Она шла, пот градом струился по ее лицу. Как всегда, ртутью сверкала линия горизонта, где шоссе переходило в выцветшее небо. Надин расстегнула блузку, потом сняла ее, продолжая идти в белом бюстгальтере из хлопка. Солнечный ожог? Ну и что? Честно говоря, на это было плевать.
Когда начал розоветь закат, ее плечи и ключицы приобрели красно-лиловый оттенок. Вечерняя прохлада пришла внезапно, заставив ее задрожать, и она вспомнила, что все свои спальные принадлежности оставила рядом с «веспой». Надин задумчиво огляделась, рассматривая машины, наполовину погребенные в песках. От мысли укрыться в одной из них ей сделалось плохо — даже хуже, чем от ожогов.
«У меня бред», — подумала она и решила, что лучше будет идти всю ночь, чем заночует в одной из этих машин. Если бы это случилось на Среднем Западе! Она нашла бы сарай, стог сена или поле клевера. Чистое, мягкое место. А здесь была только дорога, песок, высохшая под жарким солнцем, бесплодная пустыня.
Надин откинула длинные волосы с лица. У нее промелькнула смутная мысль, что лучше бы она была мертва.
Теперь солнце скрылось за горизонт, день замер между светом и тьмой. Ветер, овевавший ее, отдавал смертельным холодом. Внезапно испугавшись, Надин огляделась вокруг. Было слишком холодно.
Скалы стали темным монолитом. Песчаные дюны превратились в зловещих колоссов. Даже колючие заросли кактусов были похожи на пальцы мертвецов, тянувшиеся сквозь песок из своих неглубоких могил. А над головой космическое колесо неба.
Ей припомнилась строка из песни Дилана, холодная и неуютная: «Загнанный, как крокодил… уничтоженный во ржи…» А затем строка другой песни группы «Иглз», неожиданно пугающая: «И я хочу спать с тобой сегодня ночью в пустыне… а вокруг нас будут миллионы звезд…»
Внезапно она поняла, что он где-то рядом.
Она знала это прежде, чем он заговорил.
— Надин. — Нежный голос его доносится из сгущающейся тьмы. Бесконечно нежный, уносящий прочь ужас. Это было, как возвращение домой. — Надин, Надин… как я люблю любить мою Надин.
Она обернулась, и он был здесь, она всегда знала, что однажды это произойдет, и все будет именно так просто. Он сидел на капоте старого «шевроле-седан» (был ли он здесь всего секунду назад? Наверняка она этого не знала, но вряд ли он был здесь), скрестив ноги, руки его легко касались колен, обтянутых потертыми джинсами. Нежно улыбаясь, он смотрел на нее. Но в глазах его вовсе не было нежности. Глаза его говорили о том, что вряд ли в этом человеке есть место нежности. В них она заметила пляшущие огоньки мрачного ликования.
— Привет, — сказала она. — Я пришла.
— Да. Наконец-то ты здесь. Как и обещала. — Улыбка его стала шире, он протянул к ней руки. Она взялась за них, а когда подошла ближе, то ощутила его обжигающее тепло. Он излучал его, как разгоревшаяся кирпичная печь. Его гладкие руки без каких-либо линий скользнули по ее рукам… а затем плотно, словно наручники, замкнулись на запястьях.
— О Надин, — прошептал он и склонился, чтобы поцеловать ее. Она немного повернула голову, глядя вверх на холодный звездный пожар, и его поцелуй скорее пришелся в щеку, чем в губы. Но он не обманулся. Кожей она ощутила его насмешливую гримасу.
«Он внушает отвращение», — подумала она. Но отвращение было всего лишь накипью над чем-то еще, и это что-то еще было намного хуже — давно подавляемым вожделением, похотью; вневременной прыщик поднял свою головку, вот-вот готовый изрыгнуть зловонное семя, скисшее от долгого хранения. Его руки, скользящие по ее спине, жгли сильнее солнца. Она прижималась к нему, и внезапно тонкое седло между ее ногами стало как-то толще, полнее, более отзывчивым, более осознанным. Рубец ее брюк неприлично тер ее самое деликатное место, и Надин хотелось почесаться, отделаться от этого непреодолимого желания, избавиться от этого раз и навсегда.
— Скажи мне одну вещь, — попросила она.
— Все что угодно.
— Ты сказал: «Как обещано». Кто обещал меня тебе? Почему именно меня? И как мне тебя называть? Даже этого я не знаю. Почти всю свою жизнь я знала о тебе, но не знаю, как звать тебя.
— Зови меня Ричард. Это мое настоящее имя. Зови меня так.
— Это твое настоящее имя? Ричард? — с сомнением в голосе спросила она, и он хихикнул ей в щеку, заставляя ее поежиться от отвращения и желания. — А кто обещал меня?
— Надин, — произнес он. — Я забыл. Пойдем.
Он соскользнул с капота машины, все так же держа ее за руки, и ей захотелось вырваться и убежать… но какая от этого будет польза? Он догонит ее, поймает и изнасилует.
— Луна, — сказал он. — Она полная. И я тоже. — Он провел ее ладонью по ширинке своих линялых джинсов. Там было нечто ужасное, живущее своей собственной жизнью под холодными зазубринами молнии.
— Нет, — пробормотала она и попыталась отдернуть руку, думая о том, насколько не похоже это на ту, другую лунную ночь, как невозможно далеко. Это было на другой стороне радуги.
Но он прижал ее руку к себе.
— Пойдем в пустыню, ты станешь моей женой, — сказал он.
— Нет!
— Слишком поздно говорить «нет», дорогая.
Она пошла с ним. Там был спальный мешок и почерневшие кости костра, отдающие серебром в лунном свете.
Он положил ее.
— Хорошо, — выдохнул он. — Хорошо. — Пальцы его расстегивали ремень, затем пуговицы, затем молнию.
Она увидела то, что он приготовил для нее, и закричала.
Его улыбка стала шире от этого крика — огромной, мерцающей и непристойной в ночи, а на них смотрела жирная, сочная луна.
Надин, издавая крик за криком, попыталась отползти прочь, но он схватил ее, и тогда она что есть силы сжала ноги, а когда одна из этих пустых ладоней проникла между ними и рассоединила их как воду, она подумала: «Я буду смотреть вверх… Я буду смотреть на луну… я ничего не буду чувствовать, и все это закончится… все закончится… я ничего не почувствую…»
А когда его смертельный холод проник в нее, из ее груди вырвался крик, она стала сопротивляться, но это было бесполезно. Он пробивался в нее — завоеватель, разрушитель, в ней все похолодело, а затем он был в ней, проникая до самой матки, а в ее глазах отражалась луна — холодный, серебряный огонь, а когда он кончил, то это было расплавленное железо, расплавленный чугун, расплавленная медь, и она тоже кончила, крича от непередаваемого удовольствия, кончила в страхе, ужасе, проходя через чугунные, медные ворота в пустынную землю безумия, втянутая, вбитая внутрь, как лист, его громовым смехом, наблюдая, как лицо его тает, теперь это было отвратительное лицо демона, качающееся совсем рядом с ее лицом, лицо демона с горящими желтыми фонарями вместо глаз — окнами в ад, в них плясала та ужасная радость, это были глаза, взиравшие сверху на изогнутые аллеи тысяч мрачных ночных городков; и глаза эти были свирепо сияющи и бесконечно тупы. Он начал снова… и снова… и снова. Казалось, он просто неисчерпаем. Холод. Он был смертельно холоден. И стар. Старше, чем человечество, старше земли. Снова и снова он наполнял ее своим потомством и диким хохотом. Земля. Свет. Оргазм. И снова оргазм. Последний крик, вырвавшийся из нее, подхватил ветер и разнес по самым дальним закоулкам ночи, туда, где тысячи орудий ждали, чтобы новый хозяин пришел и оживил их. Отвратительная голова демона, извивающийся раздвоенный язык. Его мертвое дыхание окутало ее. Теперь она находилась в земле безумия. Железные ворота закрылись.
Луна!..
Луна почти растаяла.
Он поймал еще одного кролика — дрожащий маленький комочек — голыми руками и свернул ему шею. Он развел новый костер на костях старого, и вот уже кролик распространял сытный аромат. Волки ушли. В эту ночь они оставались в отдалении — и это было правильно. В конце концов, это была его брачная ночь, а ошеломленное, апатичное создание, безразлично сидевшее по другую сторону костра, было его смущенной и раскрасневшейся суженой.
Подавшись вперед, он поднял ее руку с колен. Когда он отпустил ее, рука осталась на месте, поднятая на уровне губ. Он несколько мгновений наблюдал за этим феноменом, а затем опустил ее руку на колени. Там ее пальцы слабо зашевелились, как умирающие змеи. Он резко взмахнул двумя пальцами перед ее глазами, но она даже не моргнула. Ее взгляд был абсолютно пуст.
Он был искренне озадачен. Что он такого сделал с ней? Он не мог припомнить. Да это было и неважно. Она была беременна. Если она к тому же еще и сошла с ума, то какое это имеет значение? Она была прекрасным инкубатором. Она выносит его сына, родит, а потом может умереть, сделав свое дело. В конце концов только ради этого она здесь.
Кролик съеден. Он разделил его на две части. Маленькими кусочками он скормил ей половину. Он кормил ее, как маленького ребенка. Некоторые кусочки непрожеванными выпадали у нее изо рта на колени, но большую часть она все же проглатывала. Если она останется в таком состоянии, тогда ей понадобится нянька. Возможно, для этой роли подойдет Дженни Энгстром.
Кролик съеден. Он разделил его на две части. Маленькими кусочками он скормил ей половину. Он кормил ее, как маленького ребенка. Некоторые кусочки непрожеванными выпадали у нее изо рта на колени, но большую часть она все же проглатывала. Если она останется в таком состоянии, тогда ей понадобится нянька. Возможно, для этой роли подойдет Дженни Энгстром.
— Все было очень хорошо, дорогая, — мягко произнес он.
Она тупо взглянула на луну. Флегг нежно улыбнулся ей и доел свой свадебный ужин. Хороший секс всегда пробуждал в нем зверский аппетит.
Проснулся он почти под утро и сел в своем спальном мешке, смущенный и испуганный… испуганный инстинктивно, не понимая причин; так пугаются животные, предчувствуя беду, — хищник, учуявший, что следующей жертвой может стать он сам.
Было ли это сном? Видением?…
«Они идут».
Пугаясь, он попытался понять мысль, разобрать ее в некоем контексте. Но не смог.
«Теперь они уже ближе».
Кто они? Кто теперь ближе?
Шепот ночного ветра, казалось, донес до него запах. Кто-то шел и…
«Кто-то идет».
Пока он спал, кто-то прошел мимо его лагеря, направляясь на восток. Невидимый третий? Он не знал. Было полнолуние. Неужели третий ускользнул? Паника охватила его от этой мысли.
«Да, но кто же идет?»
Он посмотрел на Надин. Та спала, свернувшись, как зародыш в утробе матери, в положении, которое через пару месяцев примет ее сын.
«А есть ли в моем распоряжении эти месяцы?»
И снова возникло чувство, что края становятся слишком расплывчатыми. Он снова лег, считая, что в эту ночь уже не заснет. Но он уснул. И когда утром он въехал в Вегас, то снова улыбался и почти забыл ту ночную панику. Надин покорно сидела рядом с ним — огромная кукла с заботливо укрытым в ее утробе семенем.
Он отправился в Гранд-отель и там узнал, что случилось, пока он спал. Он увидел новое выражение в их глазах — обеспокоенное и вопросительное — и почувствовал, как его снова влажными крыльями коснулся страх.
Глава 6
Почти в то же время, когда Надин Кросс начинала понимать некую истину, которая, возможно, должна была быть самоочевидной, Ллойд Хенрейд, сидя в одиночестве в Каб-баре, раскладывал пасьянс «Большие часы». Настроение у него было отвратительным. В этот день в Индиан-Спрингс возник пожар, один погиб, трое раненых, и один из них, скорее всего, умрет от полученных ожогов. В Вегасе не было никого, кто бы умел лечить подобные ожога.
Новость сообщил Карл Хо. Он чуть не задыхался от волнения, а был он не из болтливых. До эпидемии он служил пилотом в авиакомпании «Озари». Бывший морской пехотинец, Карл мог бы перебить Ллойда Хенрейда одной рукой, держа в другой сигарету, если бы захотел. Если верить Карлу, то он убил нескольких человек во время своей продолжительной и весьма разнообразной карьеры, и Ллойд предпочитал доверять ему. Не то чтобы он боялся Карла Хо; пилот был огромный и мощный, но он был наслышан о Странствующем Хлыще, как и любой живущий на Западе, а Ллойд был любимчиком Флегга. Но Карл был одним из их летчиков, и именно поэтому вести себя с ним нужно было весьма дипломатично. Забавно представить Ллойда в качестве дипломата. Его история была проста, но устрашающа: он провел несколько недель с сумасшедшим по имени Лентяй Фримен и выжил. Он также провел несколько месяцев рядом с Ренделлом Флеггом и все еще топтал землю и не сошел с ума.
Карл пришел около двух часов 12 сентября, держа мотоциклетный шлем под рукой. На левой щеке у него был сильный ожог и пузыри на руке. Возник пожар. Сильный, но не настолько, насколько мог бы быть. Взорвался бензовоз, заливая горящим топливом все шоссе.
— Ладно, — ответил Ллойд. — Я сообщу об этом Главному. Пострадавшие доставлены в больницу?
— Да, доставлены. Не думаю, что Фредди Кампанари доживет до заката солнца. Значит, остаются два пилота — я и Энди. Сообщи ему это и кое-что еще, когда он вернется. Я хочу, чтобы этот трахнутый Мусорщик ушел. Это моя цена за то, что я останусь.
Ллойд глянул на Карла Хо:
— Вот как?
— Я же ясно сказал.
— Что ж, я отвечу тебе, Карл, — проговорил Ллойд. — Я не могу передать эту просьбу. Если ты намерен приказывать ему, то тогда скажи ему об этом сам.
Карл неожиданно смутился и испугался. Странно было видеть страх на этом мужественном лице.
— Да, я понимаю тебя. Я просто устал и затрахался, Ллойд. Лицо у меня чертовски болит. Я не хотел взваливать все на тебя.
— Ладно, парень. Это же моя работа. — Иногда Ллойд жалел об этом. У него начинала болеть голова.
Карл сказал:
— Но Мусорщик должен уйти. Если ему это должен сообщить я, то я скажу. Я знаю, что у него есть один из этих черных камней. Он накоротке с Длинным. Но послушай. — Карл сел, положив шлем на стол для игры в баккара. — Мусорщик виноват в этом пожаре. Господи, как мы вообще собираемся летать на этих самолетах, если один из парней Главного превращает в горящие факелы пилотов?
Несколько человек, проходивших по вестибюлю Гранд-отеля, тревожно взглянули на стол, за которым сидели Ллойд и Карл.
— Говори тише, Карл.
— Ладно. Но ведь ты же понимаешь, в чем проблема?
— Почему ты так уверен, что это Мусорщик?
— Послушай, — подаваясь вперед, произнес Карл, — он был в гараже. Очень долго. Многие видели его там, не только я.
— Я думал, что он уехал. Куда-то в пустыню. Ты же знаешь, выискивать оружие.
— Но он вернулся. Машина, которую он берет с собой, набита этим дерьмом до предела. Одному Богу известно, где он это добывает. Ладно, у парней был перерыв на кофе. Но ты же его знаешь. Для него оружие как конфетка для малыша.
— Да уж.
— Последнее, что он показал нам, были боевые средства для поджога. Тянешь за петельку, и происходит легкое возгорание фосфора. Затем ничего в течение получаса или минут сорока в зависимости от размера запала, правильно? Понял? А затем взрыв. Очень интенсивный. Мусорщик показывал нам и порол всякую чепуху, и Фредди Кампанари сказал: «Эй, люди, играющие с огнем, писают в постель, Мусор». А Стив Тобин — ты его знаешь, он такой забавный — говорит: «Эй, парни, лучше уберите спички подальше. Мусорщик снова в городе». И тут тот словно взбесился. Он смотрел на нас и что-то бормотал себе под нос, еле сдерживая дыхание. Я сидел рядом с ним и разобрал, что он сказал: «Не спрашивайте меня больше о пенсионном чеке старенькой леди Сэмпл». Тебе это о чем-нибудь говорит?
Ллойд покачал головой. Ничего, что касалось Мусорщика, не умещалось у него в голове.
— А затем он просто ушел. Подобрал вещички, которые демонстрировал нам, и вышел. Нам всем стало не по себе. Мы вовсе не хотели обидеть его. Большинству парней Мусорщик действительно нравится. Или нравился. Он словно малое дитя, понимаешь?
Ллойд кивнул.
— А спустя час, как ракета, взрывается этот чертов бензовоз. А когда мы собирали обломки, я случайно посмотрел вверх и увидел Мусорщика, наблюдающего за нами с крыши барака в бинокль.
— И это все? — успокоившись, спросил Ллойд.
— Нет. Не все. Если бы это было все, то я не стал бы утруждать себя и приходить сюда, Ллойд. Это навело меня на мысль о том, как взорвалась эта машина. Ведь именно такие вещи больше всего подходят для использования боевых поджигающих средств. Во Вьетнаме въетконговцы подорвали великое множество наших боевых машин именно так, с помощью наших же чертовых средств. Подсунь его под грузовик, поближе к выхлопной трубе. Если никто не заведет машину, то устройство сработает точно и четко. А если машину завести, то оно взорвется, как только нагреется труба. Трах-бабах, и нет машины. Единственное, что не сходится, так это то, что в гараже около дюжины бензовозов, но мы не используем их. Итак, после того, как мы доставили беднягу Фредди в больницу, Джон Уэйт и я снова вернулись туда. Джон был дежурным по гаражу, и он был просто вне себя. Он видел там Мусорщика задолго до взрыва.
— Он уверен, что видел именно Мусорщика?
— С тяжелыми ожогами на руке очень трудно ошибиться, тебе не кажется? Но тогда никто еще ничего такого не думал. Он просто во все совал свой нос, а ведь это его работа.
— Да, думаю, что так.
— Итак, мы с Джоном стали проверять остальные бензовозы. И, Боже праведный, в каждом из них были эти средства для поджога. Он подложил их под выхлопные трубы танкеров с горючим. Причиной того, что первой взорвалась машина, которую мы используем, было нагревание выхлопной трубы, как я и рассказывал тебе. Но и все остальные устройства могли вот-вот взорваться. Два или три из них уже начали дымиться. Некоторые бензовозы были пусты, но около пяти до краев наполнены реактивным топливом! Еще минут десять, и мы потеряли бы добрую половину базы.