– Мы надрывались за одним веслом. Разве общие страдания не связывают нас? Когда-то ты считал, что это так.
– Ты сам все испортил, предав меня.
– Я не предавал. Это единственное, чем я могу похвастать перед тобой. Плату, которая причитается тебе за меня, ты все же получишь. Послушай же, назначь выкуп за нас обоих. Каков бы он ни был, он будет выплачен.
– Ты думаешь, я поверю тебе снова?
– Я не прошу об этом. Мы останемся у тебя, пока не придет выкуп. Но останемся как пленники, которые ждут его.
Драгут ухмыльнулся.
– А что, если я назначу десять тысяч дукатов?
– Согласен! – тотчас же с жаром ответил Просперо. Он испытал такое облегчение, что кровь прилила к щекам. – Деньги будут доставлены из Генуи. Средства найдутся. Мои слуги отвезут письма в банк Святого Георгия.
Ухмылка Драгута стала еще шире.
– Но я еще не говорил о десяти тысячах. И о двадцати тоже. Неужели ты думаешь, что я расстанусь с племянницей Андреа Дориа даже за сотню тысяч дукатов? Разве ты забыл, какие у меня счеты к этому старому морскому волку? Слава Аллаху! Может быть, он еще вспомнит об этом, когда узнает, что его племянница живет в гареме Сулеймана. Неверный пес! Возможно, он в конце концов еще пожалеет, что приковал меня к веслу и отдал под плетки своих надсмотрщиков. Пожалеет, когда мысль о племяннице будет терзать его старую грешную душу.
– А как же я? – вскричал Просперо. – Я что, не в счет? Я же сказал тебе, что племянница Дориа – моя жена.
Драгут пожал плечами:
– Откажусь ли я от столь сладостной мести из-за твоих страданий? Я ничем тебе не обязан. Даже будь так – разве не по воле всеведущего и всемилостивейшего Аллаха кару виновных зачастую разделяют и безвинные? Я сочувствую тебе, Просперо, но не настолько, чтобы отказаться от удовольствия или лишить султана такого подарка. К тому же все это – затея Синана.
И тогда самообладание покинуло Просперо. Он обрушил на Драгута поток площадной брани, такой, которую понимают и на Западе, и на Востоке.
И все это время «негодный ублюдок» Драгут стоял перед ним и смеялся, как дьявол, не обращая внимания на оскорбления. Наконец, когда Просперо поостыл и устыдился своей ярости, которая только позабавила Драгута, тот заговорил:
– Так-так. Слова не ранят. Но ограничься тем, что сказал. Другой на моем месте послал бы тебя на галеры. Да и я так поступлю, если ты снова откроешь рот. Ты перейдешь со своими людьми на борт моего галеаса, где тебе не причинят вреда, если ты будешь благоразумен. И клянусь Аллахом, ты будешь благоразумен!
Глава XXV Ловушка
Лишь один лучик света брезжил в окутавшей Просперо тьме. Коль скоро Джанна предназначалась великому владыке, пленители должны до поры заботливо охранять ее. Ждать, пока они исполнят свои намерения, было мучительно больно, но все же у него оставалась надежда на благополучный исход. Время еще есть, а раз есть время, сохраняется и надежда: ведь возможны всякие случайности.
Когда Драгут осознал мощь тех, кто за ним охотится, и понял, что его настигают, он решил, что будет безопаснее всего последовать за Хайр-эд‑Дином в Стамбул и присоединиться к флоту султана, опять став под знамена своего старого командира. Но прежде ему, в соответствии с приказом, нужно было дождаться на Джербе прибытия Ярина Сабаха, посланного за подкреплением в Алжир. Иначе отделившиеся от флота галеры подвергнутся серьезной опасности. Кроме того, приведя подкрепление, он станет желанным гостем во дворце правителя.
Подняв якорь в Пантеллерии, Драгут неторопливо двинулся на юг мимо своего разоренного гнезда, Мехедии. Считая безумством входить в порт, Драгут все же совершил неосторожность, приблизившись к берегу на полмили. Им руководило понятное желание получше рассмотреть город и оценить ущерб. Горько прокляв неверных свиней, разрушивших его крепость, корсар возобновил медленное продвижение вдоль побережья. Торопиться ему было некуда. Вероятность погони в этих водах была невелика, и он мог спокойно дожидаться тут подкреплений, которые, как ему было известно, прибудут самое раннее через несколько недель.
Возглавляемые бригантиной галеры ползли на юг по неподвижной глади моря, в которой отражалась каждая паутинка. Полный штиль сопровождался страшным зноем. Пройдя мимо Сфакса и островов Керкенна, они пересекли обширный залив Габес и наконец вошли в мелкие воды у Джербы – острова гомеровских лотофагов[28]. Галеры осторожно миновали узкий мелководный пролив и оказались в бухте еще до начала отлива. Эта огромная и почти круглая лагуна, двадцати миль в длину и пятнадцати в поперечнике, лежала между скалистым берегом материка и зеленой полоской Джербы. Строго говоря, Джерба была островом лишь во время приливов, юго-восточную ее оконечность соединяла с материком полоса топей, где гнездились фламинго. Но и в прилив перешеек Тарик-эль‑Джемиль обеспечивал безопасное сообщение между Джербой и побережьем. Поэтому Джерба, по существу, была не островом, а полуостровом.
Пройдя через обширную лагуну, флот Драгута проследовал вдоль побережья Джербы до деревни Хум-Аджим – кучки домов вокруг белокупольной мечети. Некоторые из них были построены из камня, другие – из самана, скрепленного навозом. Крыши были тростниковыми: на болоте в изобилии рос камыш. Здесь, в этой светлой бухте, обрамленной зарослями тамариска, возле серебристой береговой линии, и бросил якорь флот корсаров. Обитатели здешней плодородной равнины воспользовались его приходом, чтобы наладить торговлю. Страна была похожа на сад. Сверкающие верхушки финиковых пальм возвышались над серо-зелеными оливами, зеленью инжира и мушмулы. Берберские женщины, изящные, без паранджей, спускались к воде с ивовыми корзинами на головах, наполненными золотистыми сливами, сочной акациевой фасолью, финиками, рано созревающими в таком благодатном климате, арбузами, хлебом, яйцами, курами и прочей снедью. В лодках с высокими вздернутыми форштевнями их ждали мужья. Подплывая к кораблям, торговцы назойливо предлагали свой товар, криками привлекая к себе внимание. Никаких сказочных плодов в этой изобильной стране не было, но корсары радовались и тем заурядным фруктам, которые здесь росли. Спустя несколько дней даже рабы объелись ими, позабыв о черствых галетах и бобах, составлявших их обычный дневной рацион.
Драгут был уверен, что в этой лагуне его никто не потревожит до прихода подкрепления. Поэтому он воспользовался случаем и приказал кренговать галеры, по пять штук за раз, и смазывать жиром их кили. В первую очередь расснастили и вывели на мелководье корабли, потрепанные бурей и нуждавшиеся в ремонте. На берегу соорудили кузницу, и рабы приступили к работе. Пять дней прошли спокойно, но на шестой из деревни Хум-эс‑Сум, что на северном побережье, прискакал на верблюде гонец. Он сообщил, что в залив Габес с севера вошла огромная армада.
Потрясенный и встревоженный, Драгут приказал седлать лошадей и вместе с несколькими офицерами отправился взглянуть на приближающиеся корабли собственными глазами. Когда он увидел их, они были в миле от пролива и уже бросали якорь на мелководье – тридцать шесть галер и галеонов, сопровождаемые бесчисленным множеством вспомогательных и транспортных судов. Некоторые несли красный с золотом испанский флаг, другие – красно-белый генуэзский, но Драгут и без того знал, кто перед ним. Еще на стоянке, когда ему сообщили о приближении флота, корсар понял, что это вовсе не ожидаемое подкрепление, а Дориа, выследивший его на морских путях, на которых следов не остается. Только потом, в более спокойной обстановке, Драгут понял, что, возможно, оставил какие-то следы в Мехедии.
При первом взгляде на неприятеля корсар почувствовал невероятный страх и побледнел так, что этого не смог скрыть даже загар. Не иначе как этим свирепым генуэзцам помогает сам шайтан. Злополучная лагуна, которую он считал безопасным убежищем, превратилась в коварную западню, не имевшую выхода. И неверные знали об этом, иначе они не стали бы бросать якорь здесь, возле единственного прохода, которым могли воспользоваться корсары. Драгут дал волю гневу в присутствии своих офицеров и, размахивая руками, принялся клясть Андреа Дориа, лагуну Джерба и собственную глупость, из-за которой они попали в ловушку. Устав ругаться, он развернул горячего арабского скакуна и бешеным галопом помчался обратно к стоянке, до которой было десять миль.
Возвратившись, Драгут посеял панику. Весть о прибытии Дориа повергла солдат в оцепенение, а двум тысячам христиан всех национальностей, надрывавшихся у Драгута на веслах, внушила надежду.
Но ни для кого эта новость не была столь желанна, как для Просперо. В его жизни, пожалуй, не было более мрачных дней, полных апатии, сводящего с ума отчаяния, вынужденной праздности. Товарищей его увели в рабство на галеас Драгута, но самого Просперо оставили на свободе. Однако эта свобода была не лучше тюрьмы. Драгут отвел ему каюту в трюме, позволил посещать кают-компанию и допустил к своему столу. Несмотря на давние раздоры, он обходился с пленником учтиво, подобающим его рангу образом, а сам тем временем раздумывал, как с ним поступить. Вежливость Драгута оскорбляла Просперо. Он не ходил в кают-компанию, чтобы не встречаться с корсарами и не видеть их учтивости, которая была не чем иным, как шутовством. Тем не менее, столуясь вместе с корсаром, Просперо не мог полностью игнорировать его, если не хотел остаться на голодном пайке. За столом Драгут оживленно беседовал с пленником, не обращая внимания на его страдания, угрюмое молчание и все более мрачный вид.
Если бы речь шла только о нем, у Просперо не было бы особых причин благодарить судьбу за то, что Дориа оказался поблизости и Драгут угодил в ловушку. Однако невыразимый страх за Джанну, терзавший его, теперь развеялся, и душа Просперо преисполнилась благодарности. Поэтому, когда Драгут вернулся из Хум-эс‑Сума, Просперо встретил его чуть ли не весело.
Занятый своими заботами, Драгут вначале не заметил этой перемены. Он раздумывал, как отразить грозящий удар, хотя и понимал, что действенных мер принять не удастся. Он приказал выкатить на сушу дюжину самых мощных пушек и сам проследил за этим. Потом послал за старым Хадабом, шейхом Джербы, и убедил его прислать на помощь несколько тысяч берберов, чтобы быстро построить крепость на мысу у входа в пролив, где предполагалось установить пушки. Затем, забыв об обеде, Драгут помчался наблюдать за возведением укреплений. Берберы и невольники возились там, будто колония муравьев. Казалось, форт вырастает прямо из-под земли. Бурые стволы финиковых пальм в шестьдесят футов длиной прикрепляли к еще более мощным стволам старого тамариска. Из них сооружали платформу за валом из ивовых прутьев, который берберские мужчины и женщины лихорадочно засыпали землей.
Работы были, словно по волшебству, закончены за считаные часы. Обнаженные рабы, обливаясь потом, притащили на позиции орудия. Оставалось только установить их, но для этого невольникам надо было дать передышку, чтобы они могли перевести дух и унять дрожь в руках и ногах.
Офицеры Драгута, энергичные и бдительные, выкрикивали приказания, щелкали бичами, посылали гонцов то туда, то сюда. Сам Драгут поспевал везде, его темные сердитые глаза примечали все, и он то и дело резким голосом приказывал что-то исправить или усовершенствовать.
Наконец все было сделано, и Драгут спустился с широкого парапета, с которого в последний раз окинул взглядом всю постройку. Он не чувствовал удовлетворения, потому что положение, в которое попали корсары, было отчаянным. В этот миг рядом с ним раздался хриплый голос:
– Столько трудов, и так мало толку, господин Драгут.
Корсар резко обернулся и, увидев Просперо, в сердитом удивлении уставился на него.
– Ты здесь? Почему? Что тебе надо?
– Мне стало любопытно. Никто меня не остановил. – Просперо был спокоен, а Драгут сопел так яростно, что ноздри его раздувались. – Жаль, что все усилия затрачены впустую. Жаль, что у тебя не хватило изобретательности. – Он улыбнулся. – Ты только укрепляешь дверь своей тюрьмы, синьор Драгут.
Корсар и сам это понимал и поэтому еще больше выходил из себя. Ему вовсе не хотелось становиться посмешищем.
– Да покарает тебя Аллах!
– Да вразумит Он тебя и сделает способным увидеть, где твое спасение, – ответил Просперо.
Гнев Драгута сменился откровенным изумлением. Какое-то мгновение он молча смотрел на пленника, вытаращив глаза, потом спросил:
– Ну а ты это видишь?
– Разве я обязан спасать тебя от гибели?
– Гибели? Какой гибели? – вновь вспылил Драгут. – Пусть эти паршивые генуэзцы только попытаются проникнуть в лагуну, и тогда ты увидишь, кому суждено погибнуть.
– Ну еще бы! Если бы дело было только в обороне! Крепость ты возвел прекрасную, но зачем Андреа Дориа лезть на рожон, когда он может просто подождать тебя на выходе из пролива? А он будет ждать тебя именно там, терпеливо и упорно, как стервятник.
Такая перспектива не очень устраивала Драгута. Он разразился грязными проклятиями. Потом спросил:
– А зачем мне выходить из бухты?
– Не хочешь же ты обосноваться в Джербе и заняться сельским хозяйством?
Драгут сжал кулаки. Он и сам терзался сомнениями, и это заставило его смирить гнев. Он стал спорить со своим насмешником.
– Если я не могу оставаться здесь сколь угодно долго, то не может и Дориа. Но у меня, по крайней мере, есть преимущество. Я в укрытии. Если надо, дождусь зимних штормов, которые прогонят его прочь.
Просперо рассмеялся, не обращая внимания на то, как это злит и Драгута, и хмурых корсаров, которые ворча обступили их.
– Ну да, конечно, Дориа дурак. Он об этом не подумал.
– Думай не думай – это ему не поможет.
– Не поможет? Я знаю, что бы я сделал на месте Дориа. Устав дожидаться тебя, я высадил бы десант к востоку от Джербы, достаточно сильный, чтобы захватить твою крепость, а уж потом вошел бы в бухту и довершил разгром. По-твоему, такое не может прийти в голову Дориа?
Теперь уже рассмеялся корсар:
– Что ж, пусть плывет по воле Аллаха. Тут его ждет гибель. Для десанта ему потребуется половина всех матросов. А когда он высадится на берег, появлюсь я и разгромлю вторую половину эскадры, не дав ему овладеть положением. Вот почему я и построил это укрепление. Теперь ты, возможно, не сочтешь его бесполезным.
С этими словами он повернулся, чтобы уйти, но Просперо остановил его, сказав:
– Почему ты думаешь, что Дориа слепец? Он будет держать тебя в ловушке, пока не получит подкрепления. Ему достаточно отрядить гонца в Неаполь. Впрочем, я уверен, он уже сделал это. До зимы еще далеко, Драгут, и Дориа, как я уже сказал, умеет быть терпеливым.
И чтобы досадить корсару, он злорадно повторил:
– Как стервятник.
На орлином лице Драгута появилось выражение тревоги, но он заставил себя усмехнуться:
– Что ж, можешь на этом строить свои пустые надежды на освобождение.
Устав от этого разговора, возбудившего небывалый гнев его капитанов, Драгут внезапно разозлился:
– Возвращайся на галеру и оставайся там. И если ты сойдешь на берег без разрешения, то я закую тебя в кандалы. Прочь!
Драгут в ярости махнул рукой и резко повернулся на пятках. Просперо в сопровождении нескольких корсаров возвратился на флагманский корабль. Но он был доволен, потому что вновь был рядом с объектом своей любви и мог обеспечить если не немедленное освобождение, то хотя бы безопасность Джанны.
В течение следующих трех дней он видел Драгута лишь мельком. Анатолиец возвращался на галеру только для того, чтобы отоспаться. Все время он проводил в крепости, следя за императорским флотом, который стоял в миле от берега, у возвышенности, близ большого мыса, простиравшегося почти до восточной оконечности острова. С каждым днем глаза Драгута все больше наливались кровью. Галеры генуэзцев сонно замерли на зеркальной глади моря и стояли в жарком июльском мареве, словно дожидаясь, когда попавший в ловушку неприятель в отчаянии сделает первый ход. А над ними синело небо, отливавшее стальным блеском.
А неприятель понимал, что пророчество сбылось и перед ним – та самая стая терпеливых стервятников, о которой он говорил. Лицо Драгута с каждым днем становилось все изможденнее, вытягивалось, взгляд затуманивался от усталости, нрав делался все более раздражительным, а брань – все отборнее. С тех пор как на гойалаттской дороге Драгут-рейс попал в плен к генуэзцам, он никогда не оказывался в таком отчаянном положении. Но в Гойалатте он хотя бы мог бороться, а сейчас у него не было никакой возможности вступить в бой.
В лагуне тем временем прекратились все ремонтные работы: корабли могли понадобиться Драгуту в любой момент. Команды без дела сидели на берегу, не очень-то надеясь, что Драгут или Аллах вытащат их из передряги. Все понимали, что положение отчаянное.
Вечером третьего дня Драгут под давлением обстоятельств наконец смирил свою гордыню и, не в силах больше воздерживаться от расспросов, велел привести к себе Просперо.
Генуэзца втолкнули в кают-компанию, где на пестром диване восседал, скрестив ноги, Драгут. Он был без халата, и оказалось, что тело его бело с головы до пят. Загорелым было лишь заросшее бородой лицо.
– В тот день ты намекал… Что ты имел в виду, когда молил Аллаха открыть мне глаза и помочь увидеть выход?
– Я намекал, что мое дружеское расположение к тебе заставляет меня желать, чтобы ты не попал в расставленные Дориа сети.
– Да-да, – прохрипел Драгут. – Итак, Аллах наставил тебя на путь истинный. Дружеские чувства все же пробудили в тебе желание помочь. Что ж, возможно, это принесет тебе выгоду.
– Надеюсь, ты оценишь это. – Просперо подошел к низкому турецкому столику, инкрустированному слоновой костью и жемчугом, и, воспользовавшись им как табуретом, присел. – Тебе несказанно повезло, Драгут. В безвыходном положении, возможно самом отчаянном, в которое ты когда-либо попадал, у тебя появился шанс выпутаться. Я удивляюсь, как ты сам не догадался об этом. Напиши Андреа Дориа, что ты пленил его племянницу, и предложи ему в качестве выкупа дать тебе свободно выйти в море.
Просперо говорил спокойно, сдерживая нетерпение. Как игрок, затаивший дыхание, после того как поставил все на кон, он ждал, как будет воспринято его предложение. Глаза Драгута приоткрылись чуть шире, он долгим взглядом уставился на генуэзца. Наконец он медленно заговорил, и в голосе его сквозила насмешка: