Асакава считал такое положение вещей парадоксальным. Ему казалось, что парапсихология, то есть изучение телекинеза, телепатии и прочих «сверхвозможностей», вступает в противоречие с научной логикой или, если хотите, с логичной наукой… На что Такаяма ответил так:
— А вот и нет! Парапсихология дает ключ к пониманию механизмов, действующих в нашем мире.
Хотя тогда стояла середина лета — жара за тридцать и невыносимая влажность, — Такаяма был одет в полосатую рубашку с длинным рукавом. Наглухо застегнутый воротничок туго перехватывал его шею. Красный от жары, весь вспотевший, Рюдзи сказал:
— Я хотел бы быть свидетелем гибели человечества.
А еще он сказал:
— Я ненавижу всех тех, кто призывает к гармонии и мирному существованию человеческого рода во вселенной.
Тогда же, два года назад, во время интервью с Такаямой Асакава задал стандартный вопрос:
— У вас есть заветная мечта?
С безмятежным видом Рюдзи произнес:
— Мне бы хотелось, глядя на гибель человечества с вершины холма, раз за разом эякулировать в ямку, которую я бы выкопал на этом холме заблаговременно.
Асакава со значением произнес:
— Смотри, Такаяма, я ведь могу опубликовать все, что ты сейчас болтаешь.
Рюдзи лишь кивнул головой и ухмыльнулся, совсем как сейчас…
— Так вот, говорю я, — Рюдзи пристально посмотрел на Асакаву, — мне наплевать. Я ничего не боюсь. — Он почти вплотную придвинулся к собеседнику и зашептал: — Знаешь, до того как я сегодня с тобой встретился, я еще одну… этого… ну ты знаешь, о чем я…
«Опять он за свое», — подумал Асакава. На его памяти это была третья жертва. Первый случай произошел, когда они учились в классе девятом-десятом. Тогда они оба жили в Кавасаки, в районе Тама, и ходили в одну и ту же районную школу. Асакава обычно приходил за час до занятий и наскоро делал уроки, заданные на этот день. Утренняя прохлада как нельзя больше способствовала учебе. Если не считать уборщицу и секретаршу, он приходил в школу самым первым. Такаяма,
напротив, постоянно опаздывал. За все то время, что они проучились вместе, Рюдзи ни разу не пришел вовремя на первый урок.
В одно прекрасное утро — сразу после летних каникул — Асакава, как обычно явившись в школу очень рано, зашел в класс и обнаружил там Такаяму. Тот, глядя в никуда, сидел прямо на парте.
— Ты чего это? — спросил изумленный Асакава.
— Да так… — недружелюбно ответил Такаяма и с отсутствующим видом уставился в окно. Белки глаз были мутными, с множеством красных жилок. На щеках выступил лихорадочный румянец. От него слегка пахло спиртным.
Большими друзьями они не были, поэтому Асакава решил не продолжать диалог. Усевшись на свое место, он раскрыл учебники и принялся делать домашние задания. Через несколько минут Такаяма сам неслышно подошел к нему сзади и сказал на ухо:
— Слышишь, я хочу тебя попросить об одном одолжении, — с этими словами он дружески похлопал Асакаву по спине.
Рюдзи был яркой личностью. Он прекрасно учился, делал успехи в легкой атлетике, и кого ни спроси, все считали его самым гордым и неприступным в школе. Асакава же ничем особо не блистал, поэтому ему польстило то, что такой парень обращается к нему с просьбой. Разумеется, он ничего плохого не заподозрил.
— Ты не мог бы позвонить мне домой? — Рюдзи доверительно потрепал Асакаву по плечу.
— Нет проблем. А зачем тебе?
— Какая разница. Просто позвони и позови меня к телефону.
Асакава озадаченно посмотрел на одноклассника:
— Зачем же я буду звать тебя к телефону, если ты здесь?
— Да позвони, и все!
Асакава позвонил по нужному номеру и, услышав в трубке женский голос — к телефону подошла мать Рюдзи, — вежливой скороговоркой произнес:
— Здравствуйте, а Рюдзи дома? — И вопросительно посмотрел на Такаяму.
— Рюдзи уже ушел в школу, — безмятежным голосом ответила женщина на том конце провода.
— Извините. — Асакава повесил трубку. — Ну, ты доволен? — спросил он у стоящего рядом Такаямы. Он не видел в своих действиях никакого смысла и совершенно не понимал, что происходит.
Такаяма, не отвечая на вопрос Асакавы, в свою очередь поинтересовался:
— Ты ничего странного не заметил? Тебе не показалось, что моя мама нервничает или что-нибудь в этом роде?
— Да нет… кажется, все нормально. — До этого Асакава никогда не общался с матерью Такаямы и слышал ее голос впервые, но было непохоже на то, чтобы она волновалась или переживала.
— А ты не расслышал в трубке каких-нибудь подозрительных голосов?
— Не было там никаких голосов. Обычный утренний шум, будто на стол накрывают.
— А-а, — удовлетворенно протянул Такаяма. — Раз так, то спасибо тебе за помощь.
— А в чем, собственно, дело? — не выдержал Асакава. — Зачем было звонить домой и звать тебя к телефону?
В ответ Рюдзи схватил Асакаву за плечо, притянул его к себе, так что Асакава лбом уткнулся ему в щеку, и жарко зашептал прямо в ухо:
— Ты вроде молчать умеешь, положиться на тебя можно. Поэтому я тебе сейчас все объясню. Если тебе интересно, то сегодня в пять утра я изнасиловал женщину.
От изумления Асакава потерял дар речи.
Рюдзи рассказал ему, что в пять утра, на рассвете, он пробрался в общежитие студенток и немного поозорничал. На прощание он предупредил свою жертву, чтобы та даже и не думала жаловаться в полицию. Прямо из общежития он отправился в школу. Но ему не давала покоя мысль, что девушка все же сообщила о происшествии, и полиция вот-вот нагрянет к нему домой. Поэтому он попросил Асакаву позвонить и узнать, как там обстоят дела.
С того самого утра между мальчиками завязались — дружбой это не назовешь — приятельские отношения. Разумеется, Асакава никому не рассказывал о «подвиге» Такаямы, и об этом так никто никогда и не узнал. На следующий год Рюдзи занял третье место по толканию ядра в японской общешкольной олимпиаде. А еще через год поступил в медицинский институт. Асакаве поступить с первого раза не удалось.
После окончания школы он в течение года занимался на подготовительных курсах и в конце концов сдал экзамены на филологический факультет одного из престижных университетов.
Сидя в кафе на Роппонги, Асакава пытался разобраться в себе. На что, собственно говоря, он надеется? Конечно, ему очень хотелось, чтобы Рюдзи посмотрел эту идиотскую кассету, потому что одно дело, когда тебе пересказывают содержание, и совсем другое, когда ты видишь все своими глазами. Но при этом он не мог поступиться моральными принципами и для собственного спасения поставить под угрозу жизнь другого человека. Так сказать, когнитивный диссонанс per se[3]. Казалось бы, и думать нечего — заранее ясно, в какую сторону склонятся весы: конечно же, Асакаве хотелось увеличить свои шансы на выживание. Хотя… Он снова погрузился в размышления.
«И как меня угораздило подружиться с таким отвратительным типом?» — Асакава часто задумывался над этим вопросом. Ни много ни мало, он проработал в редакции десять лет. За это время он познакомился с колоссальным количеством людей. Так почему же именно Такаяма оказался тем единственным человеком, с которым можно за кружкой пива поговорить по душам? Неужели из-за того, что они по случайному стечению обстоятельств учились в одной школе и в одном классе? Конечно нет. Кроме них двоих в этом классе училось еще человек тридцать. «Наверное, — подумалось Асакаве, — это просто родство душ». На этой мысли он окончательно запутался и принялся разглядывать скатерть.
Над ухом раздалось:
— Слышишь? Нам нужно поторопиться. Тебе ведь всего шесть дней осталось, — с этими словами Такаяма схватил Асакаву за руки и пребольно — со всей силы — сжал их своими ручищами. — Не тяни, давай. Покажи мне эту кассету, и дело с концом. А то ты помрешь, и останусь я одиноким и никому не нужным…
Одной рукой Рюдзи ловко подцепил вилкой оставшийся на блюдце нетронутый кусок пирога, закинул его себе в рот и начал активно жевать. Другой своей лапищей он удерживал Асакаву за запястья, то сжимая, то чуть-чуть расслабляя хватку — словно играл с тренажером для кисти. Рот, пока жевал, он не закрывал принципиально: было видно, как кусок пирога постепенно растворяется во рту, смешиваясь со слюной. От этого зрелища Асакаву чуть не стошнило.
Где это видано, чтобы взрослый мужчина с квадратной челюстью и развитыми мышцами чавкал, как ребенок, пожирая чизкейк? Или еще, достав руками кусок льда из стакана, с хрустом бы грыз этот лед в прямо в кафе, битком набитом людьми? Асакаву неожиданно осенило: кроме этого ужасного парня он никому довериться не может.
…обычный человек не в силах противостоять мистическому злу. Только такие, как Рюдзи, в состоянии посмотреть кассету и не потерять присутствия духа. Яд ядом лечат, так что придется использовать Такаяму во имя святой цели. Ну а если он умрет, то значит, так ему и надо. А то заладил: «Ничего не боюсь, хочу увидеть гибель человечества». Такие долго не живут…
…обычный человек не в силах противостоять мистическому злу. Только такие, как Рюдзи, в состоянии посмотреть кассету и не потерять присутствия духа. Яд ядом лечат, так что придется использовать Такаяму во имя святой цели. Ну а если он умрет, то значит, так ему и надо. А то заладил: «Ничего не боюсь, хочу увидеть гибель человечества». Такие долго не живут…
Этими доводами Асакава снял с себя ответственность за то, что впутал постороннего в эту опасную историю.
2Вдвоем они взяли такси и поехали к Асакаве. Ехать было минуть двадцать, при условии, конечно, что нет пробок. В зеркале маячил лоб водителя. Сам водитель, лихо управляясь с рулем с помощью одной только руки, угрюмо молчал. За всю поездку он не произнес ни слова, хотя обычно водители такси любят поболтать с пассажирами. Если бы только в прошлый раз Асакава попал на такого водителя… Если бы только он поехал тогда на метро… Ничего бы не произошло, и он бы не оказался втянут в эту престранную историю. Асакава припомнил то утро и пожалел, что поленился купить тогда новый проездной, не сделал нужное количество пересадок, а вместо этого отправился домой на такси.
— Слушай, а у тебя дома можно будет кассету переписать? — неожиданно спросил Рюдзи. Как и полагается журналисту, Асакава часто работал с видеоматериалами, поэтому дома у него стояли два видеомагнитофона, правда, один совсем старый, купленный в самом начале видеобума. Однако ветеран продолжал работать исправно, и с копированием кассет не было никаких проблем.
— Можно конечно.
— Тогда сделаешь для меня копию. Чтобы я у себя дома мог еще пару раз посмотреть.
«Бывают же настолько уверенные в себе люди…» — подумал Асакава и немного приободрился.
Они вышли у здания Готэнъяма-Хиллз и оттуда дошли до дома прогулочным шагом. Было без десяти девять, и Асакава волновался, что жена с дочкой, возможно, еще не спят. Обычно часов в девять вечера Сидзука купала Йоко, потом укутывала ее в одеяло, клала на футон и ложилась рядом, чтобы малышка поскорее заснула.
Разумеется, в конце концов она засыпала вместе с дочкой, и после этого разбудить ее не было никакой возможности. Самое странное, что она вовсе не собиралась спать. Ей искренне хотелось, когда ребенок заснет, спокойно посидеть и поговорить с любимым мужем, который вернулся после работы. Поэтому, зная о своей слабости, она оставляла Асакаве записку на столе. В записке неизменно было написано: «Разбуди меня, когда придешь». Первое время Асакава, приходя домой, читал записку и отправлялся в спальню будить Сидзуку. И каждый раз повторялось одно и то же: на голос Сидзука не реагировала, а если Асакава пытался растормошить ее, она начинала махать руками, будто отгоняя назойливых мух, потом хмурила брови — разумеется, сквозь сон — и начинала громко протестовать.
Разговаривать с ней было невозможно. Она клевала носом, глаза у нее слипались, и Асакаве ничего не оставалось, кроме как не тревожить жену. Постепенно он перестал обращать внимание на ее записки, а она в свою очередь в какой-то момент перестала их писать.
Так у них и повелось, что в девять или около того — как говорится, детское время, когда ни один уважающий себя человек еще не спит — Сидзука с Йоко отправлялись в постель и спали до утра. Асакаву это, в общем, устраивало, а сегодня — в особенности. Он знал, что Сидзука терпеть не могла Рюдзи. И можно было даже не спрашивать почему, и так понятно. Асакава до сих пор помнил откровенную ненависть, написанную на лице жены, ее звенящий от негодования голос: «Я прошу тебя, чтобы этот человек больше не появлялся в нашем доме…» Но больше всего Асакава боялся, что Сидзука или Йоко могут случайно увидеть эту ужасную запись.
В квартире было темно и тихо. Из ванной приятно пахло детским мылом, от пара стены в коридоре были слегка влажными. Судя по всему, Сидзука уже закончила купать дочку и, наверное, уже уложила ее спать. Асакава представил, как дочка и жена с тюрбанами из полотенец на головах дружно посапывают под одним одеялом. На всякий случай он приложил ухо к двери — в спальне было тихо. Разувшись, Рюдзи бесшумно проследовал за Асакавой в гостиную.
— А что, девчушки уже спят? — с сожалением спросил Рюдзи.
Асакава угрожающе прошипел: «Тс-с!» — и приставил палец к губам. Вообще-то Сидзука от звука голоса не просыпается, но она вполне может проснуться, почувствовав, что в доме кто-то чужой.
Асакава соединил видеомагнитофоны проводом, вставил чистую кассету, выставил режим записи и, перед тем как нажать на «play», взглянул на Рюдзи. Он словно спрашивал: «Ну что, запускаем или как?»
— Что ты там копаешься? Включай, — не отрываясь от темного экрана, недовольно сказал удобно устроившийся на полу Рюдзи. Асакава сунул Такаяме в руки пульт и отошел к окну. У него не было никакого желания еще раз смотреть эту кассету. По идее, он конечно должен был просмотреть запись еще пару-тройку раз и хладнокровно проанализировать все увиденное, но он не находил в себе сил продолжать расследование. Охотничий пыл угас. Ему хотелось бросить все и убежать куда-нибудь подальше.
Асакава вышел на балкон и закурил. Когда родилась дочка, он дал жене слово, что не будет курить в доме. С тех пор каждый раз он выходил покурить на балкон.
Они с Сидзукой поженились три года назад и все это время жили в мире и согласии. Асакава всегда старался считаться с мнением жены, подарившей ему такую прелестную дочь.
Сквозь матовую балконную дверь Асакава видел дрожащий квадрат экрана. Ему подумалось, что в деревянном коттедже посреди темной рощи смотреть эту кассету страшнее, чем сидя на шестом этаже городской многоэтажки, в квартире, где кроме тебя находятся еще три человека. Хотя насчет Рюдзи можно сказать уверенно — он-то в любом случае скулить не станет. Асакава втайне надеялся, что Рюдзи будет смотреть кассету со смехом и веселой руганью и не то что сам не испугается, а наоборот, еще и запугает того, кто угрожает ему с экрана.
Докурив, Асакава открыл дверь балкона и шагнул в комнату. Как раз в этот момент открылась дверь напротив и из коридора в гостиную вошла заспанная Сидзука в пижаме. Асакава молниеносно схватил валявшийся на столе пульт и выключил видеомагнитофон.
— Ты разве не спишь? — с нотками недовольства в голосе обратился он к жене.
— Так ведь у тебя здесь шум… — сказала Сидзука, переводя взгляд с мужа на дергающийся от помех экран, с экрана на Такаяму. На ее лице появилось выражение недоумения.
— Иди спать! — тоном, не допускающим возражений, сказал Асакава. Это прозвучало довольно грубо.
— Хозяюшка, а может быть, вы к нам присоединитесь? Мы тут смотрим очень интересный фильм, — послышался с пола голос Такаямы.
Асакава едва сдержался, чтобы не заорать от бешенства. Не говоря ни слова, он с грохотом опустил крепко сжатый кулак на крышку стола, вложив в него всю свою злобу. Жена, вздрогнув от этого звука, поспешно схватилась за дверную ручку. Слегка откинув голову, она сузившимися глазами посмотрела на Такаяму и медленно произнесла: «Чувствуйте себя как дома». После чего резко развернулась и скрылась за дверью.
Ну что могла подумать его жена? Муж с дружком смотрят видео, она заходит в комнату, они сразу же останавливают кассету… Асакава ни секунды не сомневался, что она подумала то же самое, что подумала бы на ее месте любая другая женщина. В ее глазах он успел прочитать глубокое презрение. Не лично к Такаяме, а вообще ко всему мужскому полу. И ужаснее всего было то, что Асакава не мог ничего объяснить своей жене…
Как Асакава и ожидал, Рюдзи, посмотрев кассету, остался абсолютно спокоен. Напевая что-то себе под нос, он перемотал кассету на начало и, то ускоряя, то останавливая пленку, еще раз просмотрел все ключевые моменты.
— Ну вот, — наконец сказал он. — Теперь и я влип. Значит, у тебя еще шесть дней осталось, а у меня — семь. — В его устах эти слова прозвучали радостно, как будто его приняли в какую-то интересную игру.
— А что ты вообще по этому поводу думаешь? — спросил Асакава.
— Я думаю, дети развлекаются.
— Что-что?
— Только не говори мне, что ты сам в детстве ничего подобного не делал. Ну, например, подсовываешь кому-нибудь страшную картинку и говоришь: «Все, кто это видел, будут несчастны». Или там «проклятое письмо»… Что-нибудь в таком роде.
Конечно, Асакава с этим сталкивался. Ему вдруг пришло в голову, что страшные истории, которые дети рассказывают друг другу летними ночами, построены по такому же принципу, как и злосчастное видео.
— Ну делал, и что теперь?
— Да ничего. Просто мне показалось, что это похоже на такого рода развлечения.
— А больше ты ничего не заметил?
— Ну… Сама-то запись не страшная. Немного конкретных образов, немного абстракции… Если бы четверо человек не умерли ровно через неделю, как им и обещали, эту кассету никто бы и не подумал воспринимать всерьез. Ты согласен?