМ БЕСПЛОДНОГО СВОЕГО ПОКАЯНИЯ», ч. 1, с. 259.
ВЫВОД. Сервантес довольно откровенно живописал один из ярких сюжетов – «безумство» – в «биографии» Ивана Грозного = Карла V = Навудохоносора, назвав его «Дон Кихотом». Однако преподнес безумства и юродство несчастного царя-хана в насмешливом стиле, дабы вызвать у читателей смех и даже брезгливость вместо сочувствия. Серьезную драматическую тему превратил в балаган. Значительное и пристальное внимание уделил обнажившимся «вещам ниже пояса», не закрытым короткой сорочкой «рыцаря». Западно-европейские читатели пасквиля, не любившие Грозного Царя, надо полагать, удовлетворенно ухмылялись. Особенно им нравилось «ниже пояса». Может быть, увлекательные физиологические подробности откровенно показывали в спектаклях «для народа». На подмостках. Аплодисменты и смех в зале.
А вот еще одно свидетельство в романе об отшельничестве Дон Кихота = Ивана Грозного = Навуходоносора. Глава LXVII называется так: «О том, как Дон Кихот принял решение СТАТЬ ПАСТУХОМ И ДО ИСТЕЧЕНИЯ ГОДИЧНОГО СРОКА ЖИТЬ СРЕДИ ПОЛЕЙ…», ч. 2, с. 492. Обращаясь к Санчо Пансе, Дон Кихот живописует перед ним преимущества такого уединенного образа жизни: «Давай… превратимся в пастухов хотя бы на то время, которое мне положено провести в уединении… и мы, то распевая песни, то сетуя, будем бродить по горам, рощам и лугам, утоляя жажду текучим хрусталем ключей, светлых ручейков или полноводных рек… луна и звезды подарят нам свой свет…», ч. 2, с. 493–494. И так далее в том же духе. Тема Блаженного Царя – в том или ином исполнении – звучит практически на каждой странице пародии Сервантеса.
Тот факт, что Дон Кихот – это искаженный образ Грозного, всплывает в самых разных местах произведения Сервантеса. Вот, например, куплет из романса, который поет красавица Альтисидора, якобы влюбившаяся в Дон Кихота и обращающаяся напрямую к нему со своими страстными призывами: «Долго ли, НЕРОН ЛАМАНЧСКИЙ, на пожар, тобой зажженный, со своей Тарпейской кручи будешь ты взирать спокойно?», ч. 2, с. 325.
Здесь Дон Кихот назван Нероном Ламанчским. Напомним, что римский император Нерон, как считается, поджег Рим и взирал на грандиозный пожар, распевая оды. Но ведь сравнение Дон Кихота с Нероном идеально соответствует обнаруженному нами ранее факту, что знаменитый «античный» император Нерон является одним из фантомных отражений Ивана Грозного III = IV. См. подробности в книге «Раскол Империи», гл. 2. Напомним, что соответствие: Нерон = Иван Грозный очень яркое и многое объясняет.
В конце первой части романа Сервантес приводит несколько сонетов, написанных якобы разными авторами, выдавая их за доброжелательные насмешки над Дон Кихотом. Однако теперь, учитывая всё, что становится нам понятно, некоторые из сонетов начинают восприниматься совсем по-другому. Например, вот такой фрагмент:
«На тот алмазный трон, где столько лет Марс восседал, от крови весь багровый, взошел Ламанчец и рукой суровой над миром поднял стяг своих побед. В столь грозные доспехи он одет, столь остр его клинок, разить готовый, что новый сей герой в манере новой быть должен новой музою воспет… Кихот введен во храм Беллоны, и гордая Ламанча превзошла владенья грека и отчизну бритта. Его дела не могут быть забыты», ч. 1, с. 510.
Прекрасно подходит к суровому образу царя-хана Ивана Грозного (Нерона), в то время, когда он еще не был Блаженным. Никакого юмора в этих строках нет и в помине. Сервантес говорит, будто этот и другие сонеты, написанные на пергаменте готическими буквами по-испански, находились в свинцовой шкатулке, найденной среди развалин какой-то древней часовни, ч. 1, с. 507–508.
Отметим любопытный факт. Как мы уже понимаем, Дон Кихот – это насмешливое отражение императора Ивана IV Грозного, то есть императора Карла V. Напомним, что «Карлом Пятым» западные хронисты именовали именно Ивана Грозного, см. нашу книгу «Западный Миф», гл. 3. Так вот, дабы обезопасить себя на случай возможных обвинений со стороны имперской = ордынской администрации в глумлении над могущественным ханом-императором, Сервантес (или его редактор) решил вставить в свой роман краткую похвалу Карлу V. Но только в двух местах. Первый раз написал следующее: «…Чтобы хранить память о том, как его завоевал блаженнейшей памяти непобедимейший Карл Пятый (точно память о нем, которая и без того есть и будет вечною, нуждается для своего упрочения в этих камнях!)», ч. 1, с. 394.
В общем, льстиво и подобострастно похвалил Карла Пятого. А во второй раз всего лишь назвал Карла Пятого «великим императором», ч. 2, с. 62. Этим и ограничился. Больше нам не удалось найти у Сервантеса похвал Карлу V. Надо сказать, пара фраз – весьма немного на тысячу страниц текста, отпечатанного убористым шрифтом.
А с другой стороны, на протяжении всего длинного ёрнического пасквиля, практически в каждой его главе, того же самого царя Карла Пятого, но уже под именем-псевдонимом «Дон Кихота», и тот же автор – Сервантес – постоянно выставляет в виде блаженного идиота. Причем время от времени откровенно издевается.
Мы видим, что реформаторскую пропагандистскую литературу XVII–XVIII веков заказывали и создавали умные люди. Просчитывали, по возможности, все возможные варианты развития событий. Стремились и Ордынскую Империю разрушить, и в то же время выйти сухими из воды. Себя, ясное дело, изображали деликатными интеллигентами.
Однако, скупо похвалив (на всякий случай) хана Карла V в паре мест, во многих других уже вовсю давали волю своему подлинному чувству, а именно, ненависти к этому великому императору. Ниже мы опишем знаменитую сцену сожжения библиотеки Дон Кихота, то есть Карла V = Ивана Грозного. Так вот, среди уничтоженных книг была, оказывается, книга «Деяния Императора», рассказывавшая именно о деяниях Карла Пятого, ч. 1, с. 85, а также поэма «Карлиада», тоже повествующая о нем, ч. 1, с. 524. Комментаторы сообщают здесь следующее.
<<«Деяния императора» – поэма Луиса Сапаты «Достославный Карл» (1566) в сорок тысяч стихов, посвященная императору Карлу V, ошибочно приписана Сервантесом Луису де Авила. Для всего иронического подтекста расправы с книгами из библиотеки Дон Кихота характерно то обстоятельство, что ключница и племянница Дон Кихота ОБРЕКАЮТ НА УНИЧТОЖЕНИЕ ДАЖЕ ТАКИЕ КНИГИ, В КОТОРЫХ ВОСПЕВАЮТСЯ ДЕЯНИЯ ИСПАНСКОГО КОРОЛЯ КАРЛА V и Жития святых, – книги, которые, как замечает автор, священник, может быть, и не подвергнул бы столь тяжкому наказанию>>, ч. 1, с. 524.
7. Иван IV Грозный чуть было не умер в 1553 году, а Дон Кихот встретился с колесницей смерти, но избежал ее
Вернемся еще раз к тому факту, что Иван IV Грозный в 1553 году оказался на волосок от смерти. Напомним, что «Иван IV занемог тяжким огненным недугом. Он бредил в жару, перестал узнавать близких людей. Кончины его ждали со дня на день. Вечером 11 марта 1553 года ближние бояре присягнули на верность наследнику престола грудному младенцу Дмитрию» [776], с. 48.
Как мы уже говорили, на самом деле Иван IV не умер, но сильно заболел, отошел от дел, и вместо него на престол возвели малолетнего Димитрия, от имени которого правила Рада = Орда.
Как мы уже говорили, на самом деле Иван IV не умер, но сильно заболел, отошел от дел, и вместо него на престол возвели малолетнего Димитрия, от имени которого правила Рада = Орда.
Возникает резонный вопрос. Отразилось ли это событие – «почти смерть царя» у Сервантеса? Ответ: отразилось. Иносказательно, но отразилось. Оказывается, Дон Кихот ВСТРЕТИЛСЯ СО СМЕРТЬЮ, НО СЧАСТЛИВЫМ ОБРАЗОМ ИЗБЕЖАЛ ЕЕ. Этому посвящена XI глава второй части романа под названием «О необычайном приключении доблестного Дон Кихота с колесницей, то есть с телегой Судилища СМЕРТИ», ч. 2, с. 79. Вот как это описано. Суть дела такова.
Дон Кихоту встретилась «телега, битком набитая самыми разнообразными и необыкновенными существами… Сидел за кучера и погонял мулов некий безобразный демон… ПЕРВОЮ ФИГУРОЮ, ПРЕДСТАВИВШЕЮСЯ ГЛАЗАМ ДОН КИХОТА, БЫЛА САМА СМЕРТЬ с лицом человека; рядом с ней ехал Ангел с большими раскрашенными крыльями; с другого боку стоял Император в короне, по виду золотой…
Неожиданное это зрелище слегка озадачило Дон Кихота и устрашило Санчо», ч. 2, с. 81.
Дон Кихот спросил у возницы, кучера или самого дьявола, – «что за народ везешь в своем фургоне, который, к слову сказать, больше похож на ладью Харона, нежели на обыкновенную повозку», ч. 2, с. 81.
Дьявол ответил, что мы – актеры из труппы Ангуло Дурного, игравшие в соседнем селе «Действо о Судилище Смерти». Сейчас мы направляемся в другое село, где повторим спектакль о Смерти. И в этот момент один из комедиантов страшно испугал Росинанта, коня Дон Кихота, грохотом бубенцов. Конь «закусил удила и помчался с проворством, которого вовсе нельзя было ожидать от такого скелета. Санчо, смекнув, что его господину грозит опасность быть низвергнутым, соскочил с осла и со всех ног бросился ему на помощь, но когда он примчался, ТОТ ЛЕЖАЛ УЖЕ НА ЗЕМЛЕ, а рядом с ним растянулся Росинант… Санчо испытывал смертный страх и смертную муку», ч. 2, с. 82.
Тем не менее, упавший Дон Кихот вскоре очнулся. Сначала он хотел наказать Смерть, но потом одумался, «поворотил коня. Санчо взобрался на своего серого, Смерть и весь ее летучий отряд снова разместились в повозке и поехали дальше, и таким образом страшное это приключение с колесницею Смерти окончилось благополучно», ч. 2, с. 84.
Следующую главу XII Сервантес начинает словами: «НОЧЬ ПОСЛЕ ВСТРЕЧИ СО СМЕРТЬЮ ДОН КИХОТ и его оруженосец провели под высокими и тенистыми деревьями», ч. 2, с. 85.
Итак, Дон Кихот столкнулся со Смертью и чуть было не погиб, однако всё обошлось благополучно. Перед нами – неплохое соответствие со сведениями об Иване Грозном, который, дескать, оказался при смерти, но потом «всё обошлось».
8. Иван Грозный был известен также как писатель Парфений Юродивый. И этот факт тоже отразился в «биографии» Дон Кихота
В романовской версии истории считается, что Иван IV Грозный часто подписывал свои литературные произведения странным псевдонимом – Парфений УРОДИВЫЙ, то есть ЮРОДИВЫЙ [651], с. 188. Д.С. Лихачев говорит об этом так: «Грозный был… своеобразным мистификатором… Особенно интересны его произведения, подписанные именем некоего Парфения Уродивого (то есть ЮРОДИВОГО)» [651], с. 199.
Теперь мы понимаем, в чем дело. Имя Уродивый = Юродивый закрепилось за Иваном Грозным именно потому, что в конце своего правления он превратился в Василия Блаженного, то есть в Юродивого Царя. Но здесь нам важно, что с этим прозвищем связано литературное творчество Грозного. Действительно, ему приписывается много литературных произведений. Среди них, например, известные письма Грозного к князю Курбскому. См. подробности в нашей книге «Библейская Русь», гл. 8:11. Кстати, как мы показали в книге «Раскол Империи», гл. 2:24, имя Парфений было, попросту, крестным именем Ивана Грозного.
Интересно, отразил ли Сервантес тот факт, что Грозный Блаженный Царь оставил после себя литературные произведения, то есть был писателем? Да, отразил. И тоже достаточно ярко. В самом деле.
Отправившись в пустынные места, и предаваясь безумствам, см. выше, Дон Кихот занялся литературным сочинительством. «Он проводил время так: гулял по лугу и без конца вырезал на древесной коре и чертил на мелком песке стихи, в коих преимущественно изливал свою тоску, а также воспевал Дульсинею. Но когда, наконец, Дон Кихота отыскали, то из всех его стихов, как показали дальнейшие поиски, оказались целыми и удобочитаемыми только лишь следующие:
– О кусты, деревья, травы, одеянья гор нагих, ледяных вершин оправа! Пусть напеву с уст моих вторит хор ваш величавый…», ч. 1, с. 252. И так далее. Мы опустим довольно длинный текст, приведенный здесь Сервантесом. Эта скучное стихотворение занимает почти целую страницу и, скорее всего, придумано самим Сервантесом. Завершается оно насмешливыми словами: «Дон Кихот рыдает здесь от тоски по Дульсинее из Тобосо».
Важен, конечно, не сам этот выдуманный текст, а тот факт, что Сервантес счел нужным не только упомянуть о литературных опытах Дон Кихота, но и привести некие «стихи», подтверждающие, что герой романа «был писателем». Сто́ит отметить, что среди многочисленных персонажей объемистого романа Сервантеса только Дон Кихот занимался обширным литературным творчеством. Ни о ком другом ничего подобного
Сервантес не сообщает (упомянут, впрочем, еще один «писатель» – Самсон Карраско, но он по плодовитости не идет ни в какое сравнение с Дон Кихотом). А ведь в романе, как подсчитали комментаторы, участвуют 669 действующих лиц, ч. 1, с. 516. То есть примерно семь сотен! И лишь один из них представлен плодовитым писателем – это Дон Кихот. «Много еще он написал стихов», см. ниже.
Более того, Сервантес говорит далее, что разные люди обсуждали «произведения Дон Кихота». Мы цитируем.
<<Этому добавлению к имени Дульсинея – «из Тобосо» – немало смеялись те, кто вышеприведенные стихи обнаружил; они высказали такое предположение: Дон Кихот, мол, вероятно, решил, что если к имени Дульсинея он не присовокупит – «из Тобосо», то смысл строфы останется неясным; и они были правы, ибо он сам впоследствии в этом признался. МНОГО ЕЩЕ НАПИСАЛ ОН СТИХОВ, но, как уже было сказано, полностью сохранились и могли быть разобраны только эти три строфы. Так, в стихотворстве, во вздохах, в воплях к фавнам и сильванам окрестных дубрав, к нимфам рек, к унылому и слезами увлажненному эхо – в воплях о том, чтобы они выслушали его, утешили и отозвались, и проходило у него время… Но пусть он себе сочиняет стихи и вздыхает…>>, ч. 1, с. 252–253.
Далее, Дон Кихот написал несколько больших писем Санчо Пансе, когда тот занял пост губернатора «острова Баратарии», ч. 2, с. 379–380. Прочитав одно из них (объемом в две страницы мелким шрифтом), секретарь губернатора заявил: «Это письмо можно прочитать вслух, ибо все, что сеньор Дон Кихот пишет вашей милости, достойно быть начертанным и записанным золотыми буквами», ч. 2, с. 379.
Всё правильно. Иван Грозный действительно писал послания к Симеону Бекбулатовичу = прообразу Санчо Пансы. Одно из таких писем дошло до нашего времени. Считается, что это послание 1575 года [676:2], с. 372–373. Это небольшой по объему текст. Получается, что Сервантес приводит более развернутую его версию, разбавляя собственными вымыслами. В итоге получилось несколько водянистых посланий-лекций, в которых Дон Кихот, дескать, напутствует своего оруженосца на «справедливое царствование». Мы не будем более детально вникать в это словоблудие Сервантеса, специально затуманивающее краткую суть дела.
Итак, в жизнеописании Дон Кихота ярко отразился тот факт, что Иван Грозный = Парфений Юродивый был писателем, причем написал довольно много произведений. Хотя далеко не всё сохранилось.
Кстати, по поводу имени Дон Кихота были разные мнения. Сервантес сообщает: «Иные утверждают, что он носил имя КИХАДА, иные – КЕСАДА. В сем случае авторы, писавшие о нем, расходятся; однако ж, у нас есть все основания полагать, что фамилия его была КЕХАНА», ч. 1, с. 49. Поскольку Сервантес явно выделяет имя КЕХАНА, то не исключено, что КЕХАНА – это, попросту, слегка искаженный титул КАГАН, КАХАН или просто ХАН. Что прекрасно соответствует титулу Ивана Грозного.
По ходу дела обратим также внимание на имя РОСИ-НАНТ знаменитого коня Дон Кихота. Комментаторы, вслед за Сервантесом, предлагают следующее мутное прочтение: <<Росинант – составное слово: «росин» – кляча, «анте» – прежде и впереди, то есть – то, что было клячей когда-то, а также – кляча, идущая впереди остальных>>, ч. 1, с. 520.
Может быть, и кляча. Не будем спорить. Но нельзя не отметить, что слово РОСИН – это практически слово РУСИН, которое указывало, как известно, на Русинов, жителей средневековой Руси. Напомним также, что этруски именовали себя «Рассена», см. «Расцвет Царства», гл. 3. Так что не исключено, что в имени «лошади» изначально звучало слово «Русин», то есть – лошадь Русина (идущая впереди или сзади). Но потом, в эпоху Реформации, всех Русинов решили пренебрежительно объявить «клячами», поскольку Русь-Орду, метрополию Великой Империи, стали мазать грязью. Сервантес с удовольствием острит: «Прежде этот конь был обыкновенной клячей, ныне же, опередив всех остальных, стал первой клячей в мире», ч. 1, с. 52. Аплодисменты в зале. Многим было приятно.