– Да. Наполовину. По отцу.
Родителя Вадик не помнил – в семейном альбоме хранилась одна-единственная пожелтевшая фотокарточка. На ней был запечатлен сидящий на корточках около частного дома мужик в тренировочных штанах и белой майке с тюбетейкой на голове. Рядом с мужчиной столь колоритного вида виднелась коляска, судя по всему, с младенцем.
– Это ты. – Мать Вадима тыкала пальцем в коляску на фото.
– А это? – Сын указывал пальцем на обладателя тюбетейки.
– А это… – Мать отодвигала карточку и, сощурившись, произносила: – Он.
Больше ничего вразумительного о старшем Бунтури не говорилось. Вадим испил всю горечь безотцовщины с лихвой, поэтому, уходя в армию, зачем-то поклялся соседской девочке, что вернется, женится и зачнет с ней сына.
Соседка поверила и отдалась призывнику после праздничного застолья. А потом Вадиму пришлось вернуться, жениться и стать отцом мальчика со своей звучной фамилией. Правда, в отличие от самого Бунтури, ребенок не имел особых перспектив вследствие родовой травмы.
– Пойдет к годам четырем, – обнадеживающе заявил врач. – А пока – постоянный уход и систематические занятия. Изо дня в день… Слышите, мамаша? Изо дня в день…
Лиля – жена Вадима – восприняла факт рождения такого ребенка как личный позор и женскую несостоятельность. Мужу призналась в этом сразу. И сразу же произнесла заготовленную речь:
– Я не оправдала твоих надежд. Не смогла родить тебе нормального сына. Ты можешь уйти и строить свое личное счастье.
Очумевший от перелета Вадим не сразу понял смысл сказанного, но когда Лиля произнесла тираду во второй и третий раз, по-хозяйски рубанул:
– Ребенка не брошу. Мой сын без отца расти не будет.
– А меня? – всхлипнув, спросила счастливая мать.
– И тебя. Давай, показывай наследника.
Младший Бунтури лежал в кроватке, натужно вытянув шею. Голова была развернута в противоположную сторону и запрокинута так, что острый подбородочек смотрел в потолок, а красивые миндалевидные глаза искали источник звука и тревожно шарили по абсолютно пустой стене.
Увидев сына, Вадим пил три дня. На четвертый – взял мальчика на руки и долго ходил с ним по комнате. Подсматривавшая за ним сквозь замочную скважину, Лиля еле сдерживала рыдания, поэтому войти не решалась.
Наконец придала лицу будничное выражение, вытерела слезы, раскрыла дверь и, как ни в чем не бывало, спросила:
– Тебя кормить?
– Нас кормить, – поправил Вадик, и Лиля поняла, что выиграла лотерейный билет.– Мама, – Роза заглядывала прямо в глаза. – Он хочет с тобой познакомиться. Все тебе объяснить. Поговори с ним.
– Да я не против, – обрадовалась Петрова.
– Можно, он придет к тебе на работу?
– Можно, конечно.
К этому времени Люся ушла из детской поликлиники (после нашумевшей истории с начмедом) в параллельную структуру – с меньшей занятостью и гораздо меньшей ответственностью. Именно там она осуществила свою мечту о частной практике и нашла первых личных клиентов.
Одним из них, кстати, и был Вадим Бунтури. Поэтому, увидев его около своего кабинета, Петрова нисколько не удивилась.
– Приве-э-эт, – улыбаясь, протянула она. – Что-то с Сашей? Лиля мне не звонила…
– Да я… – помялся Вадик, – по другому вопросу, Людмила Сергеевна.
– Понятно. Тебя самого что-то беспокоит. Пойдем. Послушаю, а дальше…
– Не надо меня слушать, – начал раздражаться Бунтури. – Я же говорю. Я по другому вопросу… к вам.
– По какому? – заволновалась Люся (репутация этого относительно молодого человека в определенных кругах ей хорошо была известна).
– Я… насчет… Розы.
– Что-о-о-о? – задохнулась Петрова.
Только теперь до нее дошло, что появление Вадима связано с разговором, который накануне завела Роза. Она смотрела на него и не могла поверить, что именно с ним… ее девочка…
– Людмила Сергеевна, – окликнул ее Бунтури, – Людмила Сергеевна, здесь неудобно разговаривать. Давайте выйдем на улицу.
Петрова на деревянных ногах спустилась по лестнице, даже что-то сказала гардеробщице (типа «ненадолго, скоро вернусь») и села в машину к своему когда-то благодарному клиенту.
– Зачем?
– Что зачем? – переспросил Бунтури.
– Зачем тебе это надо?
– Я люблю ее.
– Я тоже люблю ее, – горько проронила Люся, – поэтому не хочу для нее никаких разочарований. У нее нет опыта. У нее никогда не было серьезных отношений. С тобой у нее нет никаких перспектив.
– А чем я вас, Людмила Сергеевна, собственно, так уж не устраиваю?
– Да всем, – выпалила Петрова. – Во-первых, ты женат.
– Роза знает об этом.
– Во-вторых, у тебя ребенок. Причем больной ребенок.
– И это она знает.
– В-третьих, извини, я буду говорить прямо, у тебя криминальное прошлое.
– Вы хотите сказать, что я бандит?
– Я сказала, у тебя криминальное прошлое.
– У меня и настоящее тоже криминальное, – злобно пошутил Вадим.
– В общем, я против. Ничего из этого не выйдет. Хорошего.
– Откуда вы знаете?
– Я чувствую. Я ведь не первый год живу на свете.
– Я тоже не первый. Кстати, вы не настолько уж меня и старше. В одной школе могли учиться. Я хотел по-хорошему, по-человечески. Не скрываясь. Для Розы это важно, потому что слишком много тайн и так. Ей нужна ваша поддержка. Ну что вам стоит? Скажите, что вы не против.
– Я против.
– Людмила Сергеевна, – вкрадчиво произнес Бунтури. – Не нужно сопротивляться.
– Ты что, мне угрожаешь?
– Я не в этом смысле. Не нужно сопротивляться тому, что между нами происходит. Это уже все равно происходит. Я в состоянии о ней позаботиться. Просто нужно сказать вашей дочери, что вы как мама не против.
– Не могу, – покачала головой Петрова. – Я должна сначала поговорить с Розой.– Поговорили?
– Поговорила.
– И что?
– И то. Сказала, что не против. Да и потом…– Потом он проводил меня, – шептала Роза, положив свою голову к матери на колени. – И еще раз проводил. И еще…
– Ты знаешь, что он женат?
– Какое это имеет значение?
– Большое.
– Он не любит свою жену.
– Так все говорят.
– Мама, все – это все. А он – это он.
– Роза, потом ты захочешь другого: семьи, детей.
– Потом…
– Это наступит гораздо быстрее, чем ты думаешь.
– Мне все равно.
– До тех пор, пока ты ощущаешь себя единственной.
– Ты специально так делаешь?
– Что?
– Портишь мне настроение…
– Почему, как только я завожу речь о чем-то серьезном, ты называешь это «портишь мне настроение»?
– Ну потому что ты мне его портишь, – с обидой произнесла Роза.
– Хорошо. Чего ты хочешь от меня?
– От тебя?
– Да, от меня.
– Скажи, что ты не против.
– Я не против.
– Скажи, что ты не возражаешь.
– Я не возражаю.
– Скажи, что не обижаешься…
– Нет. Только я хочу уточнить одну вещь: ты остаешься жить дома или уходишь?
– Вадим снимает квартиру, – уклончиво ответила Роза.
– Это понятно. Ты не отвечаешь мне…
– Мама, не обижайся. Я, наверное, уйду.
– Наверное или уйдешь?
– Уйду.
– Значит, в свободное плавание?
Роза не ответила, перевернулась на живот и уткнулась матери в колени. Полежала минуту, снова перевернулась и, как в детстве, закрыла лицо ладонями. «Смущается», – подумала Петрова и потрепала ее по белокурым волосам. Люся была не права: дочь не смущалась, дочь была отчаянно счастлива, отчего на ее восковой коже проступили пунцовые пятна.
Три дня тайком от Жебета сообщницы собирали вещи. Большую часть Роза отбраковала, мотивируя тем, что в новой жизни им не место.
– А что я буду с ними делать?
– Выкини, – без сожаления советовала Роза.
– Рука не поднимается, – посетовала Петрова.
– Ну не выкидывай тогда, пусть висят, где висели.
В результате дочернее приданое свободно разместилось в двух спортивных сумках, из соображений конспирации засунутых под пустовавшую Светкину кровать.
Накануне отъезда Люся поинтересовалась у самовольно вышедшей замуж:
– Ты отцу сказала?
– Нет.
– Почему? Это нечестно. Он любит тебя. Это его ранит.
– Скажи сама?
– Ну уж нет! Я не для того с твоим отцом разводилась, чтобы потом готовить его к твоему бегству.
Поговорить с Павликом Роза так и не решилась. Она написала ему записку, после прочтения которой Жебет пришел в ярость и обвинил Петрову в пособничестве безнравственности.
– Кто он? – наскакивал покинутый отец на бывшую супругу. – Ты его знаешь?
– Знаю, – подтверждала Люся.
– Наверное, мерзавец, – переходил на картавый клекот Жебет.
– Нет, вполне достойный человек, – отстаивала дочерний выбор Петрова.
– Достойный человек, – Павлик надувал щеки, – не стал бы этого делать тайком.
– Он и не делал этого тайком.
– Значит, ты обо всем знала?
– Значит, ты обо всем знала?
– Да.
– И ты позволила? Это безответственно.
Полной безответственностью на самом деле стала Люсина нерасторопность: из-за домашних катаклизмов она сбилась со счета, потеряла две, а может, и три недели. За помощью Петрова обратилась к своей сокурснице и подруге Соне Левиной, к этому моменту – заведующей одной из женских консультаций Одессы.
– Ну, ты даешь! – пробасила Соня, и усы над ее верхней губой, во всяком случае, так показалось Люсе, шевельнулись. – Срок-то критический.
– И что мне делать? – растерянно уточнила Петрова.
– Может, родишь?
– Сонь, я уже бабушка. У меня внучка есть. Какое «родишь»!
– Чем ты думала, Петрова? – покачала головой Соня.
– Так вышло. В общем, не тяни: или да, или нет.
– Люсь, ты вообще понимаешь, что это криминал? А если с тобой что-нибудь случится?
– Я не буду предъявлять претензий.
– Ты-то не будешь, претензии будет предъявлять экспертная комиссия, а потом народный суд, – мрачно пошутила Левина.
– Я напишу расписку.
– На… мне нужна твоя расписка, дурища? На сколько ты прилетела?
– Десять дней за свой счет.
– А что дома сказала?
– Да говорить-то особо некому.
– В смысле?
– Ну девочкам же я об этом не скажу! А Жебету – тем более. К тому же мы развелись.
– Да? – изумилась Соня, а потом решительно добавила – Давно пора! Подожди, а ребенок, значит, не от Павла?
– Соня, ну какая теперь разница!
– А от кого?
– Не от него.
– Ладно, не хочешь рассказывать, не надо. А на работе ты что сказала?
– Что поехала к морю здоровье поправить.
– Ну, ты шутница: здоровье ты, конечно, себе поправишь. Причем на несколько месяцев вперед.
– Соня, можно покороче: да или нет?
Левина наконец-то стянула перчатки и, собрав усы в какой-то хилый кустик, хмыкнула:
– Люська, ну почему тебя, такую очкастую, любят, а меня, такую сисястую – нет.
– Сонь, – устало промолвила Петрова. – Ты стала грубой.
– Станешь тут грубой, – всхлипнула Левина. – Одна как перст.
– Ну что ты прибедняешься? У тебя миллион племянников.
– Племянников миллион, а своих так и не было… В общем, на всякий случай пиши расписку.
После десятидневного отпуска Петрова вернулась худой и бледной. Роза с Вадимом встречали ее в аэропорту.
– С приездом, Людмила Сергеевна, – поприветствовал нелегальную тещу не менее нелегальный зять.
– Спасибо.
– Мамочка, ты такая беленькая, худенькая, – заволновалась еще больше похорошевшая от неузаконенного счастья Роза.
Петрова смутилась и пробурчала что-то про акклиматизацию, про бронхит, про неудобства перелета…
– Поехали к нам. У нас Светка с Алисой, – соблазняла мать Роза.
– Не могу. Мне нездоровится. Лучше домой.
Роза надула губки. Люсин отказ шел вразрез с ее представлениями о счастье.
– Ну, домой, так домой, – не растерялся Вадим и распахнул перед Петровой дверцу.
В дороге жутко мутило, перед глазами загорались разноцветные сполохи, на лбу проступал холодный пот, ломило в висках. Поднявшись на свой этаж, Люся на автопилоте открыла дверь, перешагнула через валявшиеся в прихожей сандалии бывшего мужа и, не раздеваясь, рухнула на кровать. Лежала, скорчившись, до вечера, периодически проваливаясь в дрему, пока не зазвонил телефон. «Не буду брать», – решила Петрова и зажмурилась изо всех сил.
Не тут-то было. Аппарат звонил, не переставая. Сначала Люся считала звонки, потом сбилась и в результате поднялась. Пока добрела до прихожей, телефон звонить перестал. Стало обидно до слез. Петрова присела на скамеечку перевести дух, и вновь квартира наполнилась телефонным звоном.
– Слушаю, – прошептала Люся.
– Петрова! Это ты? – услышала она в трубке. – Как долетела?
– Все хорошо, Соня. Я дома.
– Как самочувствие? – напирала Левина.
– Соответственно моменту, – доложила Люся.
– Восстановительный период – месяц, – продолжала инструктировать одесская подруга.
– Я помню.
– Мало ли что ты помнишь! Возьми больничный.
– На каком основании?
– Придумай что-нибудь, – затрещало в трубке, и связь прервалась.
«Обязательно», – мысленно ответила Петрова и в задумчивости набрала номер. Женский голос на том конце манерно произнес: «Аль-ле». Люся бухнула трубку на рычаг. «Вот тебе и аль-ле!»
Это дурацкое «аль-ле» крутилось в голове всю ночь. Утро наступило хмурое, бессолнечное, отвратительное по всем характеристикам. Обнаружив, что Жебет дома не ночевал, Петрова несколько приободрилась. Приняла душ и засобиралась на работу.
Коллеги с интересом рассматривали Люсю, не забывая отметить отсутствие загара, изможденное лицо и нездоровую худобу. Петрова терпеливо повторяла про акклиматизацию, бронхит и утомительный перелет. К обеду в кабинете зазвонил телефон. Люся безрадостно взяла трубку. Трещала мембрана, гася чей-то глубокий голос.– Конечно, буду, – пролепетала она. – Как обычно.
Кирилл Александрович Сухояров – начмед детской поликлиники – сидел на скамейке городского парка и недовольно пыхтел. Лишний вес, апоплексический цвет лица, обильный от жары пот – все выдавало в нем человека, измученного нервной работой. Ждать Кирилл Александрович, по должности, не любил, но другого выбора у него не было, потому что поджидал он не припозднившихся подчиненных, а неожиданно испарившуюся на целых десять дней Петрову.
Без нее начмед тосковал, раздражался и срывался на домашних почем зря.
– Что с тобой, Кирюша? – участливо интересовалась жена.
– Устал. Пора в отпуск, – рапортовал супруг, не глядя в глаза.
Появившаяся в конце аллеи Люся шла необычно медленно, словно раздумывая, не повернуть ли назад. «Что-то случилось», – екнуло в груди у Кирилла Александровича, и он поднялся.
Не сумев совладать с нахлынувшими чувствами, быстро пошел навстречу Петровой.
– Здравствуй, – проворковала Люся, складывая ладонь над глазами козырьком.
– Где ты была?
– Я уезжала.
– Куда?
– В Одессу.
– Ничего не сказала. Я тебя потерял. Узнал случайно. Что у тебя случилось?
– Ничего. Хотела побыть одной.
– Врешь… Ты же не любишь одиночества.
– Не люблю. Но вот захотелось. Надо было подумать.
– Подумала?
– Давай сядем, – предложила одуревшая от полуденной жары Петрова.
Кирилл Александрович грузно сел и потянул Люсю за руку. Та аккуратно ее убрала.
– Что случилось?
– Нет, объясни сначала, что у тебя случилось?
– У меня?
С точки зрения Кирилла Александровича, ничего особенного не произошло. Просто период частых встреч сменился периодом временного затишья.
– Вре-мен-но-го! – втолковывал Сухояров в бестолковую Люсину голову.
Необходимость перерыва в романе начмед начал ощущать особенно остро в момент, когда под ним закачались оба кресла – начальника и супруга. Ни с тем, ни с другим, как выяснилось, Сухояров расставаться не торопился.
Вопрос был поставлен ребром, и Кириллу Александровичу пришлось выбирать. Вернее, он думал, что выбирает. На самом деле к решению он был подведен прямо под белы рученьки сразу двумя аж инстанциями – облздравотделом и неугомонной супругой.
Пристального внимания первой инстанции бессменный начмед детской больницы удостоился благодаря многочисленным жалобам на аморалку вверенного ему женского коллектива.
Моральный облик начмеда Сухоярова, возможно, ангельский и не напоминал, но и сатанинского в нем было немного. Разве только на утренних ежедневных пятиминутках гремел Кирилл Александрович своим раскатистым басом да сдвигал кустистые мефистофелевские брови к переносице, когда отчитывал нерадивую регистраторшу.
Тем не менее от въедливых взглядов педиатринь пенсионного возраста не могли укрыться изменения во внешности Сухоярова, которые говорили, нет, вопили, о неожиданно настигшем его счастье. Стал Кирилл Александрович светел лицом, в уставших глазах засверкали лукавые искорки, распрямились согнутые возрастом плечи. И все бы ничего, если бы безответно влюбленная в него много лет суетливая секретарша вдруг не соотнесла в своем канцелярском сознании частоту обращений крутого начмеда к «ничего не представляющей собой» Людмиле Сергеевне Жебет.
– Кто такая? – шипела преданная Сухоярову помощница, забегая в бухгалтерию к «девочкам» на чай.
– Кто такая?! – вторила взбудораженной бухгалтерии регистратура.– А вы знаете? – таинственно и вроде бы между делом сообщала участковому педиатру не первая по счету медсестра.
– Да вы что?! – искренне удивлялась врач и укоризненно качала седой в букольках головкой. – Тако-о-ой достойный мужчина. Тако-о-ой уважаемый человек!
Слухи распространялись с молниеносной скоростью. И вскоре детская больница стала напоминать развороченный улей.
– Меня бойкотируют, – жаловалась Кириллу Александровичу Люся.