Через три дня после того, как Ларри, Надин, Джо и Люси прибыли в Стовингтон и обнаружили, что в Центре вирусологии никого нет, Надин предложила раздобыть радиопередатчик и начать прочесывать все сорок каналов. Ларри принял эту идею с восторгом — так он обычно принимал большинство ее идей, подумала Люси. Она совсем не понимала Надин Кросс. Ларри был в нее влюблен, это было очевидно, но Надин не хотела иметь с ним ничего общего, помимо повседневных дел.
В любом случае идея насчет радиопередатчика была хорошей, несмотря на то, что мозг, в котором она родилась, был скован льдом (когда дело не касалось Джо). Так проще всего будет найти другие группы, сказала Надин, и договориться о встрече.
Это привело к короткому недоуменному обсуждению в их группе, которая к тому времени насчитывала шесть человек, включая Марка Зеллмена, сварщика с севера штата Нью-Йорк, и Лори Констебл, двадцатишестилетнюю медсестру. А это недоуменное обсуждение привело к еще одному опровергающему аргументу относительно снов.
Лори начала с протестующего замечания насчет того, что они точно знают, куда направляются. Они шли в Небраску, вслед за изобретательным Гарольдом Лаудером. И за его группой. Конечно же, туда и по той же причине. Просто сила снов была слишком велика, чтобы отрицать ее.
После того как Лори прошлась вдоль и поперек по этой теме, Надин впала в истерику. Она не видела никаких снов — «повторяю: никаких проклятых снов». Если остальные хотят поупражняться в своих способностях гипнотизировать друг друга, — прекрасно. Поскольку их продвижение в Небраску имело рациональную основу — такую, как знак, установленный в Стовингтоне, — прекрасно. Но, продолжала Надин, пусть все уяснят раз и навсегда, что она не собирается определять выбор пути, руководствуясь всякой там метафизической чушью. Пусть им это безразлично, но она будет верить радио, а не каким-то видениям.
Марк ответил на напряженное выражение лица Надин широкой дружеской улыбкой и сказал:
— Если ты не видела снов, тогда почему ты меня разбудила прошлой ночью тем, что разговаривала во сне?
Надин стала белее полотна.
— Ты считаешь меня лгуньей? — Она почти перешла на крик. — Если это так, тогда одному из нас лучше уйти прямо сейчас!
Джо захныкал и прижался к ней.
Ларри удалось сгладить ситуацию, поддержав идею Надин насчет радиопередатчика. И примерно с неделю назад они начали получать сообщения, но не из Небраски (которая была покинута всеми еще до того, как они туда добрались, — об этом им рассказали сны, но уже тогда их сны начали тускнеть, утрачивать свою настойчивость), а из Боулдера, штат Колорадо, в шестистах милях к западу — сигналы, усиленные мощным передатчиком Ральфа.
Люси до сих пор помнила то радостное выражение, почти экстаз, которое появилось на их лицах, когда сквозь помехи пробился протяжно-гнусавый оклахомский акцент Ральфа Брентнера:
— Говорит Ральф Брентнер, Свободная Зона Боулдера. Если вы меня слышите, отвечайте по каналу 14. Повторяю, по каналу 14.
Они могли слышать Ральфа, но тогда мощности их передатчика не хватило, чтобы ответить ему. Когда же расстояние между ними сократилось, уже после первой передачи они выяснили, что группа вместе со старушкой по имени Абигайль Фриментл (но Люси всегда называла ее про себя матушкой Абигайль) прибыла первой, но после этого стали приходить и новые люди — по двое, по трое, а то и большими группами человек по тридцать. Когда Брентнер впервые связался с ними, в Боулдере было двести человек; в этот вечер, когда они свободно болтали друг с другом — их собственный радиопередатчик находился в зоне уверенного приема, — людей было уже свыше трехсот пятидесяти. Их собственная группа, пополняемая по пути, увеличит это число до четырехсот человек.
— Даю пенни за твои мысли, — сказала Люси, обнимая Ларри.
— Я думал об этих часах и о смерти капитализма, — сказал он, указывая на ее «Пульсар». — Всегда было так — работай, как вол, или пропадешь, и тот вол, который работал усерднее всех, заканчивал красным, белым или синим «кадиллаком» и этими часами «Пульсар». Вот истинность демократии. Любая женщина в Америке может стать обладательницей часов «Пульсар» и голубого норкового манто. — Он рассмеялся.
— Может быть, — согласилась Люси. — Но вот что я скажу тебе, Ларри. Я многого не знаю о капитализме, но знаю кое-что об этих тысячедолларовых часиках. Я знаю, что они не так уж чертовски нужны.
— Да? — Он посмотрел на нее, удивленно улыбаясь. Это была всего лишь мимолетная улыбка, но какая? Люси была счастлива видеть его улыбку, улыбку, предназначенную только ей. — Почему же?
— Потому что никто не знает, который сейчас час, — задиристо ответила Люси. — Четыре или пять дней назад я спросила мистера Джексона, Марка и тебя, одного за другим. И все вы назвали разное время, заметив, что хотя бы по разу ваши часы останавливались… ты не помнишь, как называется то место, где хранится мировое время? Как-то я прочитала об этом статью в журнале, ожидая в приемной врача Потрясающе. Они хранят его до тысячной доли микросекунды. У них есть маятники, солнечные часы и все такое прочее. Я сейчас иногда думаю об этом месте, и эта мысль просто сводит меня с ума. Наверняка все часы там остановились; у меня есть тысячедолларовые часы «Пульсар», которые я стянула в ювелирном магазине, и они тоже не могут хранить время до солнечной секунды — так, как им полагается. Из-за гриппа. Этого проклятого гриппа.
Люси замолчала, и какое-то время они сидели молча. Затем Ларри показал пальцем на небо:
— Посмотри-ка туда!
— Что? Где?
— На высоте трех часов. Теперь двух.
Она посмотрела, но так и не увидела того, на что указывал Ларри, до тех пор, пока он не взял ее лицо в свои теплые руки и не приподнял его к нужному квадранту неба. И тогда Люси увидела, и у нее перехватило дыхание. Что-то ослепительно яркое, яркое, как звезда, но тяжеловесное и немигающее скользило по небу, передвигаясь с востока на запад.
— О Боже! — воскликнула она. — Это ведь самолет, да, Ларри? Самолет?
— Нет. Спутник Земли. Он, вероятно, будет вращаться там еще лет семьсот.
Они смотрели на него не отрываясь, пока тот не исчез из вида за темной громадой Скалистых гор.
— Ларри? — тихо спросила Люси. — Почему Надин скрывает, что видит сны? — Тут же почувствовав, как он едва заметно напрягся, она пожалела, что заговорила об этом. Но раз начав, надо довести разговор до конца… если только он не откажется наотрез. — Она говорит, что не видит никаких снов. Но ведь на самом деле ей что-то снится. — Марк был прав, говоря об этом. Она разговаривает во сне. Однажды ночью она так громко разговаривала, что даже я проснулась.
Теперь он посмотрел на нее. И после долгого молчания спросил:
— Что она говорила?
Люси задумалась, стараясь передать все как можно точнее.
— Она металась в спальном мешке, повторяя снова и снова. «Не надо, так холодно, не надо, я не перенесу, если ты сделаешь это, так холодно, так холодно». Потом она стала рвать на себе волосы. И стонать. У меня даже мурашки поползли по телу.
— У людей случаются кошмары, Люси. И это вовсе не означает, что они видят… скажем, его.
— Лучше о нем не говорить после наступления темноты, не так ли?
— Да, лучше не надо.
— Она ведет себя так, словно ее вот-вот разоблачат, Ларри. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Да.
Он понимал. Несмотря на упрямые утверждения Надин, что сны ей не снятся, ко времени прибытия в Хемингфорд Хоум у нее под глазами появились коричневые круги. И великолепная копна тяжелых волос заметно поседела. И при внезапном прикосновении она вздрагивала. Надин содрогалась.
Едва слышно Люси спросила:
— Ведь ты любишь ее, да?
— О, Люси, — остановил он ее с упреком.
— Нет, я просто хочу, чтобы ты знал… — Она резко тряхнула головой, заметив его реакцию. — Я должна сказать об этом. Я вижу, как ты смотришь на нее… и как она смотрит на тебя иногда, когда ты чем-либо занят, и это абсолютно… абсолютно точно. Она любит тебя, Ларри. Но она боится.
— Боится чего? Боится чего?
Он вспомнил о своей попытке заняться с ней любовью спустя три дня после их фиаско в Стовингтоне. С тех пор Надин стала спокойнее — ранее временами она бывала веселой, но теперь совершенно очевидно старалась быть веселой. Джо спал. Ларри подсел к Надин, и какое-то время они разговаривали, но не об их теперешнем положении, а о былом, надежном былом. Ларри попытался поцеловать ее. Она оттолкнула его, отвернувшись, но он успел прочувствовать то, о чем только что сказала ему Люси. Он снова попытался, грубоватый и нежный одновременно, неистово желая ее. И на какое-то одно мгновение она уступила, показав ему, как бы это могло быть, если бы… Затем Надин отпрянула от него и пошла прочь, бледная, обхватив руками плечи и опустив голову.
— Не делай больше так, Ларри. Пожалуйста, не делай. Иначе мне придется вместе с Джо уйти от тебя.
— Почему? Но почему, Надин? Почему это для тебя такое невероятное событие?
Она не ответила. Просто стояла со все так же опущенной головой, с уже проступающими синевато-коричневыми кругами под глазами.
— Я сказала бы тебе, если бы могла, — ответила она и ушла, ни разу не оглянувшись.
— У меня была подруга, которая вела себя так же, — сказала Люси. — Я тогда училась в старших классах. Ее звали Джолин. Джолин Мейджерс. Она бросила учебу, чтобы выйти замуж за своего дружка. Он служил во флоте. Когда они поженились, она уже была беременна, но случился выкидыш. Ее мужа подолгу не было дома, а Джолин… она любила принимать гостей. Ей это нравилось, а ее муж был самый настоящий ревнивый медведь. Он сказал ей, что если только узнает, что она что-то вытворяет за его спиной, переломает ей руки и изуродует лицо. Представь себе, каково ей жилось? Твой муж приходит домой и говорит: «Я отправляюсь в плавание, дорогая. Поцелуй меня, а потом мы немного поваляемся на сеновале, но, между прочим, если я вернусь и кто-то скажет мне, что ты тут пустилась во все тяжкие, я переломаю тебе руки и изуродую лицо».
— Да, не очень-то весело.
— И вот спустя какое-то время Джолин встречает одного парня, — рассказывала дальше Люси. — Он был вторым тренером в Берлингтон-Хай. Где бы они ни появлялись, они постоянно оглядывались, и я уж не знаю, приставил ли ее муж кого-то шпионить за ними или нет, но потом это было уже неважно. А затем Джолин стала сходить с ума. То ей казалось, что парень, ожидающий автобус на углу, — один из дружков ее мужа. Или им оказывался коммивояжер, снимавший рядом с ними комнату в каком-нибудь паршивом мотеле. Да окажись Джолин за сто миль от штата Нью-Йорк, ей все так же мерещилось бы. Она подозревала даже полицейского, который разъяснял им, как проехать к месту для пикника. Дошло до того, что она стала вскрикивать всякий раз, когда дверь хлопала на ветру, и вскакивать, когда кто-либо подходил к ее крыльцу. А так как она жила в доме, в котором было семь маленьких квартир, то очень часто кто-либо приближался к ее крыльцу. Герберт испугался и бросил ее. Он испугался не мужа, а ее самой. И как раз накануне возвращения ее мужа из похода с Джолин случился нервный срыв. И все потому, что ей нравилось любить немного чересчур… и потому, что ее муж был безумно ревнив. Надин напоминает мне эту девушку, Ларри. Мне жаль ее. Признаться, мне она не очень нравится, но мне ее искренне жаль. Она выглядит ужасно.
— Ты хочешь сказать, что Надин боится меня так, как та девушка боялась своего мужа?
Люси пожала плечами:
— Возможно. Но я хочу сказать тебе одно — муж Надин находится где угодно, только не здесь.
Ларри засмеялся немного смущенно и сказал:
— Пора ложиться спать. Завтра будет очень трудный день.
— Да, — кивнула она, думая о том, что он ни слова не понял из того, что она сказала. И вдруг Люси расплакалась.
— Ну, — сказал Ларри. — Ну же. — Он попытался обнять ее. Люси стряхнула его руку.
— Ты получаешь от меня все, что хочешь, тебе вовсе не обязательно так делать!
В нем еще сохранилась какая-то частица прежнего Ларри, которая забеспокоилась о том, чтобы его голос не долетел до лагеря.
— Люси, да я тебя никогда и пальцем не тронул, — сказал он угрюмо.
— О, как же ты глуп! — закричала она, ударив его ногой. — Ну почему мужчины так глупы, Ларри? Вы различаете только белое и черное. Да, ты никогда и пальцем не тронул меня. Я не такая, как она. Если бы ты хоть пальцем тронул ее, она плюнула бы тебе в лицо и скрестила ноги. Мужчины по-своему называют подобных мне девушек, они пишут эти прозвища на стенах туалетов. Но вся моя вина в том, что я хочу, чтобы кто-то с теплотой относился ко мне и чтобы я любила его. Я хочу любить. Неужели это так плохо?
— Нет. Не то. Люси…
— Но ты не поверишь, — сказала она презрительно. — И ты по-прежнему будешь увиваться вокруг Мисс Высокие Бедра, а с заходом солнца опрокидывать Люси на спину.
Ларри молча кивал головой. Да, это правда, все до единого слова. Он слишком устал, слишком измучен, чтобы возражать. Люси, казалось, заметила это, выражение ее лица смягчилось, и она положила ладонь на его руку.
— Если ты поймаешь ее в свои сети, Ларри, я первая брошу тебе букет. Я никогда ни на кого не держала зла. Только… постарайся не слишком разочароваться.
— Люси…
Внезапно ее голос стал выше, зазвенев с неожиданной силой, и у Ларри по рукам побежали мурашки.
— Я просто, оказывается, верю, что любить — очень важно, только любовь поможет нам выжить, равно как и добрые отношения, а против нас — ненависть, хуже того — пустота. — Люси заговорила тихим голосом. — Ты прав. Уже поздно. Я иду спать. Идешь?
— Да, — откликнулся он, и когда они встали, он сердечно обнял ее и крепко поцеловал. — Я люблю тебя, Люси, настолько, насколько могу.
— Я знаю, — ответила она и устало улыбнулась. — Я знаю, Ларри.
На этот раз, когда он обнял ее, она не стряхнула его руку. Они отправились в лагерь и занялись робкой любовью.
Не прошло и двадцати минут после того, как Ларри Андервуд и Люси Суэнн вернулись в лагерь, и десяти минут после того, как они закончили свой любовный акт и закачались на волнах сна, как Надин внезапно очнулась от сна, словно кошка в ночи.
В вены вонзились раскаленные иглы ужаса. «Кто-то хочет меня, — подумала она, прислушиваясь к замедляющемуся бегу сердца. Ее глаза, широко открытые и полные тьмы, уставились туда, где нависающие ветви вяза переплелись в небе с тенями. — Это там. Кто-то хочет меня. Именно так. Но… так холодно».
Ее родители и брат погибли в автокатастрофе, когда ей было шесть лет; в тот день она не поехала с ними в гости к тете и дяде, вместо этого она осталась поиграть с одним из друзей, жившим по соседству. Все равно брата они любили больше, это она знала. Брат был вовсе не похож на нее, маленькую полукровку, которую взяли из приютской колыбели в возрасте четырех с половиной месяцев. Происхождение брата было ясным. Брат был — трубы, пожалуйста! — Их Собственный. А Надин всегда и навсегда принадлежала лишь одной Надин. Она была дитя земли.
После автокатастрофы она отправилась жить к тете и дяде, поскольку они остались единственными родственниками. Белые горы восточного Нью-Гэмпшира. Она помнит, как они взяли ее с собой покататься на подвесной дороге на гору Вашингтон, это было в день ее восьмилетия, и у нее от высоты пошла носом кровь, и они на нее рассердились. Тетя и дядя были очень старые, им было около пятидесяти пяти в тот год, когда ей исполнилось шестнадцать, в тот год, когда она под лунным небом стремительно мчалась по росистой траве, — хмельная ночь, когда грезы конденсируются из самого воздуха, подобного ночному молоку фантазии. Ночь любви. И если бы тот парень поймал ее, она бы отдала ему все в награду, все, что только смогла, и разве это так уж важно, что он не поймал ее? Они бежали — что может быть важнее?
И он не поймал ее. Облако заволокло луну. Роса стала липкой и неприятной, пугающей. Вкус вина во рту каким-то образом стал металлическим, с кисловатым привкусом. Произошла какая-то метаморфоза, ощущение того, что ей предначертано, что она должна ждать.
И где же тогда был он, ее суженый, ее темный жених? На каких улицах, на каких темных дорогах, выжидая снаружи в придорожном мраке, в то время как внутри пустой звон коктейльной болтовни поделил мир на аккуратные и рациональные части? Какие холодные ветры исходили от него? Сколько упаковок динамита в его потертом рюкзаке? Кто знает, как его звали, когда ей было шестнадцать? Как давно появился он на свет? Где был его дом? Какая мать держала его у своей груди? Надин была уверена лишь в одном: он был сиротой, как и она, и его час еще пробьет. Он ходил в основном по еще не проторенным дорогам, в то время как она ступила на те же дороги лишь одной ногой. Точка пересечения, в которой они встретятся, далеко впереди. Он американец, она знала это, мужчина, который будет любить молоко и яблочный пирог, мужчина, которому будет нравиться льняная скатерть в красную клетку. Его дом — Америка, его пути — тайные, эти шоссе скрыты, это подземные дороги, где указатели написаны от руки. Он был другим человеком, другой особью, особым случаем, темным человеком, Странствующим Хлыщом, и его стоптанные каблуки мерно отстукивали по благоухающим свежестью путям летней ночи.
Кто ведает, когда придет ее суженый?
Она ждала его, нетронутый сосуд. В шестнадцать она чуть не пала, и снова в колледже. Оба они ушли, сердитые и смущенные, таким был и Ларри сейчас, ощущающий эту раздвоенность внутри нее, чувствующий, что впереди у нее некий предопределенный, мистический путь пересечения.