— Надин заботилась о Лео, пока я не встретил их. Лео как бы видит людей насквозь. И он, кстати, не единственный. Может быть, всегда были такие люди, но после гриппа их, кажется, стало больше. А Лео… он ни за что на свете не соглашался войти в дом Гарольда. Он даже не захотел остаться на лужайке перед домом. Это… странно, не так ли?
— Да, — согласился Стью.
Они задумчиво посмотрели друг на друга, а затем Стью отправился домой. Франни, казалось, полностью была поглощена собой во время ужина и говорила мало. А когда она домывала последнюю тарелку в пластмассовом ведре, начали сходиться приглашенные на первое заседание организационного комитета Свободной Зоны.
Как только Стью отправился к Ларри, Франни бросилась наверх в спальню. В углу шкафа лежал ее спальный мешок, провезенный ею через всю страну привязанным к сиденью мотоцикла. Свои вещи она хранила в сумочке на молнии. Большинству из этих вещей нашлось место в их квартире со Стью, но некоторые так и остались в спальном мешке. Там были баночки с антисептической мазью — после смерти родителей у нее появилась кожная сыпь, теперь уже исчезнувшая, специальные отбеливающие тампоны на случай, если появятся пятна (она слышала, что у беременных иногда такое бывает), две пачки дешевых сигар, одна помеченная «МАЛЬЧИК!», а другая — «ДЕВОЧКА!». А на самом дне лежал ее дневник.
Франни задумчиво смотрела на тетрадь. Она сделала в ней всего восемь или десять записей после прибытия в Боулдер, большинство из них были короткими, часто обрываясь на полуслове. Великое излияние накатило и отхлынуло, пока они были в пути… как послед, с грустью подумала она. За последние четыре дня не было написано ни строчки, и она подозревала, что со временем дневник может оказаться насовсем вычеркнутым из памяти, хотя ранее она твердо намеревалась вести подробные записи, когда все понемногу уляжется. Ради ребенка. Сейчас все еще раз ярко вспыхнуло у нее в памяти.
«Так обычно происходит с людьми, когда они обращаются в веру… или читают что-то такое, что изменяет их жизнь… как перехваченные любовные письма…»
Внезапно ей показалось, что тетрадь потяжелела и что от одного раскрытия ее у нее на лбу выступил пот и… и… Она испуганно оглянулась, сердце ее бешено застучало. Что это там шуршит? Наверное, мышь скребется за стеной. Конечно, что же еще. Скорее всего, это всего лишь больное воображение. Не было никакой причины, совсем никакой причины для того, чтобы начать внезапно думать о человеке в черном одеянии. Ее ребенок жил в ней, а это была всего-навсего тетрадь, и в любом случае не было способа определить, читали ли эти записи, а даже если тот и был, то не существовало способа определить, что человеком, читавшим это, был Гарольд Лаудер.
И все-таки она начала медленно перелистывать страницы под щелканье затвора объектива недавнего прошлого, словно черно-белые фотографии.
«Сегодня мы восхищались ими, а Гарольд все говорил и говорил о цвете, структуре и тоне, и Стью подмигнул мне с самым серьезным видом. Горе мне, я ответила ему тем же…»
«Гарольд, конечно же, будет возражать по основным принципам. Иди ты к черту, Гарольд, подрасти еще!»
«… и я заметила, как он собирается выдать свои очередные Патентованные Гарольдом Лаудером Умнейшие Замечания…» (Боже мой, Франни, зачем ты вообще писала это о нем? С какой целью?)
«Ну, ты же знаешь Гарольда… его развязные манеры… этот помпезный тон и высказывания… ненадежный мальчишка…»
Это была запись от двенадцатого июля. Переворачиваемые страницы так и порхали под ее пальцами. Она спешила побыстрее добраться до конца, а фразы все бросались в глаза, как будто хлестали ее по лицу. «Во всяком случае, на удивление от Гарольда уже не воняло… Сегодня вечером дыхание Гарольда способно было спугнуть даже самого дракона…» И многое, кажущееся чуть ли не пророчеством: «Он накапливает поражения, как пират сокровища». Но с какой целью? Чтобы питать свое чувство тайного превосходства и манию преследования? Или это своего рода воздаяние?
«Ох, он составляет список… и, просмотрев пару раз… он поймет… кто плох и кто хорош…» Затем запись первого августа, всего лишь две недели назад: «Вчера ничего не писала, была слишком счастлива. Была ли я когда-нибудь так счастлива? Думаю, нет. Мы со Стью вместе. Мы…» Франни перевернула страницу. Первыми словами в самом верху были: «Занимались любовью дважды». Но не успели глаза остановиться на них, как взгляд ее метнулся на полстраницы ниже. Там рядом с болтовней о материнском инстинкте было нечто, приковавшее ее взгляд и заставившее ее чуть ли не окаменеть. Это был темный, грязный отпечаток большого пальца.
В голове у нее стремительно промелькнуло: «Целыми днями, ежедневно, я ехала на мотоцикле. Конечно, каждый раз, перед тем как взять ее, я старалась умыться, но руки пачкаются, и…» Франни вытянула руку и совсем не удивилась тому, что та сильно дрожит. Она приложила большой палец к пятну. Оно было намного больше. Ну конечно, сказала она себе. Когда сильно испачкаешься, пятно, естественно, оказывается больше. Вот почему, все дело в том, насколько… Но этот отпечаток пальца был не настолько грязен. Тонкие линии, петли и завитки были большей частью чистыми. И это были не грязь и не мазут, не надо себя разыгрывать. Это был засохший шоколад. «Пэйдэй», — подумала Франни. — Шоколадные конфеты «Пэйдэй».
Какое-то мгновение она боялась даже оглянуться — страшно было вдруг увидеть нависшую над плечами ухмылку Гарольда, как у чеширского кота в «Алисе». Толстые губы Гарольда, шевелящиеся в такт произносимым словам: «Всякой собаке свое время, Франни. Всякой собаке свое время».
Но даже если Гарольд заглянул в ее дневник, должно ли это означать, что он замышляет какую-то вендетту против нее и Стью или еще кого-нибудь? Конечно же, нет. «Но Гарольд изменился», — прошептал внутренний голос.
— Черт побери, он не настолько изменился! — крикнула Франни в пустоту комнаты, вздрогнув от звука собственного голоса. Спрятав дневник, она спустилась вниз и занялась приготовлением ужина. Сегодня надо поесть пораньше из-за заседания… и вдруг это заседание показалось ей не таким важным, как прежде.
Выдержки из стенограммы заседания Организационного комитета,
13 августа 1990 года.
Заседание проводилось на квартире Стью Редмена и Франни Голдсмит. Присутствовали все члены оргкомитета: Стюарт Редмен, Франни Голдсмит, Ник Андрос, Глен Бейтмен, Ральф Брентнер, Сьюзен Штерн и Ларри Андервуд.
Председатель — Стюарт Редмен.
Секретарь — Франни Голдсмит.
Эта стенограмма (плюс полная запись на кассетах каждого шороха и вздоха для всякого любопытствующего, достаточно безумного, чтобы захотеть их прослушать) будет помещена в депозитный сейф Первого Национального банка Боулдера.
Стью Редмен предложил обсудить обращение к гражданам об опасности пищевых отравлений, составленное Диком Эллисом и Лори Констебл (с бросающимся в глаза заголовком «ЕСЛИ ВЫ ЕДИТЕ, ТО ДОЛЖНЫ ЭТО ПРОЧЕСТЬ!»). Такое обращение необходимо срочно напечатать и развесить по всему Боулдеру до общего собрания 18 августа, так как в городе уже отмечено пятнадцать случаев пищевого отравления, причем два из них — очень серьезные. Одобрив обращение, комитет поручил Ральфу отпечатать тысячу экземпляров и с помощью девятерых активистов развесить их по всему городу…
Сьюзен Штерн представила следующий пункт повестки дня, который хотели выдвинуть для обсуждения Дик Эллис и Лори Констебл (мы пожалели о том, что их на заседании не было). Оба они считают, что должен быть создан Похоронный комитет; по предложению Дика на общем собрании этот вопрос надо было бы представить не как угрозу здоровью — иначе вероятна возможность паники, — но как «подобающее нам дело». Все мы знаем, что в Боулдере удивительно мало трупов в пропорции с численностью населения города до эпидемии, но мы не знаем почему… однако сейчас это не имеет значения. И все же здесь тысячи мертвых тел, которые следует поскорее захоронить, если мы намерены оставаться в Боулдере. На вопрос Стью, насколько серьезна эта проблема в настоящий момент, Сьюзен ответила, что, по ее мнению, та станет более чем серьезной осенью, когда на смену сухой жаркой погоде придут дожди. По предложению Ларри было решено вынести на собрание 18 августа проект Дика о создании Похоронного комитета с некоторыми дополнениями.
Затем Ральф Брентнер зачитал подготовленный Ником Андросом текст, который приводится дословно:
«Одной из наиболее важных проблем, стоящих перед Организационным комитетом, является следующая: согласен ли комитет уведомлять матушку Абигайль обо всем, что будет происходить на наших заседаниях, открытых и закрытых? Вопрос может быть поставлен и по-другому: облечет ли матушка Абигайль этот комитет, а также избранный впоследствии Постоянный комитет своим полным доверием и будет ли она осведомлять его членов обо всем, что происходит на ее заседаниях с Богом или Кем-бы-то-ни-было… в особенности на закрытых заседаниях?
«Одной из наиболее важных проблем, стоящих перед Организационным комитетом, является следующая: согласен ли комитет уведомлять матушку Абигайль обо всем, что будет происходить на наших заседаниях, открытых и закрытых? Вопрос может быть поставлен и по-другому: облечет ли матушка Абигайль этот комитет, а также избранный впоследствии Постоянный комитет своим полным доверием и будет ли она осведомлять его членов обо всем, что происходит на ее заседаниях с Богом или Кем-бы-то-ни-было… в особенности на закрытых заседаниях?
Это может прозвучать бессмыслицей, но позвольте мне дать объяснения, так как на самом деле это прагматический вопрос. Мы должны раз и навсегда отвести матушке Абигайль определенное место в нашем сообществе, поскольку наша проблема не только в том, «чтобы снова стать на ноги». Если бы это было так, нам вовсе не нужно было бы отводить ей первую роль. Как мы знаем, существует другая проблема, проблема человека или, как мы его иногда называем, темного человека, или, как говорит Глен, Противника. Мое доказательство его существования — очень простое, и я думаю, что большинство людей в Боулдере согласятся с моими рассуждениями — если они вообще задумаются над этим.
Вот оно: «Мне снилась матушка Абигайль, и она существует; мне снился темный человек, и, следовательно, он должен быть, хотя я его ни разу не видел». Люди здесь любят матушку Абигайль, и я сам люблю ее. Но мы не достигнем многого — фактически ничего не достигаем, если не начнем с одобрения ею того, чем мы занимаемся.
Поэтому сегодня днем я навестил почтенную леди и прямо поставил перед ней вопрос с упором на следующее: «Вы будете с нами?» Она сказала, что будет, но с определенными условиями. Она была совершенно откровенной, сказав, что мы абсолютно свободны в «мирских делах» — ее выражение — по руководству сообществом. Расчистка улиц, распределение жилья, включение электроэнергии.
Но она также предельно четко дала понять о своем желании, чтобы с ней консультировались по всем вопросам, касающимся темного человека. Она твердо верит, что все мы — фигуры в шахматном поединке между Богом и Сатаной; что главным агентом Сатаны является Противник, которого, как она сказала, зовут Ренделл Флегг (насколько она понимает, «это то имя, которым он сейчас пользуется»); что по приметам, известным только Господу Богу, Он выбрал ее Своим доверенным лицом в этом деле. Она верит, что приближается борьба и будет так — либо мы его, либо он нас. Она считает, что нет ничего главнее этой борьбы, и она непреклонна в том, чтобы с ней консультировались, когда наши обсуждения будут касаться этого… и его.
Сейчас я не собираюсь вдаваться в религиозный смысл всего этого или спорить о том, права она или нет, но должно быть очевидно, что перед нами ситуация, с которой мы должны справиться. Поэтому у меня есть ряд предложений».
Последовало короткое обсуждение соображений Ника.
Ник выдвинул предложение: не могли бы мы в качестве комитета согласиться не обсуждать сейчас теологическое и сверхъестественное значение дела Противника?
Проголосовав 7: 0, комитет согласился прекратить обсуждение, по крайней мере в то время, пока мы «на сессии».
Затем Ник выдвинул еще одно предложение: согласимся ли мы, что главным секретным делом комитета является вопрос о том, как нам справиться с этой силой, известной под именем темного человека, Противника или Ренделла Флегга? Глен Бейтмен поддержал это предложение, добавив, что время от времени должны обсуждаться и другие дела — такие как действительно неотложная потребность создания Похоронного комитета, что мы должны быть ближе к делу. Предложение прошло единогласно.
Ник вернулся к своему первоначальному предложению о том, чтобы информировать матушку Абигайль о всех общественных и личных делах комитета. И это было одобрено единодушно.
Решив дело о матушке Абигайль, комитет по просьбе Ника перешел непосредственно к вопросу о темном человеке. Ник предложил отправить на Запад троих добровольцев, которые бы внедрились в окружение темного человека с целью получить информацию о том, что там происходит на самом деле.
Сьюзен Штерн вызвалась первой. После короткого, но бурного обсуждения этого Глен Бейтмен внес свое предложение: решено, что ни один из членов как оргкомитета, так и постоянного комитета не имеет права участвовать на добровольной основе в выполнении подобных задач. Сьюзен Штерн пожелала узнать почему.
Глен: Все с должным чувством уважения относятся к вашему честному стремлению помочь, Сьюзен, но дело в том, что мы просто не знаем, вернутся ли вообще эти люди назад, когда и в каком виде. Тем временем мы заняты не такой уж незначительной работой по налаживанию жизни в Боулдере. Если вы уйдете, нам придется заполнить ваше место кем-нибудь со стороны и вводить его в уже пройденный вами курс дела. Не думаю, что мы можем позволить себе терять столько времени.
Сьюзен: Полагаю, что вы правы… или, по крайней мере, чувствую это… но меня действительно иногда удивляет, неужели эти две вещи — одно и то же. Или даже обычно одно и то же. Вы говорите, что мы не можем послать кого-нибудь из комитета, потому что так чертовски незаменимы. Поэтому мы просто… просто… как бы это сказать…
Стью: Прячемся за чужими спинами?
Сьюзен: Спасибо. Именно это я и имела в виду. Мы, прячась за чужими спинами, отправим туда кого-то, может быть, даже обрекая его на распятие или и того хуже.
Ральф: Что может быть хуже этого?
Сьюзен: Не знаю. Если кто-то и знает, то это Флегг. Просто я ненавижу это.
Глен: Вы можете ненавидеть это, но вы очень сжато выразили нашу позицию. Мы здесь занимаемся политикой. Первые политики новой эры. Мы должны быть уверены, что наше дело — нечто большее, чем те дела, из-за которых политики до нас отправляли людей на смерть в ситуации «жизнь или смерть».
Сьюзен: Никогда не думала, что буду заниматься политикой.
Ларри: Добро пожаловать в клуб.
Предложение Глена о том, что ни один из членов комитета не может идти в разведку, было принято единогласно. Затем Франни Голдсмит спросила Ника, по каким качествам следует отбирать будущих тайных агентов и что они должны будут выяснить.
Ник: «Мы не знаем, что можно узнать, до тех пор, пока они не вернутся. Если они действительно вернутся. Дело в том, что мы не имеем ни малейшего понятия о том, что он там замышляет. Мы более или менее напоминаем рыболовов, которые используют человеческую наживку».
По мнению Стью, комитету следует выбрать людей, которым можно полностью доверять. Все проголосовали за то, чтобы большая часть дискуссии, начиная с этого пункта и далее, была дословно переписана с аудиокассет в протокол заседания. Нам представляется важным сохранить дословную запись нашей дискуссии по делу о разведчиках (или шпионах) в связи с его особой деликатностью.
Ларри: У меня на примете есть кандидатура. Полагаю, для кого-то из вас, кто его не знает, это прозвучит обычно, но это может стать действительно хорошей идеей. Я предложил бы судью Фарриса.
Сьюзен: Что, этого старика? Ты, должно быть, с ума сошел, Ларри!
Ларри: Он умнейший человек из всех, кого я когда-либо встречал. И ему всего лишь семьдесят. Для сравнения — Рональд Рейган был президентом и в более преклонном возрасте.
Франни: Я бы не назвала это таким уж убедительным доводом.
Ларри: Но он здоров и бодр. И я думаю, что темный человек вряд ли подозревает, что мы можем послать такого старика, как Фаррис, шпионить за ним… и, как вы сами понимаете, мы должны принимать в расчет и его подозрения. Он наверняка ожидает от нас подобного хода, и я совсем не удивлюсь, если у него есть пограничные патрули, которые рассматривают всех входящих туда как потенциальных шпионов. И — это прозвучит цинично, я знаю, в особенности для Франни, — но если мы потеряем его, мы не потеряем кого-нибудь, у кого добрых пятьдесят лет впереди.
Франни: Ты прав. Это звучит цинично.
Ларри: И мне хотелось бы добавить последнее: я знаю, что Судья согласится. Он действительно хочет помочь. И я на самом деле думаю, что он с этим справится.
Глен: Еще одно мнение принято. Кто еще хочет высказаться по этому вопросу?
Ральф: Я скажу по-другому, потому как не знаю этого человека. Думаю, мы не должны швыряться человеком только потому, что он стар. В конце концов, смотрите, кто здесь главный — старая женщина, которой уже сто с лишним.
Сьюзен: Послушай, Ларри. А что, если он одурачит темного человека, а потом умрет от сердечного приступа во время выполнения задачи по возвращению назад?
Стью: Это может произойти с каждым. А вдруг какой-нибудь случай?
Сьюзен: Я согласна… но со старым человеком вероятность несчастного случая увеличивается.